Радовский М. И.: М. В. Ломоносов и Петербургская академия наук
Глава V. Учебное дело

Глава V

УЧЕБНОЕ ДЕЛО

В распоряжении президента Академии (март 1758 г.) о передаче в ведение Ломоносова всех научных учреждений Академии было указано, что ему поручается также «иметь особливое прилежное старание и смотрение», чтобы «в университете и гимназии все происходило порядочно».¹ Сам Ломоносов еще задолго до того проявлял повышенный интерес ко всему тому, что было связано с подготовкой русских специалистов. Уже давно, с тех пор как он стал действительным членом Академии наук — профессором и даже еще раньше, когда был адъюнктом, Ломоносов не только сам обучал студентов, но и принимал активное участие в организации учебного дела в Академии, выступая с рядом проектов, направленных к улучшению ее деятельности в этой области.

Еще до назначения Разумовского президентом, Академии удалось добиться некоторого улучшения своего положения: Сенат распорядился выплатить академическому персоналу задержанное вознаграждение,² а еще раньше академики, вследствие их жалобы на Шумахера,³ были временно ограждены от его произвола; все, что относилось к области науки, было поручено исключительно их попечению. Все это дало возможность Ломоносову 28 апреля 1746 г. (за три недели до указа о назначении Разумовского) обратиться с «представлением» в Академическое собрание об улучшении деятельности Университета и Гимназии.

«Славнейшие мужи, — писал он, — ввиду того, что от указов е. и. в., посланных из Правительствующего Сената, мы получили двойную отраду и выгоду, из коих одна состоит в том, что назначенное нам жалование будет скорее выдаваться из Статс-конторы, другая же в том, что на нас исключительно возложена забота о науках и делах, к ним относящихся, — мы не можем впредь жаловаться на то, что развитию науки в нашей империи мешают недостаток средств или стеснительные правила в Академии».⁴ Условия эти позволяют, указывал Ломоносов, Академии в целом и каждому ее члену в отдельности полностью отдаться возложенным на них задачам, и это необходимо сделать безотлагательно, чтобы Сенат убедился, что поданные в столь большом количестве жалобы были вызваны не «корыстью и тщеславием», а невыносимыми порядками, тормозившими деятельность Академии наук.

Одной из самых острых задач был вопрос об обеспечении Академического университета учащимися. По первоначальному замыслу это должна была делать Академическая гимназия, однако она не справилась с возложенной на нее задачей. Поэтому и в 1732, и 1735 гг., как уже отмечалось выше, Сенат требовал от Московской славяно-греко-латинской Академии, чтобы она прислала в Академию наук успевающих учеников. Между тем прошло уже двадцать лет, как была открыта Академическая гимназия, и тем не менее она все еще не была в состоянии подготовить для Академии достаточное число студентов. 21 марта 1746 г. на заседании Академического собрания Ломоносов предложил вновь обратиться в Правительствующий сенат, чтоб на этот раз было предписано послать успевающих учеников Невской и Новгородской семинариям.⁵

На пополнение Академического университета семинаристами, привлекаемыми туда в обязательном порядке, Ломоносов смотрел как на меру временную. По его мнению, эту задачу должна была выполнять только Академическая гимназия; потому на ее деятельность он предлагал обратить особое внимание. «Полагаю, — указывал он, — что следует заботиться о том, чтобы гимназия обладала большим количеством учеников; оттуда некогда должны выйти свои, так сказать, доморощенные студенты».⁶

Имея в виду подготовку высококвалифицированных специалистов в широких масштабах, Ломоносов думал и об учебных пособиях для них. В то время многих учебников на русском языке еще не было, и приходилось пользоваться переводами. В этом отношении кое-что уже было сделано академическими переводчиками, однако предстояло сделать несравненно больше. Возможности для этого в Академии наук были, поскольку в ее штате состояли достаточно квалифицированные переводчики и весьма опытные ученые-редакторы. С подготовкой к изданию необходимых учебников они вполне могли бы справиться, но этому препятствовали жесткие цензурные условия. Для того чтобы напечатать книгу на русском языке, рассчитанную на широкий круг читателей, требовался особый указ Правительствующего сената. Нетрудно себе представить, каким тормозом это являлось при издании учебных пособий.

Положение изменилось со времени прихода в Академию Разумовского. Сношения Академии с правительственными органами стали осуществляться через него. Самым большим его достижением было утверждение Регламента Академии. Хотя Теплову удалось не допустить Ломоносова к непосредственному участию в составлении Регламента, тем не менее то, что Ломоносов предлагал в своем «представлении», явно отразилось в соответственных параграфах этого документа.

Как уже отмечалось, первые работы Ломоносова относятся главным образом к физике, и первые лекции, которые он читал академическим студентам, были посвящены этому предмету. Еще в 1744 г., будучи адъюнктом, он обучал физике А. П. Протасова и С. К. Котельникова.⁷ Из одного их донесения в Академическую канцелярию⁸ видно, что руководством по курсу, который им читал Ломоносов, служило пособие, составленное на латинском языке⁹ учеником Хр. Вольфа Л. Ф. Тюммигом¹⁰ по трехтомному изданию труда его учителя на немецком языке.¹¹ Книга Тюммига состояла из шести разделов; последний из них был посвящен физике.

имел в виду не только академических студентов и учащуюся молодежь, а более широкий круг лиц, интересующихся естественными науками.

