Физическая задача о ночезрительной трубе

PROBLEMA PHYSICUM DE TUBO NYCTOPTICO

———

[ФИЗИЧЕСКАЯ ЗАДАЧА О НОЧЕЗРИТЕЛЬНОЙ ТРУБЕ]

Примечания

Печатается по рукописи Ломоносова (Архив АН СССР, ф. 20, оп. 3, № 44, лл. 1—6).

Впервые напечатано: латинский текст — Акад. изд., т. VI, стр. 250—253; русский перевод с пропусками зачеркнутых в оригинале мест — в приложениях к статье С. И. Вавилова „Ночезрительная труба М. В. Ломоносова“ (Ломоносов, II, стр. 87—89).

Помета конференц-секретаря Академии Наук Г. -Ф. Миллера, имеющаяся в правом верхнем углу первого листа рукописи „Prob. in Conventu d. XIX januar 1758“ (Принято в Конференцию 19 января 1758 г.), и точно такая же его помета на хранящейся в Архиве Академии Наук СССР копии этой рукописи (Архив АН СССР, ф. 20, оп. 1, № 1, лл. 261—263) свидетельствуют о том, что эта работа была написана Ломоносовым до 19 января 1758 г., когда он передал ее в Академическое собрание.

В протокольной записи 13 мая 1756 г. содержатся сведения о том, что на заседании Академического собрания Ломоносов высказал желание произнести в публичном собрании Академии Наук, после Петрова дня, речь на русском языке на одну из следующих тем: о причине землетрясений, о новой теории цветов или о машине для сгущения света, им изобретенной, либо по обоим последним вопросам одновременно (Протоколы Конференции, т. II, стр. 350).

На том же заседании, указывается в протокольной записи, „Ломоносов показывал машину для сгущения света (как он говорит), сделанную академическими мастерами. Это — труба длиною около двух футов и [в диаметре] трех-четырех дюймов. Одна линза (окулярная) малая и другая (объективная) большая, собирающая лучи. Труба построена для той цели, чтобы различать в ночное время скалы и корабли. Из всех опытов явствует, что предмет, поставленный в темную комнату, различается через эту трубу яснее, чем без нее. Но поскольку это получено только для малых расстояний, еще нельзя установить, что будет на больших расстояниях на море. Однако Ломоносов полагает, что его изобретение можно довести до такой степени совершенства, что он может поручиться в несомненной пользе его на море“.

Из протокола видно, для каких целей Ломоносов предназначал свою ночезрительную трубу, названную им „машиной для сгущения света“, что она собой представляла и когда была начата над ней работа.

Предназначалась она для рассматривания на море в ночное время удаленных предметов. Представляла она собой двухлинзовую зрительную трубу с довольно большим в диаметре, а следовательно, и весьма светосильным объективом и малым окуляром. Работа над ней была начата до 13 мая 1756 г., поскольку в этот день она уже демонстрировалась Ломоносовым в заседании Академического собрания.

В той же записи указывается, что присутствовавшие в этом заседании профессоры астрономии Августин-Нафанаил Гришов и Никита Иванович Попов „сказали, что иной новизны изобретения, кроме цели или назначения, по сравнению с прочими трубами нет, и что все астрономические трубы дают то же самое“.

Ответ Ломоносова на замечания Гришова и Попова не известен, однако он на некоторое время воздержался от обнародования своего изобретения. Явившись 31 мая 1756 г. в зал заседаний Академического собрания и не найдя там никого из ученых, находившихся в то время на экзаменах в академической гимназии и университете, он оставил им письмо, в котором писал, что в будущем публичном собрании он произнесет лишь „Речь о присхождении цве́тов, содержащую новую теорию“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 352). О возможности соединения этой темы с темой „О машине для сгущения света, им изобретенной“, как это Ломоносов предполагал сделать, говоря на заседании 13 мая о своем будущем публичном выступлении, уже не было и речи. Не содержалось никаких сведений о ночезрительной трубе и в „Слове о происхождении света, новую теорию о цветах представляющем“, произнесенном им в публичном собрании Академии Наук 1 июля 1756 г. (ПСС, т. 3, стр. 315—344 и 550—555).

