Макеева В. Н.: История создания "Российской грамматики" М. В. Ломоносова
Глава I. Филологическая деятельность Академии наук в доломоносовский период. 1725—1741

ГЛАВА I

ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ АКАДЕМИИ НАУК В ДОЛОМОНОСОВСКИЙ ПЕРИОД
(1725—1741)

«Российская грамматика» Ломоносова вошла в историю русского языкознания как первая полная научная нормативная грамматика. Правильно понять и верно оценить ее значение возможно лишь при учете исторических условий и результатов работы первых русских грамматистов XVIII в., предшественников великого ученого.

Важнейшее место в истории русской науки XVIII в. занимает учрежденная в 1725 г. Петербургская Академия наук. В отличие от западноевропейских академий, представлявших собою добровольные общества ученых, русская Академия наук была центральным государственным научным учреждением, которое, по словам академика С. И. Вавилова, сделалось «основным истоком новой русской науки. Почти все, что было достигнуто в области науки в России в XVIII в., непосредственно или косвенно исходило из Петербургской Академии наук».⁶ Созданная для развития науки и распространения научных знаний, она способствовала тем самым крутому подъему русской культуры. Русский литературный язык должен был стать важнейшим орудием в выполнении этой задачи, так как распространять научные знания предстояло по-русски.

Между тем литературный язык не был подготовлен для выполнения этой функции. К концу первой четверти XVIII в. он содержал лексические, морфологические, фразеологические и стилистические элементы простонародной и церковнокнижной речи, отжившие диалектизмы, грубые вульгаризмы, невразумительные архаизмы, унылые канцеляризмы и неуклюжие варваризмы. Научная терминология отличалась вопиющей скудостью. Церковнославянская лексика составляла настолько большой процент в словарном составе русского книжного языка, что иностранным наблюдателям представлялось, будто в России конца XVII в. «разговаривать надо по-русски, а писать — по-словенски».⁷ Филологически образованные люди того времени затруднялись иной раз дать верное название тому языку, на котором изъяснялись письменно: они именовали его то русским, то славенским, то славенороссийским.

При таких условиях «писать внятно и хорошим штилем» было трудной задачей, справиться с которой — да и то далеко не в полной мере — могли только очень немногие.

Петр I понуждал «так писать, как внятнее», а его сподвижники советовали «писать простым русским языком». Однако это не помогало делу, тем более, что среди тогдашних грамотеев встречались нередко такие, кому стилистический хаос был по душе. Современники заявляли, что авторы пишут «не только зря на пользу людскую, елико на субтильность своего философского письма».⁸

Итак, важнейшее орудие, которым надлежало действовать новорожденной Академии наук, было отточено недостаточно.

В области лексикографии известны два словаря, изданные в начале XVIII в.: славяно-греко-латинский словарь Ф. П. Поликарпова (1704)⁹ и русско-голландский словарь Я. В. Брюса (1717).¹⁰

Первый из них представляет собою обширный словник, в котором наряду с церковнославянской лексикой представлена также лексика русского языка. Повсюду даны эквиваленты из греческого и латинского языков. Нередки случаи одновременного приведения синонимов или ссылок на них, например: «Закалитель», рядом «Убийца»; «Исполин», рядом «Богатырь»; «Ошиб», рядом «Хвост великий», «Истрошаю, зри изнуряю», «Ковш, зри корец», «Огнезрачный, зри огнеобразный». Изредка встречаются фразеологические сочетания, например: «Завязую назад руки», «Печатаю книги — типом издаю».

Лексикон Я. В. Брюса, по существу, представляет собою тоже словник, состоящий почти исключительно из имен существительных — названий общеупотребительных предметов, небольшого числа наречий и незначительного — глаголов и прилагательных. В отличие от предыдущего лексикона в отдельных случаях даны определения значений слов, например: «Крылос, или хор певчих или гобоистов, также и круговой танец». «Фрис, сим имянем называется во архитектуре нижайшая часть гзымса над столпом». К некоторым словам приписаны их синонимы, например: «Пища, корм». «Пища, еда». «Кресла, седалища, стул». Отдельные значения русских слов сопровождаются их переводом на голландский язык; многозначные слова повторяются при этом несколько раз, например:

«Шапка — Muts.

Шапка калпак — Kap.

Шапка спалная — Slaapmuts.

Шапка робячья, обшита кишкою, парчевою набитая, чтоб робенок голову не ушиб, когда упадет, — Valhoed.