Перевод этого пособия был издан в 1746 г. под названием «Волфианская експериментальная физика, с немецкого подлинника на латинском языке сокращенная, с которого на российский язык перевел Михайло Ломоносов, императорской Академии наук член и химии профессор».¹² Предназначая свой перевод широкому кругу читателей, Ломоносов снабдил его предисловием, в котором в кратких, но выразительных строках обрисовал эволюцию знаний, достигших поразительных успехов за последние два века. «Мы живем, — писал Ломоносов, — в такое время, в которое науки, после своего возобновления в Европе, возрастают и к совершенству приходят. Варварские веки, в которые купно с общим покоем рода человеческого и науки нарушались и почти совсем уничтожны были, уже прежде двухсот лет окончились».¹³

Преследуя цель популяризации подлинных научных знаний среди широких кругов русских читателей, Ломоносов стремился возбудить их пытливость, заронить желание самому проверить сообщенные факты и ничего не принимать на веру. Он прекрасно показал, как после Декарта (1596—1650) с средневековой схоластикой было покончено, — начался неудержимый рост положительных знаний. «Чрез сие, — напоминал Ломоносов, — отнято было благородное рвение, чтобы в науках упражняющиеся один перед другим старались о новых и полезных изобретениях. Славный и первый из новых философов Картезий осмелился Аристотелеву философию опровергнуть и учить по своему мнению и вымыслу».¹⁴

Невиданный прогресс стал возможен, подчеркивал Ломоносов, только благодаря тому, что в науке восторжествовал экспериментальный метод изучения природы и научные концепции стали выдвигаться только на основе строго установленных фактов. Ломоносов прямо указывал, что «мысленные рассуждения произведены бывают из надежных и много раз повторенных опытов».¹⁵ Он, однако, ясно отдавал себе отчет в том, что хотя данные, строго проверенные экспериментально, и составляют незыблемый базис современного знания, одних фактов, как бы достоверны они ни были, еще не достаточно для возведения стройного здания науки. Добытые знания необходимо обобщить в форме теории так, чтобы теоретические выводы согласовались с результатами опытов и наблюдений; в противном случае, какими бы логичными ни казались внешне те или иные воззрения, они не будут иметь научной ценности. «Ныне ученые люди, а особливо испытатели натуральных вещей, — писал Ломоносов, — мало взирают на родившиеся в одной голове вымыслы и пустые речи, но больше утверждаются на достоверном искусстве».¹⁶

В основе учения о природе лежит «физическая наука», и именно в этой области знания экспериментальный метод укреплялся всего прочнее. Эти соображения главным образом и побудили Ломоносова взяться за перевод «Экспериментальной физики», имея в виду широкий круг читателей, которых он стремился приобщить к успехам современной науки. Как и в других своих начинаниях, он и здесь встретился со многими трудностями. На их преодоление ему пришлось затратить не мало сил.

Когда работа по переводу была завершена, не мало усилий пришлось затратить на то, чтобы добиться разрешения ее напечатать. Посылая свой труд Воронцову, Ломоносов надеялся заручиться поддержкой этого влиятельного сановника. Его надежды оправдались. Воронцов не медля послал рукопись в Сенат, который 19 июня 1745 г. распорядился ее печатать.¹⁷

Титульный лист «Волфианской експериментальной физики».

Шумахер, получив распоряжение, тотчас же передал его конференц-секретарю Винсгейму, и 22 июня Академическое собрание поручило академику Гмелину дать отзыв о книге,¹⁸ что тот и сделал, высоко оценив работу Ломоносова.¹⁹ При этом Гмелин сделал несколько замечаний, с которыми Ломоносов охотно согласился.

Он добился разрешения опубликовать свою работу по тем временам весьма быстро. В середине марта 1746 г. она уже увидела свет, а к началу января следующего года понадобилось напечатать дополнительный тираж.²⁰

Следует особо отметить, что в определении Канцелярии об издании перевода Ломоносова имеется пункт: «Лекции на русском языке читать ему профессору, как Правительствующего Сената указ повелевает».²¹ Чтение лекций на русском языке было совершенно новым в истории Академического университета. До того преподавание велось на латинском языке, который студенты изучали еще до поступления в Академию. Вызвано это было тем, что профессора не знали русского языка, большинство из них и не стремилось им овладеть. Нововведение, которого добился Ломоносов, имело значение не только для облегчения занятий академических студентов, — этим самым он значительно расширил свою аудиторию, привлекая всех, кто желал слушать его лекции.

Правда, с самого основания Академии наук ее члены читали публичные лекции, которые начались уже в январе 1726 г. Были приняты необходимые меры и для того, чтобы привлечь широкий контингент слушателей. В изданном 14 января объявлении было указано, что приглашенные из-за границы академики наряду с научными изысканиями обязаны вести и педагогическую работу и «о пользе собственной тех юношей, которые из пространной России для учения и свободных наук соберутся, потщатися будут». Насколько широко была тогда задумана педагогическая деятельность Академии, видно и из следующих строк: «Того ради конца, профессоры сея Академии, сего 1726 году, в будущий 24 день месяца генваря, чтениями учение свое публичное начнут во дни: понедельник, среду, четверток и субботу, и впредь таким определением и учреждением поступать будут, о котором всем любителям добрых наук, а наипаче рачителям к учению, сим для известия объявляется».²² Тем не менее контингент слушателей был весьма ограничен. Лекции посещали лишь те, кто знал латынь или какой-нибудь иностранный язык. Это послужило причиной тому, что в списке первых по времени студентов преобладали иноземцы.²³ Но и те русские учащиеся, которые изучали заранее латынь, с трудом следили за речью своих преподавателей.

До Ломоносова никто из академиков не мог на практике осуществить намерение Академии сделать выступления своих членов действительно публичными. Одной из первых забот Разумовского стала широкая популяризация курса лекций Ломоносова. В журнале Академической канцелярии от 11 июня 1746 г. записано: «Указом Правительствующего Сената прошлого 1745 г. октября 19 дня между прочим велено профессору Ломоносову на русском языке показывать лекции, чего ради его сиятельство г-н граф и президент, будучи сего числа в Конференции, определил: „По силе означенного указу ему, Ломоносову, на русском языке показывать лекции, пока е. и. в. изволит пробыть в Петергофе, в каждой неделе по пятницам после полудни, того ради об оном в Кадецкой корпус, в Канцелярию главной артиллерии и фортификации и в Медицинскую Канцелярию послать промемории и в оных объявить, ежели кто желает означенные лекции слушать, тем позволяется быть в Академии, а в какие и с которого и по который час те лекции продолжаться будут, о том для лутчего усмотрения оным канцеляриям послать при тех промемориях объявления“».²⁴

Главная задача, которая в то время стояла перед Академией наук, заключалась в том, чтобы шире развернуть деятельность Университета, страдавшего от недостатка учащихся. Питомцы духовных училищ из Москвы и Новгорода, о которых писал Ломоносов в своем «представлении», стали прибывать в Академию наук лишь в марте 1748 г. Они подвергались испытаниям в Историческом собрании, в котором принял участие и Ломоносов. Из Москвы и Новгорода на испытание явились девятнадцать человек, и почти все обнаружили вполне удовлетворительную подготовку. В рапорте о чрезвычайном заседании Исторического собрания отмечено: «17 из них в гуманиорах и школьной философии довольный успех имеют, так что оные на академические лекции о чистоте штиля, здравейшей философии и математике допущены быть могут».²⁵ «ко времени» направить в Гимназию.