Временная задержка с обнародованием указанного изобретения не приостановила, однако, дальнейшей работы Ломоносова над ночезрительной трубой.

Адъюнкт Академии Наук С. Я. Румовский, возвратившийся 24 августа 1756 г. из-за границы, в своем письме Л. Эйлеру в Берлин от 7 декабря 1756 г. писал: „Г. советник Ломоносов намерен предложить ученым три вопроса ... Второй — изобрести такой телескоп, при помощи которого представлялись бы явственно предметы, находящиеся в темном месте, с условием, чтобы оно не совсем лишено было освещения ... Второй вопрос решен им самим, но он хочет, чтобы весь свет поработал над этим предметом. Имев честь быть допущенным к смотрению многих предметов в его телескоп, я, однако, пользуясь им, не заметил никакой разности от того, что видят в обыкновенные телескопы, исключая того, что мне показались все предметы очень цветными и что радужные цвета представляются там в высшей степени совершенства, из чего заключаю, что решение этого вопроса, по мнению г. Ломоносова, заключается не в ином чем, как в размещении телескопных стекол так, чтобы радужные цвета были как можно более явственны“ (Пекарский, т. II, стр. 599—600).

Из письма Румовского видно, что Ломоносов продолжал заниматься своей ночезрительной трубой и после 13 мая 1756 г., иначе он не стал бы показывать ее Румовскому в период между 24 августа и 7 декабря этого года.

Об этом же свидетельствует и представленный Ломоносовым в январе 1757 г. в Канцелярию Академии Наук отчет о работах, выполненных им в 1756 г. В отчете он писал: „Изобретен мною новый оптический инструмент, который я назвал никтоптическою трубою (tubus nyctopticus); оный должен к тому, чтобы ночью видеть можно было. Первый опыт показывает на сумерках ясно те вещи, которые простым глазом не видны, и весьма надеяться можно, что старанием искусных мастеров может простереться до такого совершенства, какого ныне достигли телескопы и микроскопы от малого начала“ (Билярский, стр. 313—314).

Какое место в научном творчестве Ломоносова занимала в дальнейшем проблема о ночезрительной трубе, сказать трудно. Однако спустя год после своего первого сообщения об изобретении инструмента ученый вновь вернулся к этому вопросу. 21 мая 1757 г., участвуя в заседании Академического собрания в обсуждении повестки дня очередного публичного собрания, Ломоносов вновь предложил ряд тем, которые могли бы явиться предметом его речи, в том числе и тему о ночезрительной трубе (Протоколы Конференция, т. II, стр. 381).

Трудно сказать сейчас почему, но и на этот раз вопрос о ночезрительной трубе в повестку дня публичного собрания включен не был.

Спустя примерно полтора месяца вопрос о своем изобретении Ломоносов поднял вновь. В протоколе заседания Академического собрания, состоявшегося 30 июня того же 1757 г., имеется такая запись: „Советник Ломоносов предложил на ближайшей публичной конференции объявить на премию два вопроса: 1) Изменчиво ли направление тяжести. 2) Можно ли построить оптическую машину, служащую для увеличения света, так чтобы посредством нее можно было видеть предметы, немного различимые в темноте?“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 384).

Как видно, на этот раз Ломоносов уже не просил дать ему возможность произнести публичную речь о своей ночезрительной трубе, а предложил объявить тему о ней в качестве задачи на соискание премии Академии Наук. Как отнеслись к этому предложению присутствовавшие на заседании ученые, не известно.