Шапка женская — Hul».

слов, приучали к более разборчивому их употреблению. Однако при всей ценности этих книг они не могли заменить толкового словаря русского языка, нужда в котором с каждым годом становилась все настоятельнее.

В наследство от предшествующей эпохи достались лишь грамматики и грамматические руководства церковнославянского языка с бо́льшим или меньшим количеством грамматических и лексических элементов русского или украинского языка, причем все они находились под воздействием античной грамматической традиции. К числу их относится греко-славянская грамматика ’Αδελφοτης (’Αδελφοτης. Грамматика доброглаголиваго еллино-словенскаго ѧзыка. Совершеннаго искуства осми частей слова. Львов, 1591), в которой греческие формы переведены на церковнославянский язык. В ней отражены также некоторые особенности украинского языка.

’Αδελφοτης, источником которой послужила греческая грамматика Ласкариса, оказала определенное воздействие на славянские грамматики Зизания и Смотрицкого.

Известная грамматика Зизания (Грамматiка словенска съвершеннаго искусства осми частiи слова. Вильно, 1596), для своего времени образованного человека, отразила грамматический строй церковнославянского языка с элементами «простого русского диалекта», под которым автор понимал свой родной украинский язык. Следует отметить при этом, что Зизаний, как и другие грамматисты XVI—XVII вв., не отдавал себе достаточного отчета в различиях церковнославянского и русского (или украинского) языков.

Знаменитая грамматика Смотрицкого,¹¹ который лучше, чем его предшественники, представлял различие между книжным церковнославянским языком и живым разговорным, находилась, как и предыдущие грамматики, под сильным влиянием античной грамматической традиции. В ней есть грамматические категории, которые введены под влиянием латино-греческих грамматик, хотя они чужды русскому языку, и, наоборот, отсутствуют категории, присущие церковнославянскому языку, потому что их нет в античных грамматиках. Грамматика Смотрицкого оказала сильное воздействие на последующую грамматическую литературу Руси.

В 1648 г. вышла анонимная ее переделка. В 1721 г. Ф. Поликарпов переиздал грамматику Смотрицкого («Грамматика в царствующем великом граде Москве». М.,1721), а через 2 года вышло составленное на основе той же «Грамматики» грамматическое руководство Ф. Максимова («Грамматика славянская, вкратце собранная в греко-славянской школе». СПб., 1723). Авторы этих грамматик, так же как и Смотрицкий, ориентировались в основном на грамматический строй церковнославянского, а не русского языка.

Эта более чем ограниченная филологическая литература в области грамматики и лексикологии, доставшаяся Академии наук от прошлого, не могла, безусловно, обеспечить распространение научных знаний на русском языке.

Какими же филологическими кадрами располагала на первых порах новорожденная Академия?

Основатели Академии наук не представляли в полной мере, насколько широки и глубоки окажутся ее задачи в области филологии и, в частности, в области обработки русского литературного языка. Первый академический устав предусматривал три класса наук, в которых не оказалось места для русской филологии. Третий класс, куда входила «гуманиора, гистория и право», должен был быть представлен тремя академиками, один из которых призван был заниматься элоквенцией и древними языками. О создании кафедры русской филологии или какого-либо другого органа, заменяющего ее, в уставе не было и речи. Внимание учредителей Академии привлекла только одна филологическая проблема — проблема перевода иноязычных сочинений на русский язык. Проектом академического устава предусмативалось иметь в каждом академическом классе по одному переводчику, которому рекомендовалось знать, кроме русского, латинский, немецкий, французский или греческий язык, так как на них «многие обращаются книги, в которых все ведомые науки обретаются».¹² Кадры переводчиков рекомендовалось создавать из людей, для которых русский язык был родным.

Немалая заслуга в организации переводческой деятельности Академии принадлежала Петру I, понимавшему необходимость создания единого национального литературного языка. В указах и письмах его содержится ряд замечаний, направленных на практическое проведение им мысли о необходимости сближения литературного языка с народной речью. Он выступал против употребления без необходимости на то иностранных слов и славянизмов. Через своих ближайших сподвижников и единомышленников в этом вопросе — И. А. Мусина-Пушкина и Феофана Прокоповича он отстаивал право «простого» русского языка на литературную обработку. Об этом свидетельствует, например, указание Ф. Поликарпову исправить сделанный им перевод географии «не высокими словами, но простым русским языком». Также предлагалось исправить и лексиконы, в которых, кроме того, рекомендовалось избегать «высоких слов славенских», «но посольского приказу употребить слова».¹³

Но Петр I не дожил, как известно, до официального открытия Академии,¹⁴ а лица, занимавшиеся после него ее устройством, не сочли нужным ввести в ее состав никого из тех передовых русских деятелей (таких, например, как Феофан Прокопович, известный историк, этнограф и филолог В. Н. Татищев, поэт А. Д. Кантемир), которые, выступая с горячей защитой просвещения, могли бы с честью занять кафедру красноречия и наладить должным образом филологическую работу Академии.