Менее подготовленными оказались воспитанники Невской семинарии. Из десяти экзаменовавшихся только пять были признаны пригодными «для выбору в Академический университет».²⁶ Эти ученики были весьма различного возраста, который колебался с 12- до 20-летнего.

Из всех студентов, поступивших в 1748 г. в Академический университет, наилучшие способности обнаружили Степан Румовский и Иван Барков.²⁷ Последний через три недели после того, как его сверстники были подвергнуты испытаниям, явился к Ломоносову и заявил, что тогда его не было в семинарии (болел), и попросил проэкзаменовать его, что Ломоносов тут же и сделал. Результатами испытаний Ломоносов остался вполне доволен. В своем донесении Академической канцелярии он писал: «По его желанию говорил я с ним по-латине и задавал переводить с латинского на российский язык, из чего я усмотрел, что он имеет острое понятие и латинский язык столько знает, что он профессорские лекции разуметь может».²⁸ Для своего времени Барков был незаурядным поэтом и переводчиком. В частности, он подготовил к изданию сочинения А. Кантемира, снабдив их биографией автора — первым жизнеописанием Кантемира на русском языке.²⁹

Деятельность Университета, как и всей Академии, регулировалась сначала утвержденным в 1747 г. Уставом (Регламентом). В связи с значительным пополнением Университета и оживлением его деятельности было решено составить специальный регламент для него, что и было поручено ректору университета Г. Ф. Миллеру. Представленный им проект подлежал обсуждению в Историческом собрании, и секретарь этого учреждения В. К. Тредиаковский запросил о нем отзывы Ломоносова и других членов Исторического собрания.

Мнение Ломоносова изложено им в письме к Тредиаковскому³⁰ и в «Дополнении» к нему.³¹ Прежде всего он предложил разделить Университет на факультеты: юридический, медицинский и философский (естественнонаучный), что соответствовало структуре западноевропейских университетов, но в отличие от них русский Академический университет не должен был иметь богословского факультета. Ломоносов считал это делом духовных учебных заведений. Питомцам Университета, по завершении курса наук, надлежало, по его мнению, смотря по успехам, присваивать ученые степени. Их должно было быть три: магистр, лиценциат и доктор. Учащие и учащиеся должны пользоваться особыми правами — «вольностями», на Университет и Академию не должен распространяться надзор полиции. Ломоносов настаивал, чтобы они «освобождены были от полицейских должностей» (повинностей).

В «Дополнении» Ломоносов предлагал разбить учащихся на три класса. Первый из них должен представлять собой как бы общий факультет. Здесь изучаются общие предметы, обязательные для всех без исключения студентов. Таким образом можно будет выявить наклонности каждого в отдельности — «всяк мог видеть, к какой кто науке больше способен и охоту имеет». Когда же определятся интересы отдельных студентов, каждый из них должен посещать лекции во втором классе по тем дисциплинам, которые непосредственно относятся к будущей его специальности. Наконец, третий класс должен был представлять собою нечто вроде аспирантуры с индивидуальным обучением: «Третьего класса студенты те, которые определены уже к одному профессору и упражняются в одной науке».

Одной из помех, тормозивших успешную деятельность академических учебных заведений, было то, что ни ее питомцам, ни академическому персоналу вообще не были присвоены звания и чины, как это имело место в других учебных заведениях и ведомствах. Это приводило к тому, что молодежь устремлялась в Шляхетный корпус и в другие военные учебные заведения. Поэтому Ломоносов и предложил, чтобы переход из одного класса в другой сопровождался присвоением студентам чинов, соответствующих прапорщику и поручику.

Кроме главной своей специальности, химии, Ломоносов не переставал заниматься и другими предметами, в частности изящной словесностью. Он и академических питомцев обучал стихосложению. Среди учеников Ломоносова выделился Николай Поповский³², видный впоследствии просветитель, один из первых профессоров Московского университета, занимавший кафедру философии и элоквенции.

В рапорте (февраль 1753 г.) Ломоносова Академической канцелярии об успехах студентов, обучавшихся у него, мы читаем: «Николай Поповский задаванные ему от меня разные материи стихами сочинял и переводил весьма изрядно и ныне имеет опыт своего искусства в переводе стихами, который уже по соизволению Канцелярии Академии наук к печатанию отдан».³³ Из переводов Поповского наиболее известен перевод с французского философской поэмы выдающегося английского поэта А. Попа (Pope, Alexander, 1688—1744) «Опыт о человеке» («An Essay of man»).³⁴

Наиболее ярко талант Ломоносова не только как исследователя, но и как обладающего редкими организаторскими способностями ученого-педагога проявился к середине 50-х годов. Этим в полной мере воспользовался Шувалов при учреждении Московского университета. В протоколах Академического собрания имеется запись о том, что Ломоносов на состоявшемся 15 июня 1756 г. заседании огласил составленный им проект Регламента гимназии при Московском университете.³⁵

В письме к Шувалову (1754), где впервые речь зашла об открытии высшей школы в Москве, Ломоносов подчеркивал: «При университете необходима должна быть гимназия, без которой университет, как пашня без семян»,³⁶ и тут же добавил, что охотно представил бы план, но для этого ему нужно хотя бы пять дней. «Не в указ вашему превосходительству, — добавлял он, — советую не торопиться, что бы после не переделывать. Ежели дней полдесятка обождать можно, то я целый полный план предложить могу».