Не отказываясь от мысли об объявлении Академией Наук конкурса на эту тему, Ломоносов 19 января 1758 г. представил в Академическое собрание на латинском языке рукопись „Problema physicum de tubo nyctoptico“ [Физическая задача о ночезрительной трубе] (Протоколы Конференции, т. II, стр. 399), которая, по его мнению, и должна была служить изложением содержания указанной темы при объявлении конкурса. Публикуемая в настоящем томе „Физическая задача о ночезрительной трубе“ и представляет собой эту рукопись.

Еще за полгода до представления Ломоносовым указанной рукописи — в начале мая 1757 г., — в Академии Наук появился новый профессор физики Франц-Ульрих-Теодор Эпинус.

— в качестве задачи на премию) происходили уже в присутствии Эпинуса. Однако никаких сведений о том, как относился новый физик к этому изобретению Ломоносова в указанное время, не имеется.

В протоколе заседания Академического собрания 27 апреля 1758 г. записано: „Ломоносов сообщил коллегам, что Эпинус передал ему замечания на его рассуждение о ночезрительной трубе, в которых он стремится показать, что это изобретение невыполнимо на практике. Сам Ломоносов мало согласен с доводами Эпинуса и считает, что будет лучше, чтобы этот вопрос объявить на премию ученых для дальнейшего усовершенствования и введения в практику. Ломоносова просили изложить возражения Эпинуса Конференции для решения вопроса коллегами, которые могли бы об этом судить, что он обещал сделать“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 406).

Из приведенной записи видно, что после представления Ломоносовым своей рукописи „Физическая задача о ночезрительной трубе“ Эпинус, в период между 19 января и 27 апреля 1758 г., передал ему замечания на нее. О том же писал и сам Эпинус в относящемся к июлю 1759 г. его „Добавлении к доказательству невозможности ночезрительной трубы“, о котором речь пойдет ниже. В этом мемуаре Эпинус сообщил, что свое доказательство невозможности создать ночезрительную трубу „сообщил более года назад“.

Рукопись замечаний Эпинуса, называемая П. С. Билярским и С. И. Вавиловым „Demonstratio impossibilitatis tubi nyctoptici Lomonossowiani“ (Доказательство невозможности ночезрительной трубы Ломоносова) (Билярский, стр. 391; Ломоносов, II, стр. 83), до сих пор не обнаружена.

Судя по приведенной выше протокольной записи от 27 апреля 1758 г., Эпинус пытался доказать, что изобретение Ломоносова „невыполнимо на практике“.

Будучи глубоко уверенным в достаточности своих возражений против изобретения Ломоносова, изложенных им письменно, Эпинус в заседании 27 апреля 1758 г. ничего по этому поводу не сказал.

Ни в протоколах заседаний Академического собрания в течение более чем года после того, ни в других дошедших до нас документах за этот период никаких новых упоминаний о ночезрительной трубе не имеется. Ломоносов, повидимому, после заседания 27 апреля 1758 г. ни с кем на эту тему не говорил. Эпинус же с осени 1758 г. по май 1759 г. был болен и в защиту своих возражений также не выступал.

17 мая 1759 г. Ломоносов снова предложил Академическому собранию объявить темой задачи на премию ночезрительную трубу (Протоколы Конференции, т. II, стр. 426). В протокольной записи говорится: „Поскольку многие академики имеют другие мнения по этому делу, то он, Ломоносов, охотно бы согласился, если бы вопрос был предложен на заключение славному Эйлеру“. Соглашаясь с этим предложением Ломоносова, присутствовавшие на заседании сочли, однако, что обращаться к Эйлеру от имени Академии не следует, а „если Ломоносов хочет посоветоваться с Эйлером, то пусть делает это от своего имени; для запроса от имени Академии не видно основания“.

Важным в протокольной записи является ее свидетельство о том, что „многие академики“ имели о ночезрительной трубе „другие мнения“, нежели ее изобретатель, т. е. не были согласны с мыслью о возможности постройки такого инструмента. Основную роль в этом, надо думать, сыграли те возражения, которые высказывал Эпинус. Однако не исключена возможность, что имелись другие причины.