Первыми академическими профессорами элоквенции были сплошь иностранцы: И. -Х. Коль, специалист по церковной истории (1725—1727), его сменил З. -Т. Байер (1725—1735), не удосужившийся за время двенадцатилетнего пребывания в России хотя сколько-нибудь изучить русский язык.¹⁵

Ничего не сделали для развития русской филологии и другие иностранцы-филологи, из которых одни прослужили в Академии всего каких-нибудь два года,¹⁶а другие были филологами только по должности.¹⁷

Таким образом, практически на протяжении первого десятилетия деятельности Академии наук отечественное языкознание было представлено лишь весьма немногими русскими переводчиками, единственными представителями русского народа. Среди них нет людей выдающихся, но они достойны упоминания, так как своим честным отношением к труду добились некоторых положительных результатов в области переводов.

Почти все они — питомцы славяно-греко-латинских школ, прекрасно знавшие латинский и греческий языки. Среди них — Максим Сатаров, который проработал в Академии в качестве переводчика около девяти лет (с 1724 по 1732 г.). Сын лекаря, он знал латынь и еще до поступления в Академию занимался переводами текстов медицинского содержания. С хорошими знаниями латинского языка пришел (в то же время) в Академию другой переводчик — Иван Ильинский, которого еще в 1716 г. предполагалось направить как одного из лучших учеников Славяно-греко-латинской академии в Пражский университет. На его развитие оказал серьезное влияние один из просвещеннейших деятелей того времени, отец известного поэта — Дмитрий Кантемир, в доме которого Ильинский был учителем. В эти же доакадемические годы он перевел с латинского языка работу Д. Кантемира «Книга систем, или состояние мухамедданской религии» (1722).

затем в Париж, где учился в Сорбонне. По возвращении в Россию Горлицкий составил учебник французского языка. Как переводчик, он был чрезвычайно плодовит и в Академии за короткий промежуток времени перевел ряд учебников.

Обстановка, в которой Сатарову, Ильинскому и Горлицкому приходилось работать в Академии, была чрезвычайно тяжела и унизительна. Однако будучи носителями новой русской демократической культуры, они хотели активно участвовать в борьбе за ее развитие. Своей скромной переводческой деятельностью они способствовали обогащению словарного состава русского литературного языка и очищению его от иностранных заимствований.

В конце 20-х и начале 30-х годов кадры переводчиков пополнились: в Академию пришли Стефан Коровин, учившийся, как и Горлицкий, в Париже, и Иван Толмачев, после окончания Славяно-греко-латинской академии работавший учителем. Два ученика Академической гимназии — Матвей Алексеев и Иван Петров тоже стали переводчиками.

В 1727 г. в ряды академических сотрудников вступил окончивший Новгородское духовное училище В. Е. Адодуров, обладавший задатками языковеда-грамматиста. Училище дало ему основательные знания в области классической филологии, а в Академической гимназии он пополнил свои знания в области немецкого языка. Прекрасно для своего времени Адодуров писал на родном русском языке, а по части деловой и научной прозы он в те годы не имел достойных соперников. Однако, получив звание адъюнкта по математике в 1733 г., он не занялся научной работой. В Академии Адодуров развил активную деятельность главным образом в качестве переводчика. С 1741 г., уйдя из Академии, он занялся административной работой.