Проект регламента,³⁷ начиная с внешнего облика учащихся и кончая программой и расписанием занятий. Гимназия должна была дать учащимся законченное среднее образование.

Нельзя не остановиться на воспитательных мерах, которые предлагал Ломоносов. Замечательно то, что не отвергая мер взыскания, он охотней и подробней говорил о поощрениях. Не забудем, что не только в его время, но и в XIX в. (и нередко даже и в XX в.) телесные наказания считались обычным средством воспитания. В письме к Шувалову Ломоносов, говоря о высокопоставленных лицах, которым знания, приобретенные в школе, помогли выдвинуться на служебном поприще, отмечал, что «они только одно почти знают, что в малолетстве из-под лозы выучились, а будучи в своей власти, почти никакого знания больше не присовокупили».³⁸ Не отклоняя наказаний, которые так же, как и поощрения, должны быть «приватными и публичными», Ломоносов стремился всячески ограничить произвол гимназических наставников, требовал лишить их права применения крайних мер наказания: «... публичных наказаний за великие пренебрежения школьных должностей не чинить без директорского ведома, а из Гимназии не выключать и к гражданскому суду не отдавать без соизволения кураторов».³⁹

Свое мнение о начальном и среднем образовании Ломоносов высказал более подробно в составленном в 1758 г. проекте устава Академической гимназии. В нем он рассматривал гимназию уже не как училище, готовящее своих питомцев в Университет, при котором она состоит, а как школу, дающую своим ученикам, воспитанным по строго обдуманной системе, законченное среднее образование. В таких людях страна нуждалась не меньше, чем в специалистах с университетским дипломом.

Ломоносов заботился о том, чтобы доступ в Гимназию для неимущих классов не был закрыт. «Всякий, — писал он в первом же параграфе гл. I Регламента, — кто желает отдать для обучения в Академическую гимназию своего сына или ребенка, находящегося под его опекой, должен, независимо от того, дворянин он или нет, представить его в Канцелярию Академии наук при доношении, в котором указать имя представляемого, пол, место и год рождения, а также то, чему он желает обучаться, на казенный или на свой счет, и чему обучался до этого».⁴⁰

Рассматривая Академическую гимназию как самостоятельное среднее учебное заведение, Ломоносов не забывал и об исключительно важной задаче ее — готовить молодых людей в Академический университет. С этой целью он предлагал разделить учащихся на две категории; к первой относятся те, кто проходит курс, находясь на полном государственном содержании, вторую составляют воспитанники, обучающиеся на свой счет. Количество первых определялось числом вакантных мест, ограниченных бюджетными возможностями Академии. Выдержавшие испытания, но не зачисленные в Гимназию из-за отсутствия вакансий, имели право поступать в следующем году в порядке очередности. При этом каждому из них, при наличии возможности, было предоставлено право быть зачисленным в соответствующий класс и обучаться на собственный счет.

Обучающимся на собственный счет предоставлялись некоторые льготы в сравнении с «казеннокоштными». Для них не была обязательной вся программа обучения в Гимназии, и они могли отказаться от прохождения некоторых предметов. От учащихся же, которые находятся на государственном иждивении, Ломоносов требовал полного и успешного прохождения всех преподаваемых в Гимназии дисциплин, имея в виду, что им надлежит в дальнейшем получить высшее образование.

Ломоносов внес в Регламент пункт, согласно которому принимать в Гимназию крепостных разрешалось не иначе как при условии освобождения их от крепостной зависимости. «В Академическую гимназию, — записано в проекте Ломоносова, — не должны быть принимаемы лица, положенные в подушный оклад, и в особенности крепостные люди; если же помещик захочет отдать кого-либо из своих людей в Гимназию по причине его особой сообразительности и одаренности, то он должен освободить его навечно и дать Академии подписку, что отныне не имеет на него никаких прав».⁴¹

Совместное обучение детей разных сословий вызывало, несомненно, резкие возражения со стороны влиятельных представителей дворянства, и Ломоносов предвидел антагонизм, который возникнет между учениками, принадлежащими к различным социальным группам. Он предвидел презрение, с которым дворянские сынки будут встречать детей крестьян, поэтому и предостерегал: «Против этого не должны быть предубеждены обучающиеся в упомянутой Гимназии юные дворяне». Ломоносов не ограничивался одними предостережениями, а предусмотрел меры, которые уравняли бы учащихся не только в отношении к ним обучающего персонала, но и во внешнем виде, требуя единой для всех учащихся формы одежды, что исключило бы какую бы то ни было дифференциацию. «Все принятые, — подчеркивал он, — и не принадлежащие к дворянству должны в отношении обращения с ними, как и в смысле одежды, быть на том же положении, какое подобает принадлежащим к дворянству. На военной службе числятся и дворяне и не дворяне, так нечего стыдиться этого и при обучении наукам».

обучение велось на русском языке: исключение он делал только для одного предмета — основ философии, которые должны были преподаваться на латинском языке.

Ломоносов требовал, чтобы ребенка с первых же дней поступления в Гимназию приучали к соблюдаемому порядку. Вступив в Гимназию, учащийся должен постоянно помнить о возложенных на него обязанностях и нормах повседневного поведения. Этому был посвящен специальный параграф (75) ломоносовского Регламента. «Каждому гимназисту, — читаем мы здесь, — при поступлении в Гимназию должен быть вручен напечатанный лист, где изложены гимназические узаконения; такой же лист должен иметься в каждом классе для общего сведения, а также должен быть вывешен на стене в каждой комнате гимназистов и в зале, чтобы они не могли отговариваться неведением».⁴²

«Узаконения» составляют пятнадцать пунктов Регламента, и в них действительно подробно, насколько это было возможно для одного человека, предусмотрено все то, чего должны были остерегаться и не допускать в своем поведении гимназисты. Ломоносов был далек от того, чтобы из учащихся воспитать каких-то примерных мальчиков. Резвость в этом возрасте неизбежна и не должна подавляться. Однако гимназисты не могут забывать границ дозволенного. «Узаконения» напоминали учащимся, что они неуклонно должны «отбегать от ссор междусобных, а особливо от бесчестных браней и от драк, не попрекать другого природными недостатками и не злобствовать».⁴³

В более чем десяти параграфах Ломоносов подробно перечислил и все то, чего должны остерегаться и избегать учащиеся. Тут речь идет об отношениях гимназистов друг к другу; они должны основываться на взаимном уважении. Расхождения и даже ссоры между детьми неизбежны, но всякие проявления высокомерия, чванства и грубости считаются недопустимыми.

