Ответ на запрос президента АН, на каком основании Ломоносов непосредственно сносился с Сенатом по делу А. -Л. Шлёцера. 1764 не ранее июля 29 (№ 275)

1764 НЕ РАНЕЕ ИЮЛЯ 29. ОТВЕТ НА ЗАПРОС ПРЕЗИДЕНТА
АН, НА КАКОМ ОСНОВАНИИ ЛОМОНОСОВ НЕПОСРЕДСТВЕННО
СНОСИЛСЯ С СЕНАТОМ ПО ДЕЛУ А. -Л. ШЛЁЦЕРА

Его сиятельству генералу-фельдмаршалу, малороссийскому гетману, сенатору, е. и. в. генерал-адъютанту, действительному камергеру, Академии Наук президенту, гвардии Измайловского полку подполковнику, орденов святаго апостола Андрея, Белого орла, святаго Александра Невского и святыя Анны кавалеру

Всепокорнейший ответ

от статского советника и профессора Михайла Ломоносова

1. В ордере от вашего сиятельства в Академическую канцелярию июля от 28 дня сего 1764 года о деле с адъюнктом Шлёцером велено мне подать ответ, „для чего я мимо вашего сиятельства, яко главного командира Академии, утруждал Правительствующий Сенат о таком деле, которое в силу академического регламента единственно подлежит^1* вашему решению и рассмотрению“. На что имею честь ответствовать вашему сиятельству в следующих пунктах, в которых доказуется: 1) что Шлёцер принят в Академию не токмо не в силу регламента, но и в предосуждение российскому народу; 2) что он в противность государственным политическим осторожностям допущен до Академической библиотеки; 3) что он неотменно хотел из России выехать и, как явствует из обстоятельств, бесповоротно и вывесть с собою с манускриптов копии для своей корысти; 4) что я довольные имел причины представить о сем Правительствующему Сенату в вашем отсутствии.

2. В академическом регламенте, в 13 пункте, повелено стараться, чтоб адъюнкты были все российские. Сие разуметь не иначе должно, как что иностранных не принимать вновь после объявления оного регламента, а особливо где они не положены, как при историографе. Шлёцер принят, первое, иностранный, второе, не к месту, сверх стата. И хотя по последнему пункту оного регламента позволено президенту нечто прибавить или переменить, однако ж для важных причин и чтоб то суммы не превосходило. В принятии Шлёцера не было никакой нужды, ни очевидной пользы, ибо принят он по прихотям Миллеровым для споможения в его делах, который должен уже давно был принять и приучить кого к своему делу из природных россиян, коему не нужно бы было обучаться, как Шлёцеру, российского языка, что и нашему народу предосудительно, якоб не было из него способных понять Миллерово знание,^2* которое видно из самых его лучших дел в „Ежемесячных сочинениях“.¹ Наконец Шлёцер принят в адъюнкты не токмо без выбору, но и безо всякого^3* выбору и одобрения от Профессорского собрания, но по представлению одного человека, который в двух комиссиях подозрительным признан публично² в рассуждении непозволенных переписок и занозливых мнений о России. Да и самым делом оказалось, что Миллер приискал себе подобного, что явствует из печатающейся Шлёцеровой „Грамматики российской“ на немецком языке, где кроме множества несносных погрешностей внесены досадительные россиянам мнения.

3. Государственные библиотеки хотя всем любителям наук отворены бывают, однако с надлежащею и законною предосторожностию, чего библиотекари строго смотреть должны, а особливо беречь рукописные, в свет еще не изданные книги, чтоб не были вынесены в подлиннике или в списке и изданы в свет стороною. Паче же всего наблюдаются исторические книги той же области, чтобы не вынеслось что-нибудь оной самой предосудительное. Но в здешней Библиотеке совсем противным образом поступлено, ибо допущен в оную человек совсем новый, иностранный, который не дал на себя ни порук, ниже какого обязательства, чтоб ничего не выносить и не издавать где инде, но еще к тому дан ему случай и позволение выписывать и переписывать из российских исторических манускриптов что хочет, несмотря на худые примеры выехавших из России иностранных,³ кои, не быв толь далече в Библиотеку впущены, с одного того, что только видели, писали и издавали о России ругательные известия, к чему Шлёцер показал себя в „Грамматике“, им издаваемой, весьма способным. А как излишно далече впущен он в Библиотеку, явствует из ответа профессора Миллера,⁴ архивариуса Богданова, кописта Карелина и самого Шлёцера; притом думать можно, что еще не все от них показано,⁵ ибо еще после оказалось, что оному Шлёцеру отдан был г. ст[атским] сов[етником] Таубертом перевод Россохина и Левонтьева китайских и манчжурских книг,⁶ якобы для делания из них экстракта, присланных от Правительствующего Сената в Академию Наук для напечатания, который у него и был больше, как полтора года. Будто бы не было из россиян толь достаточного человека, который бы экстракт сочинить мог, когда то за надобность было признано!