Через пять лет одним из сотрудников Академии наук стал квалифицированный филолог В. К. Тредиаковский, получивший блестящую подготовку в Парижском университете. За два года до вступления в Академию (в 1730 г.) он печатно заявил о своих взглядах на русский литературный язык и на задачи переводчика. Тредиаковский считал, что писать нужно «почти самым простым русским словом, каковым мы меж собой говорим», потому что «язык словенский в нынешнем веке у нас очень темен, и многие его наши читая не разумеют».¹⁸

Провозглашение принципа «обмирщения» русского литературного языка, освобождения его от церковнославянской стихии и сближения с живым разговорным языком свидетельствовало о прогрессивности теоретических взглядов Тредиаковского на национальный русский литературный язык. Известно, что еще до поступления в Академию Тредиаковский начал работать над каким-то грамматическим трудом, что видно из договора, заключенного при вступлении в Академию, где под пунктом 4 значится: «окончить грамматику, которую... начал и трудиться совокупно с прочими над дикционарием русским».¹⁹

Однако практическая его деятельность, как показывает «Езда в остров любви», расходилась с провозглашенными в предисловии к этой книге теоретическими взглядами филолога: наличие большого количества архаизмов из церковнославянского языка и церковнославянских грамматических форм (энклитическая форма местоимений мя, тя, аористическая глагольная форма умре, архаические формы повелительного наклонения на -и, -й — стреги, здравствуй, показуй, инфинитивы на безударные -ти, -чи — любити, утаити и др.) снижают значение теоретических взглядов Тредиаковского. По словам академика А. И. Соболевского, Тредиаковский «не сумел указать места для церковнославянских элементов в новом литературном языке».²⁰

Таков был немногочисленный, но пестрый по своему составу филологический коллектив, усилия которого в первое десятилетие существования Академии наук были направлены как на переводческую работу, так и на теоретическую.

В области теоретической усилиями этого коллектива в 1731 г., т. е. еще до Тредиаковского, был выпущен в свет трехъязычный объемистый немецко-латино-русский словарь под названием: «Teutsch-lateinisch-und russisches Lexicon, samt denen Anfangs-Gründen der russischen Sprache zu allgemeinem Nutzen. Немецко-латинский и русский лексикон купно с первыми началами русского языка к общей пользе». St. -Pt., 1731, — составленный на основе немецкого словаря Э. Вейссманна. Этот словарь успешно продолжил доакадемическую словарную традицию, в еще большей степени отразив словарный состав русского языка с учетом требований не только высокого, но и «посредственного» слога. Это выразилось в подаче наряду со славянскими однозначащих русских слов и их синонимов. Очень мало сведений сохранилось о том, как выполнялась эта кропотливая работа. Известно лишь, что по требованию президента Академии Л. Л. Блюментроста словарь составлялся спешно силами всех академических переводчиков, которым Шумахер предписал «каждому сочинять в своей квартере и в собрании... всем читать, как скоро возможно».²¹ По словам Г. -Ф. Миллера, дело затруднялось тем, что для перевода слов на немецкий язык был привлечен иностранец М. Шванвиц, человек невежественный, а с латинского на русский переводили упомянутые выше Ильинский, Горлицкий и Сатаров, которые не знали немецкого языка. Миллер утверждает, что их ошибок никто не поправлял: И. -Д. Шумахер, советник Академической канцелярии, считал, что первое издание можно выпустить и так, а исправления внести во второе издание».²²

Помимо переводчиков, в подготовке словаря принял участие, вероятно, и Адодуров, который признавал словарное дело «весьма важным и российской нации полезным».²³Корректурную правку, во всяком случае, производил он.²⁴Лексикон был напечатан большим для того времени тиражом — 2500 экз. и через 25 лет сделался редкостью. Позже, в 1782 и 1799 гг., он был переиздан.

Одновременно со словарем была выпущена приложенная к нему анонимная грамматика под названием «Anfangs-Gründe der russischen Sprache» («Первые основания российского языка»). Автором ее был, как оказалось, В. Е. Адодуров.²⁵ Он поставил целью отразить в своем труде грамматический строй русского, а не церковнославянского языка в отличие от предыдущих грамматик. Архаические формы в склонении имен существительных отсутствуют — они заменены формами общенародного русского языка, например в дательном и сказательном падежах множественного числа взамен церковнославянских флексий -ы и -ех даются повсюду русские: -ам, -ах — столам, столах, заповедям, заповедях, за исключением существительных дитя и отроча, от которых произведены старые формы косвенных падежей. В преобладающем большинстве случаев формы существительных даны с русскими флексиями. Недостаток состоит в том, что в отдельных случаях приводятся две флексии в некоторых падежах, причем часто они даются без комментариев, объясняющих употребление той или иной флексии.

В отличие от существительных приведены как русские, так и церковнославянские формы прилагательных, причем в единственном числе преимущественно церковнославянские. Широко представлены в грамматике способы образования сравнительной и особенно превосходной степени.