Уже на школьной скамье Ломоносов требовал воспитывать у человека чувство долга и товарищества. Не может быть более возвышенного поступка, чем спешить на помощь товарищу, когда тот в ней нуждается. Однако никогда не следует упускать из виду, что оказание услуг может принести не пользу, а вред в тех случаях, когда они прикрывают нерадивость и леность. «Хотя, — подчеркивал он, — взаимная приязнь гимназистов похвальна и один то изъяснить, чего другой не разумеет, свободно может, однако когда задана будет школьная экзерциция от учителя или зкзаминатора для того, чтобы знать в успехах каждого разность, тогда никто друг другу помогать не должен. Равно как и в то время, когда по спросу учительскому говорить кто свой урок изусть и не знает твердо, близ его сидящий товарищ не должен ему тихонько подшептывать и тем помогать его лености. Такой помощник равному наказанию с незнающим подвержен».⁴⁴ — это забота о прочном усвоении учащимися преподаваемых дисциплин. Вместе с тем школа, в особенности начальная и средняя, призвана обеспечить своим питомцам строго продуманную систему воспитания. Из всех пороков Ломоносов особенно выделял лень, и с ней он призывал вести самую решительную борьбу, так как «ленность всего вреднее учащимся».

Требования, предъявляемые к учащимся, будут успешно выполняться лишь в том случае, если их наставники окажутся достойными воспитателями, которые сами показывают во всем пример своим питомцам, и прежде всего в деле выполнения возложенных на них обязанностей. Этому посвящена специальная глава Регламента, которая так и называется «Об обязанностях учителей». Первая обязанность учителя, подлежащая неукоснительному выполнению, — во-время приходить на занятия. Учитель должен непрестанно заставлять гимназистов усваивать изучаемые предметы, а потому постоянно проверять знания ими пройденной части курса. Ученики обладают не одинаковыми способностями, и от учителя требуется знать индивидуальные особенности каждого из них. «Учитель должен присматриваться к способностям учеников и знать их успехи, чтобы понимать, чего он может ожидать и требовать от каждого».⁴⁵

Одна из глав Регламента носит название: «О педагогии при гимназии». Ломоносов имел в виду специальные классы, предназначенные для детей знатных фамилий, которые не стали бы отдавать своих детей в Гимназию, где учатся дети «низших» слоев населения. Самые крупные сановники обучали своих детей на дому, приглашая для этого видных ученых. Например, наставником детей вице-канцлера А. И. Остермана был академик Х. Ф. Гросс,⁴⁶ а К. Г. Разумовский для воспитания своих детей создал специальное учебное заведение (институт Разумовского⁴⁷). Но не все знатные особы имели такие возможности, какие были у Остермана или Разумовского. В Петербурге не было тогда такого большого количества учителей, которые могли бы заниматься подобным «индивидуальным» обучением. Ломоносов это учитывал: «Некоторые знатные особы, которые желая обучать своих детей наукам, не имеют возможности пригласить приватных учителей по причине их отсутствия».⁴⁸

Ломоносов требовал, чтобы привилегии таких гимназистов были ограничены. Барчуки с малых лет имели множество слуг. Конечно, знатные особы не отпускали бы своих сынов учиться, если бы они переставали пользоваться услугами своих крепостных. Ломоносов это знал, и в соответствующем параграфе главы о педагогии записал: «... служителей при себе больше одного иметь не должны».⁴⁹ Все гимназисты должны были обучаться на общих основаниях. «Принятым в педагогию дворянам... в классах сидеть наряду с другими гимназистами и никакого от них отличия не иметь, как по прилежанию, и наблюдать им ту же с ними должность».

По Регламенту 1747 г. количество казеннокоштных учеников в Академической гимназии было определено в 20 человек. В 1750 г. Разумовский довел количество их до 40. Ломоносов же настаивал на 60⁵⁰ и соответственно этому составил проект штата Гимназии.^{51 52}

Ломоносов заботился о том, чтобы выпускники Гимназии, намереваясь поступить в Академический университет, имели бы ясное представление об изучаемых там дисциплинах. Для этого он вошел в Канцелярию Академии наук с представлением об издании серии брошюр, в которых были бы изложены основные задачи наук, разрабатывавшихся в Академии.⁵³ Конечно, выполнить одному человеку это было не под силу, потому Ломоносов и предлагал поручить каждому академику составить брошюру по своей специальности. Но это предложение выполнили только академики И. -А. Браун и У. -Х. Сальхов.⁵⁴

Не меньше внимания Ломоносов уделял другому академическому учебному заведению — Университету, устав которого также был разработан им. Этот документ до нас не дошел.

В 1747 г., когда был принят Регламент Академии наук, в нем было записано (§ 44): «Все, как профессоры и учители, так студенты и ученики, на Академическом и своем содержании обретающиеся в Университете, подвержены Регламенту, который президентом сочинен быть должен, по примеру Европейских университетов, каким образом и когда чего учить и обучаться».⁵⁵ «Учреждение о университете и гимназии».