Так как 17 мая 1759 г. на заседании присутствовали не все члены Академического собрания, то на следующем заседании, 21 мая, предложение Ломоносова обратиться в качестве судьи в споре между ним и его противниками по поводу ночезрительной трубы к Эйлеру вновь было доведено до сведения присутствующих (Протоколы Конференции, т. II, стр. 427). На этом заседании присутствовал уже и выздоровевший Эпинус.

Сведений о том, обращался ли Ломоносов к Эйлеру или нет, не имеется.

В июне 1759 г. у Ломоносова появились новые основания для отстаивания своего прибора: он получил от И. И. Шувалова изготовленную в Англии зрительную трубу, которая по своему устройству и была, по мнению ученого, такой, какой он представлял себе свое изобретение. Убедившись, что рассматриваемые с помощью этой трубы удаленные предметы оказываются видимыми в светлые ночи и в сумеречное время гораздо явственнее, нежели в обычные зрительные трубы, он 21 июня продемонстрировал ее в Академическом собрании, указав при этом, что свойства ее именно таковы, какие должны были быть и у его ночезрительной трубы (Протоколы Конференции, т. II, стр. 430).

Сведений о том, как реагировали присутствовавшие на заседании, в том числе и Эпинус, на демонстрацию Ломоносовым английской трубы и на его выводы о ее сходстве с изобретенной им ночезрительной трубой, в протокольной записи не содержится. Однако оживленная полемика вокруг этого вопроса возобновилась. Противники Ломоносова изыскивали новые аргументы для доказательства невозможности постройки предложенного им инструмента, а сам ученый усиленно отстаивал свою правоту и ложность позиций оппонентов. Наиболее настойчивым в этом вопросе попрежнему был Эпинус. Спустя несколько дней после указанного заседания он представил мемуар, в котором доказывал, что английская труба не может быть изобретением, заслуживающим внимания, что она является „недостойной того, чтобы о ней говорили“ (Архив АН СССР, разр. X, оп. Э-7, № 11);

Английскую трубу Ломоносов демонстрировал и у себя дома. Об этом свидетельствует, в частности, и сам Эпинус. В своем „Добавлении к доказательству невозможности ночезрительной трубы“ он писал: „Я слышал, что славный Ломоносов недавно пригласил к себе друзей, среди них несколько господ сочленов, и в присутствии их производил опыты с трубой, присланной из Англии, взывая к их свидетельству против меня“ (Ломоносов, II, стр. 89—90).

К исходу первой недели июля 1759 г. споры о ночезрительной трубе между Ломоносовым и его противниками достигли, повидимому, наивысшего предела.

Посылая 8 июля письмо И. И. Шувалову и касаясь в нем вопроса о необходимости публикации своих изобретений, Ломоносов писал: „... должен я при первом случае объявить в ученом свете все новые мои изобретения ради славы отечества, дабы не воспоследовало с ними того же, что с ночезрительною трубою случилось. Сей ущерб чести от моих трудов стал мне вдвое горестен, для того что те, которые сие дело невозможным почитали, еще и поныне жестоко, с досадительными словами спорят, так что, видя не видят и слыша не слышат“ (Акад. изд., т. VIII, стр. 207—208).

Это письмо показывает, как глубоко огорчен был ученый тем, что его изобретение не только не понято многими специалистами, но и является поводом для нанесения ему личных обид противниками.