Впервые в истории русской грамматической науки было указано на наличие в русском глаголе трех времен — настоящего, прошедшего и будущего и отсутствие перфекта и плюсквамперфекта, отмечено также отсутствие двойственного числа для глагольных и именных форм.

Нельзя согласиться с А. С. Будиловичем, который считал первую грамматику русского языка, написанную Адодуровым, простым «извлечением» из Смотрицкого, «с переложением лишь форм церковнославянского языка на русский».²⁶

Грамматика Адодурова явилась крупным шагом вперед в деле преодоления архаистических тенденций, тормозивших развитие русского литературного языка.

Следует отметить в то же время описательный подход к освещаемому материалу: варианты грамматических форм приведены без теоретического обоснования применительно к высокому и простому слогу. В отдельных случаях в грамматике наблюдаются уступки формам словоизменения церковнославянского языка. Категория вида совершенно не разработана. Эти недостатки значительно снижают значение грамматики Адодурова в истории разработки научных основ русского литературного языка. Практическое воздействие грамматики затруднялось тем, что она была напечатана не отдельным изданием, а в виде приложения к словарю и к тому же не на русском, а на немецком языке.

В 1734 г. вышла в свет «вторым тиснением» «Немецкая грамматика» (без автора), предназначенная для обучения в Санкт-петербургской гимназии (первое издание в 1730 г.). По сравнению с первым академическим изданием качество перевода этой грамматики было значительно улучшено Адодуровым. Он отредактировал перевод и ввел русскую грамматическую терминологию взамен оставленной в первом издании немецкой терминологии.²⁷

Заслуживают внимания составленные в 1733 г. неизвестным грамматистом орфографические правила, предназначенные для внедрения в печать Академической типографией. Они были переданы Типографии вместе с отлитым для нее гражданским шрифтом. Текст правил неизвестен. Об этих правилах, времени их появления и о содержании некоторых их параграфов можно судить лишь на основании беглых упоминаний М. В. Ломоносова и В. К. Тредиаковского в полемике по вопросу об окончаниях полных имен прилагательных в именительном падеже множественного числа.

В 1746 г. Ломоносов выступил с возражениями против написанной Тредиаковским по-латыни и прочитанной в заседании Конференции диссертации De plurali nominum adjectivorum integrorum Russica lingua scribendorum Terminatione (О том, как писать по-русски окончания полных имен прилагательных во множественном числе), переведенной автором на русский язык. Возражения Ломоносова были изложены в «Примечаниях на предложение о множественном окончении прилагательных имен». В противоположность Тредиаковскому, следовавшему в вопросе об окончаниях прилагательных церковнославянской традиции, Ломоносов уже в этой ранней языковедческой работе отстаивал независимость русского грамматического строя от церковнославянского. В связи с отсутствием достаточных теоретических доводов для обоснования окончаний имен прилагательных в именительном падеже множественного числа он предлагал следовать установившемуся в русском языке употреблению, указывая, что «введенное за 10 и больше лет в академической типографии употребление множественных прилагательных окончений мужеского на е, а женского и среднего на я, хотя довольного основания не имеет, однако свойству нынешнего великороссийского языка не противно».²⁸Составителем введенных Академической типографией правил 1733 г., возможно, был Адодуров совместно с типографскими корректорами, которым русское правописание XVIII в. было очень многим обязано.

Впоследствии правила 1733 г. оказались так прочно усвоенными, что в некоторых своих частях (родовые окончания имен прилагательных в именительном падеже множественного числа) продержались без изменений вплоть до советской орфографической реформы 1918 г.

Таким образом, первое десятилетие Академии наук принесло некоторые теоретические успехи в области филологии. Однако они были недостаточны, чтобы повлиять хоть сколько-нибудь заметно на состояние русского литературного языка. Русские научные тексты, выходившие в те годы в свет под маркой Академии наук, продолжали страдать все теми же лексическими и стилистическими пороками, которые калечили русскую прозу и в доакадемическое время. Особенно болезненно сказывалась неразработанность научной терминологии, приводившая к тому, что академические работы, печатавшиеся по-русски, оставались во многом непонятными даже искушенному в науке читателю. Печальная участь постигла предпринятое Академией издание «Краткого описания Комментариев», содержавшего переводы на русский язык некоторых статей с латинского языка из журнала «Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae». Недостатки перевода привели к прекращению издания «Краткого описания» на первом номере.²⁹