В обсуждении этих проектов Ломоносов принимал активное участие.⁵⁶ Прошло около десяти лет, и учебные заведения Академии, как и прежде, не имели строго установленного регламента. Когда же в марте 1757 г. Ломоносов был назначен членом Канцелярии Академии наук, т. е. стал одним из ее руководителей, то в числе важных задач, которые он ставил перед собой, было и упорядочение учебного дела. 7 января 1758 г. он подал Разумовскому записку и подробно изложил об «излишествах, замешательствах и недостатках», имеющихся в Академии.⁵⁷ В этом «представлении» не мало места было отведено Гимназии и Университету. «Гимназию и Университет снабдить регламентами, набрать новых школьников и сделать порядок, чтобы школьники под строгим смотрением, а студенты волю пристойную имели, не так, как ныне, развращенным образом».⁵⁸

То, что предлагал Ломоносов было значительно шире предусмотренного «Учреждением о университете и гимназии». Профессоров в Академическом университете должно было быть одиннадцать, из них пять академиков по совместительству. На юридическом факультете он предполагал три кафедры: всеобщего права, российского права и истории и политики. Медицинский факультет составили бы также три кафедры, возглавляемые химиком, ботаником и анатомом. Наиболее крупным должен быть философский факультет, состоящий из пяти кафедр: «... философии и истории литералной, физики, математики, красноречия и древностей, ориентальных языков».⁵⁹

столь пагубно влиявшим на все виды деятельности Академии. В цитируемом документе сохранились лишь названия глав Регламента, которые он намечал обстоятельно развить, но и один только перечень их дает возможность судить о широте программы, выдвинутой Ломоносовым.

Прежде всего он указывал на точные правила возведения в профессорское звание и зачисления на профессорскую должность. К обязанностям университетского преподавателя он относил не только педагогическую нагрузку. Столь же важной он считал и чисто научную работу. Одна глава так и называлась: «О их (профессорских, — М. Р.) сочинениях».

Обсуждение научных проблем должно было проводиться на заседаниях Академии наук (Академических собраниях). Желая превратить Университет в учебно-научное учреждение, Ломоносов имел в виду привлечь внимание учащихся к живой научной мысли со студенческой скамьи. Он предполагал устраивать диспуты и «другие экзерциции».

С первых дней существования Академии ее деятельность была враждебно встречена духовенством, справедливо считавшим, что каждый новый успех естествознания подрывает церковные устои. Иные называли высшее учреждение страны «Академией богомерзких наук».⁶⁰

«устоев». Пока Академия издавала печатавшиеся по-латыни труды, расчитанные на узкий круг специалистов, церковники, скрепя сердце, с этим мирились. Когда же к подлинным знаниям стали приобщаться широкие круги, то тотчас же последовала реакция со стороны духовенства. Ломоносов добивался, чтобы верховной властью было вменено «духовенству к учениям, правду физическую (естественнонаучную, — М. Р.) для пользы и просвящения показующими, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях».

Однако, по глубокому убеждению Ломоносова, высокое положение науки и ученых должно было быть завоевано не одними административными мерами. Еще большее значение, по его убеждению, может и должно было иметь общественное мнение. Одной из мер в этом отношении могли бы служить публичные торжества, приуроченные, например, к окончанию гимназистами курса среднего образования и производству их в студенты или же публичные испытания оканчивающих студентов с присвоением им научных степеней («экзамен на градус»). По мнению Ломоносова, такие торжества должны были найти выражение в общественных собраниях, сопровождающихся обедами, концертами и салютом («пальбою»). Разумеется, не погоней за внешней парадностью и пышностью руководствовался Ломоносов, когда все это предлагал. Он стремился поднять в глазах общественности значение науки в стране. Само собою разумеется, что честь, оказываемая виновникам торжества, сама по себе служила бы стимулом и мерой поощрения для тех, кто старался овладеть знаниями и посвятить жизнь науке.

Когда еще в 1747 г. был принят Устав Академии, то в ее учебные заведения было запрещено принимать выходцев из «низших слоев». § 41 гласил: «Принимать в университет из всяких чинов людей, смотря по способностям, кроме положенных в подушный оклад».⁶¹ Надо сказать, однако, что это правило соблюдалось не очень точно. В том же параграфе сказано: «А ежели такие найдутся принятые прежде и обучавшиеся в Академии, таких удержать при Академии в службе». При составлении проекта Регламента Гимназии Ломоносов не мог не считаться с общеакадемическим Уставом, но мы видели, как старательно он пытался обойти этот пункт. Мало того, в 1758 г. Ломоносов добился того, что на практике этот пункт был явно нарушен. В мае месяце этого года в Гимназию был принят сын его земляка — крестьянина Осипа Дудина, Петр. В журнале Академической канцелярии, подписанном, кроме Ломоносова, Шумахером, Таубертом и Штелиным, мы читаем: «По челобитию Архангелогородской губернии Двинского уезда Куростровской волости крестьянина Осипа Дудина приказали: сына его Петра Дудина математике, рисовальному художеству и французскому языку обучать в Академической гимназии на его коште и для того его отослать к г. адъюнкту и Гимназии инспектору Модераху при ордере».⁶²

академик Фишер. Возражал он и против штатного расписания, предложенного Ломоносовым. Шестьдесят гимназистов и тридцать студентов, утверждал Фишер, непомерно большое отягчение для казны. Мало того, по его мнению, некуда будет девать этих людей впоследствии. Это возражение сильнее всего задело Ломоносова, считавшего, что ничего нет более важного, чем подготовка национальных кадров. Фишер, как и другие иностранцы, считал вполне возможным приглашать специалистов из-за границы. Поэтому Ломоносов наиболее остро и с уничтожающим сарказмом обрушился именно на это возражение своего оппонента. «Шестьдесят гимназистов и тридцать студентов почитает за излишнюю казне тягость, а паче всего спрашивает, куда их девать. Его ли о том попечение? Ему велено было смотреть регламент, а не штат.