4. С таковым приобретением хотел Шлёцер выехать из России и, как очевидно явствует,^{4* 5*} и позволено, и по приказанию статского советника г. Тауберта сочинено вчерне определение и опробовано.⁷ И подлинный отпуск не воспоследовал по моему в Правительствующий Сенат представлению. Что ж он выехать хотел бесповоротно, то явствует из объявления его профессором в Геттингенском университете, как то печатию объявлено в „Геттингенских ученых ведомостях“⁸ от 19 маия 1764 и Миллер уверяет в помянутом ответе, вызнав искусством Шлёцеровы мнения и склонности.

5. По таковым неложным сведениям и очевидно доказующим обстоятельствам должно было учинить предосторожность для охранения от бывших прежде сего неприятных примеров, а особливо что уже профессор Миллер неоднократно протестовал о том словесно в Профессорском собрании. И ради того учинил я Правительствующему Сенату законное представление для предупреждения в отсутствие вашего сиятельства, что не может вашей особе отнюд служить в обиду яко дело, не терпящее умедления. Сверх того не должен я не упомянуть в свое законное оправдание и того, что не токмо в отсутствие ваше, но и в бытность здесь ваш[его] сиятельства мои^6* вам представления, служащие ко всенародной пользе и к исправлению академического состояния, весьма укоснительно в действие производятся, а иные и вовсе без действия оставлены.

6. По сему неложному моему ответу явствует и о поступках вышепомянутых моих товарищей,^7* как они власть и отсутствие ваше непристойно употребляют. Что ж ныне в рассуждении Шлёцера учинить должно, о том всепокорнейше представляю следующее. Хотя он российским историографом быть неспособен и не может быть тем принят без предосуждения российским ученым, и что уже и кроме его в том упражняются другие, однако не сомневаюсь, что он способен быть ректором в Гимназии.^8* Итак, дабы для вышеписанных предосторожностей его удержать в России, можно дать ему ректорство в Гимназии и притом титул экстраординарного профессора с тем, чтоб в Университете читал он студентам лекции универсальной истории на латинском языке, с жалованьем против российских экстраординарных. Но сие быть может с тем условием, чтобы помянутый Шлёцер покинул и забыл все те предуверения, кои вложены ему в голову с самого его приезду в Россию от призвавших его в здешнюю службу и к себе приласкавших для оскорбления некоторых добронамеренных академических членов, чему имею достоверные доказательства, и притом дабы он дал обязательство, что всегда будет наблюдать честь Академии и всего российского народа.^9* Ежели же на то не склонится, то должно его отпустить за поручительством того, кто ему толь много вверил Библиотеку без указу, и за подпискою, что оный Шлёцер, выехав из России, ничего в других краях об оной в свет издавать не будет, а особливо поносительного и предосудительного, кроме благопристойного, что здешняя Академия Наук ему письменно дозволит.

Примечания

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 2, л. 199—202).

Впервые напечатано — ОР, кн. V, стр. 57—62.

Датируется предположительно по дню получения в Академической канцелярии ордера президента Академии от 28 июля 1764 г., на который Ломоносов ответил публикуемым представлением.