Жизнь подсказывала, что разрозненными усилиями отдельных, никем не руководимых работников не изжить тяжелых недостатков литературной речи. Напрашивалась мысль о необходимости создания в составе Академии наук кафедры русской словесности. В числе просвещенных русских людей нашелся бы кандидат, способный с честью ее занять. Один из представителей «гнезда Петрова», разносторонне образованный человек, веривший в пользу науки для государства и народа, — В. Н. Татищев в 30-х годах XVIII в. намечает ряд проблем из области языкознания. В сочинении «Разговор о пользе наук и училищ», написанном в основном в 1733 г., он поставил вопрос об историческом развитии языков путем происхождения из одного корня — праязыка.³⁰ В других своих трудах Татищев говорит о богатстве русского языка и его способности к словопроизводству, об упрощении системы русского правописания, проводит идею о необходимости очищения русского языка от ненужных заимствований из иностранных языков.³¹

Однако Татищев, несмотря на свою филологическую подготовку и практическую деятельность, обнаружившую в нем задатки грамматиста, не получил приглашения в Академию наук. Управлявшие ею иностранцы ревниво оберегали свою власть. Несмотря на диктовавшуюся потребностями жизни необходимость создания кафедры русской словесности, они не пошли на это и остановились на полумере. Такой полумерой явилось Российское собрание.

«главного командира» Академии наук Л. -А. Корфа от 14 марта 1735 г.³² Собрания обрисовал стоящие перед Собранием задачи значительно шире: он указал на необходимость создания грамматики, «доброй и исправной», лексикона, «полного и довольного», который потребует чрезвычайно больших трудов, а также риторики и руководства по стихотворной науке.³³

В состав Российского собрания вошли двое русских — Тредиаковский и Адодуров и двое иностранцев — М. Шванвиц, которого незадолго перед тем Г. -Ф. Миллер аттестовал как невежду,³⁴ и недавно окончивший гимназию переводчик И. И. Тауберт, сумевший каким-то образом создать себе репутацию знатока русского языка. Секретарем собрания был зачислен мелкий дипломатический чиновник С. С. Волчков, стиль переводов которого впоследствии был сурово осужден Ломоносовым.³⁵ В рассмотрении переводов принимали участие и первые академические переводчики — Ильинский, Горлицкий и Толмачев.

Так как ни протоколы, ни отчеты Собрания не отысканы, а сохранившиеся литературные и архивные материалы очень скудны, о деятельности Российского собрания представляется возможным дать лишь очень краткие сведения.

большей точности при составлении словаря «избрали одно лицо, зависящее от Собрания, которое отправляется туда и сюда для собирания всех технических выражений, свойственных каждому искусству и науке».³⁶ Материал собирался для задуманного Российским собранием толкового словаря. К составлению его Российское собрание не приступило, однако привлекло к собиранию лексических материалов тередорщика (печатника) Академической типографии А. И. Богданова. Скромный, очень трудолюбивый человек, Богданов всей душой отдался этому делу, посвятив ему многие годы своей жизни. Накапливая лексический материал путем опроса «мастеровых людей» и посредством выборки из книг, Богданов за полтора десятилетия собрал огромный по объему (14 «волюменов» — томов)³⁷ и многообразный по содержанию фактический материал. Сам он указывал впоследствии на обилие собранных им терминов, подтвержденных как «народными, так и книжными речьми».³⁸ Это был толковый словарь русского языка с переводом значений слов на латинский, немецкий и французский языки.

К этой работе были привлечены молодые переводчики И. И. Голубцов и В. И. Лебедев, товарищи Ломоносова по Московской славяно-греко-латинской академии, одновременно с ним вступившие на академическую службу. Несколько позже им в помощь были приданы переводчики В. Е. Теплов и Г. Фрейганг, работавшие под наблюдением Тауберта.³⁹