Его ли дело располагать академическою суммою? И ему ли спрашивать, куда девать студентов и гимназистов? О том есть кому иметь и без него попечение. Мы знаем и без него, куда в других государствах таких людей употребляют и также куда их в России употребить можно. Сие есть ясное доказательство его невнимания к рассмотрению регламента и что он только старался вступаться в рассуждения, где бы для оказания своего шпынства (оскорбительным насмешкам, — М. Р.) привязаться».⁶³

Как и во многих других случаях, Ломоносов в деле утверждения Регламента столкнулся и здесь с бюрократической проволочкой. Его ходатайство об утверждении представленных регламентов Гимназии и Университета оставалось долгое время без движения, пока Разумовский не предложил Ломоносову выступить в Академическом собрании и заручиться поддержкой членов Академии.⁶⁴ Такое заседание состоялось 11 января 1760 г.^{65 66} Ломоносов говорил, что с тех пор, как был утвержден Устав, прошло свыше двенадцати лет, но ничего не сделано для устройства высшего учебного заведения в таких масштабах, как этого требуют интересы дела. В дело вмешался президент Академии, он пожелал, чтобы академики прежде всего высказались по поводу «льгот и прерогатив», которые Ломоносов счел соответствующими удобствам самих академиков и «интересам успехов отечественной науки». Академическому собранию было также предложено выразить свое мнение относительно предложенной Ломоносовым «инавгурации» (торжественного открытия).

Противники Ломоносова, высказывая свои мнения о тех или иных его предложениях, нередко руководствовались не разумом, а чувством, перенося личные отношения на деловое обсуждение вопросов, поднятых Ломоносовым. Так было и в данном случае. Говоря об «инавгурации», Ломоносов указывал: «Некоторые лица, недоброжелательно относящиеся к моим начаниям и трудам, косо смотря на все это, нашептывают покровителям наук то, чем думают либо совершенно уничтожить мои старания, либо, по крайней мере помешать им».⁶⁷

Выдвигался и такой довод против предложения Ломоносова. О какой, мол, «инавгурации» может идти речь, если в Университете так мало студентов, а их пополнение зависит почти целиком от успешной деятельности Гимназии. Между тем она оставалась в пренебрежении как раз по вине главного оппонента Ломоносова — Миллера, на что тот открыто указал. «Для нас нет позора в том, что университет начинает свой курс с немногих студентов, — говорил Ломоносов, — и в том, чтобы серьезно подумать об их умножении, особенно раз есть прекрасная надежда получить из Академической гимназии избраннейших и алчущих учения юношей, обучая которых вы можете с лучшей стороны показать отечеству свое рвение».⁶⁸ Для решения этой, одной из самых важных задач, стоящих перед Академией, были весьма благоприятные условия. Ломоносов не преминул указать на бедственное положение, в котором оказывались питомцы Академии, оставаясь без должного присмотра и заботы. Для полноты картины следует добавить, что учащиеся, оставаясь у родителей, жили в разных концах города, и это не могло не отразиться на успехах голодных, раздетых и разутых детей. «Приняв все это во внимание, — писал в заключении Ломоносов, — славнейшие мужи, вынесите постановление об этом полезном для отечества деле, о вашем собственном удобстве и о той славе и благодарности, которую вы получите от распространения наук в нашем государстве».⁶⁹

⁷⁰ Это означало, что необходимо было немедленно приступить к коренной перестройке учебного дела в Академии, признав, что прежнее руководство этим столь важным участком ее работы оказалось совершенно негодным. Выступление Ломоносова не оставляло в этом никакого сомнения. Никто лучше его не отдавал себе отчета в создавшемся положении, и никто лучше его не был способен вывести учебное дело Академии из того тупика, в который оно зашло. Сделать это Ломоносов мог бы, однако, только в том случае, если бы он пользовался полнотой власти и не был ограничен в своих действиях, единолично осуществлял бы намеченные им преобразования. С этим не мог не согласиться и президент Академии.

19 января 1760 г. в Академии был получен «ордер» Разумовского, согласно которому все учебные дела передавались в единоличное ведение Ломоносова.⁷¹

С присущим ему рвением Ломоносов тотчас же принялся за выполнение возложенных на него обязанностей. В тот же день состоялось и было подписано Разумовским определение Канцелярии «быть студентами» восьми гимназистам, обнаружившим, согласно отзывам преподавателей, «успех в науках».⁷² Через три месяца, 17 апреля 1760 г., Ломоносов писал Шувалову: «Мое единственное желание состоит в том, чтобы привести в вожделенное течение Гимназию и Университет, откуду могут произойти многочисленные Ломоносовы».⁷³

аккуратно, что являлось одной из причин того жалкого существования, которое влачил Университет. Еще в мае 1759 г. Ломоносов поднял в Академическом собрании вопрос об упорядочении учебного дела составлением точного расписания («каталога») лекций. Теперь же, получив полноту власти, Ломоносов за одной своей подписью издал распоряжение по Канцелярии,⁷⁴ которое обязывало профессоров (академиков) неукоснительно четыре раза в неделю проводить занятия со студентами. К чтению лекций привлекались не только профессора, но и адъюнкты Академии.

Надо сказать, что пренебрежение педагогической работой, замечавшееся до тех пор, не было следствием упорного нежелания академиков, а являлось результатом общих условий того времени, и прежде всего запущенности академических дел вообще. Когда же учебное дело Академии оказалось в твердых и умелых руках, академики охотно и аккуратно стали выполнять свои обязанности. Исключение составил лишь заведовавший кафедрой физики Эпинус, поставивший такие условия,⁷⁵ что пришлось отказаться от его услуг. Курс экспериментальной и теоретической физики был поручен академику Брауну. Он читал студентам и курс философии. Академику Фишеру было поручено «истолковать латинских авторов, какого он сам заблагорассудит». Математику читал академик С. К. Котельников. Курс красноречия латинского и греческого языков был поручен адъюнкту Г. В. Козицкому.⁷⁶ Впоследствии программа была значительно расширена, и были введены еще лекции по химии, анатомии и юриспруденции.⁷⁷

ухода Шумахера самым влиятельным человеком в Академии стал Ломоносов. Тем не менее противники Ломоносова не переставали пользоваться любым случаем, чтобы пытаться сводить на нет то, что делалось им.