Почти в то же время, 9 июля, вновь высказал свое отношение к ночезрительной трубе и главный ее противник Эпинус. Участвуя в этот день в заседании Академического собрания, он, по окончании последнего, попросил приложить к протоколу следующее его заявление: „Опасаясь, что слухи о споре относительно ночезрительной трубы, происходящем между славным Ломоносовым и мною, могут несколько повредить как мне, так и прочим господам коллегам (из коих многие думают и так же высказываются о ночезрительной трубе, как я), я пришел к мысли предложить знаменитой Академии и славному Ломоносову способ, коим можно было бы дружеским образом положить конец спору. Я передаю Академии изложение мнения моего о ночезрительной трубе, содержащееся в прилагаемой рукописи, и прошу, чтобы это рассуждение по заслушании знаменитыми господами коллегами было сообщено славному Ломоносову. Пусть славный муж ответит на мои сомнения, после чего мою рукопись вместе с ответом славного Ломоносова следует переслать знаменитейшей королевской Парижской Академии наук и просить ее частным образом от моего и славного Ломоносова имени, чтоб она высказала свое мнение о сем споре. Даю обязательство полностью согласиться с суждением, вынесенным этой знаменитейшей Академией.

Я нисколько не сомневаюсь, что славный Ломоносов охотно примет посредничество, которое я предлагаю для окончания спора. Ибо, если он в такой степени уверен в правоте своих утверждений, как объявляет, то не преминет одержать надо мною важную победу, если только отказом от посредничества не хочет возбудить недоверия к своему делу“ (Протоколы Конференции, т. II, стр. 431).

приложен уже упоминавшийся выше мемуар „Additamentum ad demonstrationem impossibilitatis tubi nyctoptici“ [Добавление к доказательству невозможности ночезрительной трубы] (Ломоносов, II, стр. 89—92).

„Доказательстве“, переданном в Академию Наук еще в первой половине 1758 г., он свой новый мемуар и назвал „Добавлением к доказательству“.

По указанию конференц-секретаря Академии Наук Г. -Ф. Миллера, мемуар Эпинуса был дан для прочтения Румовскому, Котельникову, Брауну и Гришову (Билярский, стр. 391), после чего его предполагалось обсудить в заседании Академического собрания. Никаких данных о том, состоялось ли в дальнейшем такое обсуждение и обращался ли Эпинус вместе с Ломоносовым в Парижскую Академию наук, не сохранилось.

Небезынтересно хотя бы коротко сказать, в чем же заключалась идея ночезрительной трубы Ломоносова и чем мотивировали противники, в частности Эпинус, свои возражения против нее.

Благодаря многочисленным экспериментальным и теоретическим исследованиям, выполненным за последние десятилетия, современная физиологическая оптика знает, что при недостаточном освещении предметов, в светлые ночи и в сумерки, процесс восприятия их человеческим глазом, т. е. собственно зрительный процесс, происходит совершенно иначе, чем в дневное время, когда предмет освещен достаточно. Если во втором случае, т. е. при наблюдении удаленных предметов днем, восприятие их в человеческом глазу осуществляется так называемым колбочковым аппаратом сетчатки, то в ночных и сумеречных условиях это восприятие осуществляется так называемым палочковым аппаратом последней. Чувствительность колбочкового и палочкового аппаратов сетчатки к яркости рассматриваемого предмета, его линейным размерам, контрасту между предметом и окружающим его фоном, наконец, цвету предмета — настолько различна, что для нее не существует общих закономерностей. Если, например, чувствительность колбочкового аппарата сетчатки к яркости рассматриваемого предмета принять за единицу, то для палочкового аппарата эта чувствительность к яркости возрастает примерно до одного миллиона.

резко отличаются от обычных, предназначенных для пользования в дневное время. Основные отличительные признаки их — довольно светосильные объективы, соответствующие диаметры зрачков выхода и довольно большие увеличения.

Само собой разумеется, что ни Ломоносов, ни его противники, в их числе и Эпинус, не знали законов физиологической оптики, известных в наше время и на основании которых современные оптики рассчитывают зрительные приборы для ночных наблюдений. Однако нет никакого сомнения в том, что путем многочисленных опытов, которые Ломоносов проводил в сумеречное и ночное время со зрительными трубами, имевшими различные оптические характеристики, он практически установил, какими качествами должна обладать зрительная труба для того, чтобы она позволяла видеть недостаточно освещенные удаленные предметы гораздо лучше, нежели они видны при тех же условиях в обычные зрительные трубы. Придя к таким выводам, он и поставил перед собой задачу создания ночезрительной трубы.