Президент Академии Наук К. Г. Разумовский вернулся в Петербург из Лифляндии 25 июля 1764 г. (Бильбасов, II, стр. 350) и только тогда, повидимому, впервые ознакомился с адресованным на его имя сенатским указом от 9 того же июля, которым ему предлагалось самолично произвести следствие по делу Шлёцера (см. примечания к документу 272). Ордером от 28 июля Разумовский потребовал, чтобы Академическая канцелярия представила ему на рассмотрение „все документы и обстоятельства, касающиеся до дела, происходившего с адъюнктом Шлёцером“ (Билярский, стр. 713). Судя по канцелярской отметке, ордер был получен в Канцелярии 29 июля (ААН, ф. 3, оп. 1, № 475, л. 211). Ответом на него явился публикуемый документ, известный нам только по сохранившемуся в архиве Ломоносова черновику и поданный, надо полагать, в самые ближайшие дни после получения президентского ордера.

ср. 3, оп. 1, № 282, л. 237—239), но никакого следствия он не произвел. Указ Сената так и остался неисполненным.

¹ „Самыми лучшими делами“ Г. -Ф. Миллера Ломоносов иронически называет многочисленные статьи последнего, исторические и этнографические, которые в период 1755—1764 гг. появлялись в выходившем под редакцией Миллера академическом журнале „Ежемесячные сочинения“ (Пекарский, т. I, стр. 409—414) и вызывали недовольство Ломоносова тем, что Миллер в этих статьях, по мнению Ломоносова, „больше всего высматривает пятна на одежде российского тела, проходя многие истинные ее украшения“ (Билярский, стр. 491—492).

² „Человеком, который в двух комиссиях подозрительным признан публично“, Ломоносов называет того же Миллера, имея в виду производившееся в 1748 г. следствие по делу о переписке Миллера с Ж. -Н. Делилем (см. т. X наст. изд., документы 415—423) и дискуссию, происходившую в 1749—1750 гг. по поводу речи Миллера „Происхождение народа и имени российского“ (т. VI наст. изд., стр. 17—80, 546—559).

³ Под „худыми примерами выехавших из России иностранных“ Ломоносов разумел, очевидно, пример И. -Г. Гмелина, который в своем изданном заграницей „Путешествии по Сибири“ отрицательно отзывался о России и русских, и, наконец, совсем недавний пример аббата Ж. Шаппа, который воспользовался своей астрономической экспедицией в Тобольск, чтобы охулить затем русский народ еще резче, чем это сделал Гмелин.

⁴ Никакого „ответа профессора Миллера“, относящегося к данному эпизоду, среди сохранившихся документов не отыскано.

⁵  и рукописей из Библиотеки, и академическому копиисту С. Корелину, который снимал для Шлёцера копии с рукописей. Богданов ответил, что с разрешения И. И. Тауберта выдавал Шлёцеру из Библиотеки лишь „Псковский летописец“, „Грамматику словенскую“ и „Примечания на Ведомости“ 1733 года, „кои и возвращены обратно“ (ААН, ф. 3, оп. 1, № 282, л. 228), а Корелин показал, что переписывал для Шлецера только „Российский летописец“ (там же, л. 227). Об этих-то „ответах“ Богданова и Корелина и говорит Ломоносов, добавляя от себя с полным основанием, „что еще не все от них показано“.

⁶ О „переводе Россохина и Леонтьева китайских и манчжурских книг“ см. документ 276.

⁷ Определение об увольнении Шлёцера на три месяца за границу, которое, по словам Ломоносова, было „сочинено вчерне“ по приказанию Тауберта, в делах не отыскано.

⁸ Упоминаемое Ломоносовым „объявление“ Шлёцера профессором Геттингенского университета состоялось при содействии его заграничных друзей и английского посла в Петербурге, лорда Букингама. Шлёцер исхлопотал себе только почетное звание (но не должность) профессора Геттингенского университета (Кеневич, стр. 180 и 194); о своих сношениях с английским послом сам Шлёцер умалчивает; эту тайну выдал его сын, см. Chr. v. Schlötzer. „August Ludwig von Schlötzers öffentliches und Privatleben“, Bd. I, Leipzig, 1828, стр. 86 (Хр. фон Шлёцер. Общественная и частная жизнь Августа-Людвига фон Шлёцера, т. I. Лейпциг, 1828).