до наших дней легенда о так называемом лексиконе Тауберта. Создателем этой легенды был сам Тауберт. Начало ей было положено в 1743 г., в разгар работы по собиранию материала Богдановым, когда Тауберт заявил, что «из собственной своей охоты, а не по указу» он сочиняет «российский лексикон с толкованием речей на латинском, французском и немецком языках» и что «первые литеры А и Б совершенно им окончены, а к прочим словам и речи уже собраны, токмо толкования еще не приложено».⁴⁰ В 1751 г. к своему утверждению он добавил, что, «не взирая на несказанный труд», старается дело скорее привести к концу.⁴¹ Эти высказывания Тауберта были приняты за правду, и в литературе утвердилось убеждение, будто он действительно «трудился» над составлением какого-то словаря⁴² и что словарь остался в рукописи, но едва ли окончен составлением.⁴³ словаря, и Тауберт с «запальчивостью» доказывал свое авторство.⁴⁴ После смерти Тауберта специально созданная Академией комиссия, которой было приказано «пересмотреть все канцелярские дела со времени президента Корфа, а особливо касающиеся до учреждения бывшего при Академии профессорского собрания (речь идет о Российском собрании) о исправлении российского языка, а также переводческой экспедиции»,⁴⁵ установила, что «оный лексикон сочиняем был при Академии по особливому канцелярскому определению совокупными трудами нарочно определенных к тому разных академических служителей».⁴⁶ Комиссия признала лексикон, который присваивал себе Тауберт, «за казенную и собственно к Академии принадлежащую книгу», так как «Тауберт другого участия в оном, кроме одного надзирания, и то по должности своей, бывши тогда начальником тех служителей, которые в сочинении того лексикона трудились, не имел».⁴⁷ Так был нанесен удар по версии, приписывавшей создание лексикона Тауберту, и было восстановлено авторство Богданова и его помощников — «академических служителей» в создании толкового словаря, который не был напечатан, но сыграл известную роль впоследствии при составлении словаря Российской Академии. Несмотря на это, в последующие годы в филологической науке легенда о лексиконе упорно держалась.

вопросов явилось принятие новой азбуки, с которой Шумахер предложил впредь «сообразовываться» Академической типографии.⁴⁸ От петровской азбуки 1708 г. она отличалась тем, что из нее были выкинуты некоторые славянские буквы (зело, ук, от, фита и ижица).

Известный академический грамматист Адодуров приветствовал это нововведение, указав, что «литеры» «ѕ, у, ѿ, ѯ, ѱ, ф и ѵ с довольным основанием выкинуты и нигде — ни в письме, ни в печати — уже не употребляются».⁴⁹

Ко второй половине 30-х годов относятся две неопубликованные заметки Адодурова, которые, по-видимому, связаны с деятельностью Российского собрания: в одной из них шла речь о целесообразности латинизации русского алфавита по примеру польского,⁵⁰ в другой — «О разности и употреблении литер ъ и ъ»⁵¹ — высказывались те же, что и в адодуровской грамматике, соображения о ненужности буквы ъ.

Деятельность скромного коллектива академических переводчиков, вошедших в состав Российского собрания, в основном свелась к выполнению практической работы — правке переводов, на осуществление же широких теоретических задач, о которых говорил во вступительной речи в 1735 г. Тредиаковский, не хватило ни теоретической подготовки, ни сил, если учесть, с каким трудом русской науке приходилось пробивать себе дорогу в то время.

Академические переводы к концу 1730-х годов стали значительно удобопонятнее по сравнению с переводами, печатавшимися в первые годы существования Академии. В этом бесспорная заслуга Российского собрания. Однако они были еще очень далеки от совершенства. Одной из причин, тормозивших улучшение качества переводов, являлось отсутствие свода «правил грамматических». Российское собрание не создало грамматики. Грамматический обзор, опубликованный в 1731 г. Адодуровым, был слишком бегл и элементарен. При поступлении в Академию Тредиаковский обязался написать грамматику, «добрую и исправную», что осталось невыполненным. Обещанная риторика тоже не была написана. «Руководство по стихотворной науке» было выпущено Тредиаковским под названием «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» в 1735 г., т. е. в год учреждения Российского собрания. Автор, претендовавший на роль реформатора русского стиха, доказывал возможность введения в русское стихосложение силлабо-тонического принципа. Однако его реформа была половинчатой, и Тредиаковский не получил права на звание отца русского силлабо-тонического стихосложения (см. ниже об успехах Ломоносова в применении теории силлабо-тонического стихосложения на русской почве).

Таковы были итоги филологической деятельности Академии наук за первое пятнадцатилетие ее существования до момента вступления в нее Ломоносова. Русская филологическая наука, которая только еще начинала создаваться, должна была откликнуться на назревшие потребности общества, учитывая, что к началу 1740-х годов ряд основных вопросов построения русского литературного языка еще не был решен. Ломоносов вступил в Академию наук вполне подготовленным к разрешению трудных задач русского языкознания.