Противники возможности создания такой трубы (Гришов, Попов, Румовский и особенно Эпинус) исходили в своих возражениях из общих законов геометрической оптики, которой указанные выше особенности ночного зрения не были известны. Из сказанного видно, таким образом, что Ломоносов и Эпинус, ведя продолжительный спор о ночезрительной трубе, говорили о различных вещах. Ломоносов на основе практики был убежден в возможности постройки такой трубы. Эпинус же, основываясь на далеко еще не совершенной в то время теории и не желая считаться с опытом, отрицал возможность создания такого инструмента. Никаких данных о том, чем же закончился этот спор, до сих пор отыскать не удалось. Работы Ломоносова, относящиеся к более позднему времени, показывают, что великий ученый свои труды по созданию инструментов для ночных наблюдений продолжал до последних дней жизни.

В публикуемых в настоящем томе его „Химических и оптических записках“, относящихся к 1762—1763 гг., имеется ряд заметок по этому вопросу. В первой из них Ломоносов пишет: „Polemoscopium nocturnum pro Au[gusta], sed primum apud me applicatum“ [Ночной полемоскоп для государыни, но испытанный сначала у меня] (настоящий том, стр. 427).

Из этой заметки можно заключить, что установленный Ломоносовым принцип создания зрительной трубы для ночных наблюдений был применен им и для полемоскопа, т. е. перископа, предназначенного для использования в ночных условиях. Надо думать, что постройкой этого прибора ученый занимался либо непосредственно в период создания им своего горизонтоскопа (настоящий том, стр. 399—403), либо вскоре после разработки конструкции последнего.

„Tubus nyctoscopicus confici tentetur per glaciem, maris lucem refl“ [Попытаться изготовить ночезрительную трубу для света, отраженного морским льдом] (настоящий том, стр. 434).

Третья заметка „Химических и оптических записок“, относящаяся к ночезрительной трубе, содержит такие слова: „Tubus nyctopticus modo Lom. N. fiat“ [Сделать ночезрительную трубу по способу Ломоносова-Ньютона] (настоящий том, стр. 442).

В четвертой заметке изложен план намеченных Ломоносовым к выполнению работ, в числе которых значатся „Ночной полемоскоп“ и снова „Ночезрительная труба“ (настоящий том, стр. 445).

В пятой заметке, также являющейся, очевидно, планом работ, речь идет о необходимости отливки зеркал для ряда оптических инструментов, в том числе и для „никтоскопа“, т. е. ночезрительной трубы (настоящий тон, стр. 455).

Следующая, шестая, заметка вновь содержит перечень намеченных работ и опять называет „Ночегляд“ и ночной полемоскоп (настоящий том, стр. 455); и, наконец, в седьмой, последней, такого же характера, заметке вновь называется „ночегляд“ (настоящий том, стр. 457).

В конце 1763 г., составляя свою „Роспись сочинениям и другим трудам советника Ломоносова“, великий ученый вновь сообщает, что у него „в деле“ находятся „опыты по составлению трубы, чтобы в сумерках ясно видеть“ (Акад. изд., т. VIII, стр. 274).

Исключительно интересна дальнейшая история этого изобретения Ломоносова. Готовя к отправке в плавание снаряженную по проекту Ломоносова полярную экспедицию капитан-командора В. Я. Чичагова, Адмиралтейская коллегия обратилась летом 1764 г. в Академию Наук с просьбой сделать в академических мастерских „под смотрением и по указанию“ Ломоносова „подзорных добрых трубок шесть, наклонительных магнитных стрелок три, барометров морских шесть, особливых термометров три, да термометров же для опускания в воду три“ (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 283, л. 192).

Приняв этот заказ, Академия Наук поручила его выполнение академическим мастерам — оптику И. И. Беляеву и „инструментальщику“ Н. Г. Чижову.

Дошедшие до нас рапорты Беляева и Чижова показывают, что из шести „подзорных добрых трубок“, сделанных по указанию Ломоносова, три были простые „перспективные трубки“ и три некие „особливые“. Что представляли собой эти „особливые“ трубки, ни Беляев, ни Чижов не рассказывают. Однако исчерпывающий ответ дает сам Ломоносов в письме от 26 октября 1764 г. к вице-президенту Адмиралтейской коллегии И. Г. Чернышеву. В этом письме говорится: „... “ (Акад. изд., т. VIII, стр. 307).

Теперь становится очевидным, что, получив от Адмиралтейской коллегии поручение руководить изготовлением необходимых для экспедиции Чичагова инструментов, в числе которых нужно было изготовить и шесть „подзорных добрых трубок“, Ломоносов заказал Беляеву и Чижову три обычные зрительные трубы и три ночезрительные трубы своей конструкции. Как явствует из письма Ломоносова, три ночезрительные трубы не были готовы и находились „в деле“. Их изготовление было закончено лишь в феврале 1765 г.

„под смотрением и по указанию“ Ломоносова простыми и „особливыми“, „для сумрачного времени“ зрительными трубами, вышли из Екатерининской гавани на Кольском полуострове в Ледовитый океан.

Ломоносов, умерший менее чем за месяц до этого, не дожил до счастливого дня, когда его почти десятилетняя борьба за создание ночезрительной трубы успешно закончилась не только постройкой инструмента, но и практическим применением его русскими мореходами.

Когда Беляев и Чижов закончили в феврале 1765 г. изготовление трех ночезрительных труб для экспедиции Чичагова, кому-то из ученых, а может быть, и самому Ломоносову, пришла мысль, что не плохо бы иметь несколько таких инструментов в самой Академии. Исходя из этого пожелания, Канцелярия Академии Наук дала мастеру Чижову задание изготовить еще „шесть зрительных трубок таковых же, что делал для Адмиралтейской коллегии“.

В 1772 г., т. е. через 16 лет после первого сообщения Ломоносова о своей ночезрительной трубе в Академическом собрании Петербургской Академии Наук и через 7 лет после первого опыта ее практического использования участниками полярной экспедиции Чичагова, немецкий математик, физик и астроном И. -Г. Ламберт описал зрительную трубу в 8 дюймов длиной, которой он якобы пользовался специально для ночных наблюдений (I. H. Lambert. Beyträge zum Gebrauche der Mathematik and deren Anwendung. Dritter Theil. Berlin, 1772, SS. 203—204.— И. -Г. Ламберт. О применении математики и ее приложениях. Ч. III. Берлин, 1772, стр. 203—204). Как и Ломоносов, Ламберт называл свою трубу ночезрительной и считал изобретателем этого инструмента именно себя.

В 1803 г., т. е. спустя тридцать лет после Ламберта, зрительная труба для ночных наблюдений вновь была описана французским астрономом Ж. де Лаландом (J. de la Lande. Bibliographie astronomique avec l’histoire de l’astronomie. Paris, 1803, § 1811. — Ж. де Лаланд. Астрономическая библиография с историей астрономии. Париж, 1803, § 1811). Как и Ламберт, Лаланд думал, что честь изобретения ночезрительной трубы принадлежит ему.

И Ламберт и Лаланд, описывая свои трубы для ночных наблюдений, большое внимание уделяют диаметру выходного зрачка инструмента, указывая, что последний должен быть именно таким, чтобы полностью использовать зрачок глаза, значительно расширяющийся в ночное время. Уже одно это обстоятельство дает основание думать, что оба эти автора, строя свои ночные трубы, шли по правильному пути. Однако, как нам теперь известно, ни тот, ни другой в действительности не были в этом вопросе пионерами. Первым изобретателем этого замечательного инструмента, получившего в наше время широкое распространение, был Ломоносов.

¹ Стр. 119. — 1 лондонский дюйм равен 2.54 см.