⁶ С. И. Вавилов, Собр. соч., т. III, Изд. АН СССР, М., 1956, стр. 801.

⁷ Б. А. Ларин

⁸  Пекарский. Наука и литература в России при Петре Великом, т. II. СПб., 1862.

⁹ [Ф. П. ]. Лексикон трехъязычный, сиречь речений славенских, эллиногреческих и латинских сокровище, из различных древних и новых книг собранное и по славенскому алфавиту в чин расположенное. Москва, 1704.

¹⁰ [Я. В. Брюс]. Книга лексикон или собрание речей по алфавиту с российского на голландский язык. Санктпетербург, 1717.

¹¹ [М. Г. ]. Грамматики славенския правильное синтагма, потщанием многогрешнаго мниха Мелетия Смотрицкого. [Евю], 1619. Это издание является библиографической редкостью, поэтому все ссылки в дальнейшем даются на более доступное издание 1648 г. сокращенно: М. Смотрицкий.

¹² М. И. Сухомлинов

¹³ С. Соловьев. История России с древнейших времен, кн. IV, т. XVI. СПб., [1893—1895], стр. 290.

¹⁴ Официальное открытие Академии наук состоялось 27 декабря 1725 г., когда было устроено торжественное собрание академиков. См.: П. . История имп. Академии наук в Петербурге, т. I. СПб., 1870, стр. XXXVIII—XXXIX.

¹⁵

¹⁶ Например, И. -Г. Лоттер (1735—1737).

¹⁷ Например, Г. -Ф. Юнкер (1731—1737) и Я. Я. Штелин (1735—1785).

¹⁸ «Езда в остров любви». Переведена с французского на русский чрез студента В. Тредиаковского. СПб., 1730, к читателю, стр. 12—13 (ненум.).

¹⁹ П. Пекарский. История имп. Академии наук..., II, стр. 43.

²⁰ А. И. . Русский литературный язык. Тр. I съезда преподавателей русского языка в военно-учебных заведениях (приложение 1). СПб., 1904.

²¹ ААН СССР, ф. 3, оп. 1, № 5, л. 611.

²² П. Пекарский—404.

²³ М. И. Сухомлинов. Материалы для истории... II, стр. 523.

²⁴ Там же, I, стр. 603.

²⁵ ünden der russischen Sprache zu allgemeinem Nutzen. Немецко-латинский и русский лексикон купно с первыми началами русского языка к общей пользе. St. -Pt., 1731. В дальнейшем ссылки на эту работу даются сокращенно: Адодуров.

²⁶ А. , стр. 71.

²⁷  Булич. Очерк истории языкознания в России, т. I. СПб., 1904, стр. 321—322.

²⁸ ПСС, т. 7, стр. 87.

²⁹ История Академии наук СССР, т. I. Изд. АН СССР, М. — Л., 1958, стр. 131—132.

³⁰ И. С. . История изучения палеоазиатских языков. М. — Л., 1954, стр. 24.

³¹ Там же, стр. 18—38.

³² М. И. Сухомлинов

³³ А. Куник. Сборник материалов для истории Академии наук в XVIII веке, ч. I. СПб., 1865, стр. 10—11.

³⁴ П. Пекарский

³⁵ ААН СССР, ф. 3, оп. 1, № 519, л. 182.

³⁶ Избр. соч. В. К. Тредиаковского, изд. П. Перевлесского, СПб., 1849, стр. 105 (подлинник на французском языке).

³⁷ П. 

³⁸ ААН СССР, ф. 3, оп. 1, № 301, л. 141.

³⁹ М. И. Сухомлинов. Материалы для истории..., X, стр. 545.

⁴⁰  Пекарский. История имп. Академии наук..., I, стр. 643.

⁴¹ П. Пекарский

⁴² М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, вып. 8. СПб., 1888, стр. 5.

⁴³ С. К. Булич

⁴⁴ ААН СССР, разряд V, оп. Т-2, № 12, л. 7 об.

⁴⁵ Там же, ф. 3, оп. 1, № 542, л. 214 об.

⁴⁶ Там же, л. 225.

⁴⁷ Там же.

⁴⁸  Пекарский. История имп. Академии наук..., I, стр. 639.

⁴⁹ ААН СССР, разряд I, оп. 76. № 7, л. 3.

⁵⁰ Там же, лл. 2—3.

⁵¹