Одной из первых забот Ломоносова было добиться утверждения университетских привилегий, предусмотренных разработанным регламентом. Такое «представление», подписанное Разумовским и Ломоносовым, было послано 17 февраля 1760 г. на имя императрицы на предмет рассмотрения в канцелярии, при императорском дворе.⁷⁸ «Искусством (практикой, — М. Р.), — подчеркивалось в этом документе, — изведано, что без привилегий, каковыми университеты в других государствах пользуются, природные россияне и чужестранные самопроизвольно и без в. и. в. жалования обучаться в Санктпетербургском университете не охотятся, и для такой причины не может оный прийти в цветущее состояние, и нельзя чаять такой нашему отечеству пользы, каковую своим приносят иностранные. Итак, дабы российские дворяне и разночинцы, также и иностранные наук любители, кроме содержащихся на жалованье в. и. в., в Санктпетербургском университете с такою ж, как в других государствах, охотою на своем содержании самопроизвольно обучались и учащие имели бы большее к наставлению прилежание, и чрез то бы отечеству польза и слава происходила, Академическая канцелярия признает за необходимое дело иметь привилегию за собственноручным в. и. в. подписанием».

Проект был одобрен канцлером М. Л. Воронцовым,⁷⁹ трудиться над тем, чтобы поднять уровень учебного дела в Академии. Прежде всего он постарался в несколько раз увеличить контингент учащихся в Гимназии, которая должна была подготовлять студентов для Университета. В издававшейся Академией газете 22 февраля 1760 г. появилось следующее объявление, составленное Ломоносовым.⁸⁰ «Его сиятельство Академии наук г. президент граф Кирила Григорьевич Разумовский за благо рассудил для большего приращения наук в России умножить число содержащихся на жалованье академических гимназистов втрое против положенного в статье, которые по окончании гимназического учения производиться будут далее по наукам, и по своим в них успехам надежду иметь могут со временем ученых градусов и чинов достигнуть; во время ж своего в Гимназии учения будут довольствованы готовою пищею, платьем и всеми потребностями к содержанию учащихся молодых людей надлежащими, под добрым присмотром в их поступках. Того ради всем дворянам и разночинцам, кои детей своих или сродников и состоящих под их опекою к обучению гимназическим наукам своего достатку на содержание не имеют, сим объявляется, чтобы представляли таких молодых людей при челобитье Академической канцелярии, которая о их определении к гимназическим наукам рассмотрительное попечение иметь будет».

Так как дворяне неохотно посылали своих сыновей в Академическую гимназию, то как и прежде, ее пополняли преимущественно дети солдат. Намечаемого контингента набрать не удавалось, однако почин Ломоносова завершился неожиданным успехом. В 1760 г. в Гимназию поступило пятьдесят шесть новых учеников, вдвое больше, чем за год до того (из них всего четверо были дети дворян).⁸¹

Немного лет мог Ломоносов посвятить учебному делу Академии. Года через два он тяжело заболел и свыше года почти не выходил из дому. Но и больной, он не переставал заботиться о питомцах Академии.

Насколько улучшилась при Ломоносове обстановка в Гимназии и Университете, можно судить хотя бы на основании следующего. Академические питомцы, недавно страдавшие от голода и холода, раздетые и разутые без дела слонявшиеся по городу,⁸² распоряжение по Академической канцелярии: «Понеже академические студенты и гимназисты приносят жалобу словесно, что им приготовляется пища всегда одинакая, что-де им уже наскучило, и просили, чтоб им впредь приказано было приготовлять ествы разные. И по указу е. и. в. Канцелярия Академии наук приказали: оным студентам и гимназистам ествы приготовлять по приложенному при сем расписанию попеременно».⁸³

О высоком уровне учебного дела в Академическом университете говорит тот факт, что, хотя уже пять лет существовал Московский университет, некоторые его студенты посылались из Москвы в Петербург для усовершенствования.⁸⁴

Постановка учебного дела в Академии наук была признана в высших правительственных инстанциях образцовой. Руководство Ломоносова учебным делом Академии способствовало тому, что Сенат занялся вопросами об учреждении гимназий и начальных училищ по всей стране. Вопрос этот был поднят И. И. Шуваловым, несомненно под влиянием частого общения с Ломоносовым, которого по многим основаниям следует считать если не автором, то инициатором и этого (как, впрочем, и других) проекта⁸⁵ Шувалова. Все, что от последнего исходило, высшие инстанции, как правило, обычно полностью одобряли. И в данном случае предложение Шувалова было тотчас же одобрено, и при этом ему было дано понять, конечно в очень осторожных выражениях, что мнение Академии наук в данном случае могло бы быть весьма полезным.

Получив это решение, Шувалов тотчас же обратился к Академии с соответствующей просьбой,^{86 87} Мнения академиков были собраны, но из-за болезни императрицы, а затем ее смерти, следствием которой было отстранение Шувалова от руля государственного управления, дело развития не получило. Более широкое распространение просвещения в России началось не менее чем через четверть века, когда стали осуществляться мероприятия, разработанные комиссией по учреждению народных училищ.

На учебных делах в самой Академии, как и на других видах ее деятельности, с которыми Ломоносов был тесно связан, не могло не отразиться его длительное отсутствие, вызванное болезнью. И все же учебное дело продолжало успешно развиваться, и в этом главную роль сыграло то, что еще за полгода до поразившей его болезни Ломоносов добился того, чтобы на место нерадивого Модераха⁸⁸ был назначен питомец Академии Котельников, достойный последователь Ломоносова на ее учебном поприще. Из документов, характеризующих положение дел, наиболее важным является относящийся к январю 1763 г. отчет⁸⁹ Ломоносова о состоянии Университета и Гимназии.

⁹⁰ находившегося тогда за границей, и И. Абрамова, переведенного в 1760 г. по его просьбе «за неспособностью к высшим наукам» в Географический департамент, но числившегося по должности студентом. Были все основания считать вполне удовлетворительными и успехи и поведение студентов. На первый план Ломоносов выдвигал именно поведение, подчеркивая, что «по объявлению г. профессора Котельникова ведут себя студенты пред прежним весьма смирно, и я не слыхал от них никаких друг на друга жалоб». Дело в том, что в бедственные для Университета годы пьянство, драки и тому подобные явления среди студентов были широко распространены, что приводило к отнюдь не «академическим» мерам воздействия.⁹¹

Твердая дисциплина, которую с таким трудом удалось Ломоносову установить в академических учебных заведениях, поддерживалась даже во время его болезни, хотя, как увидим дальше, его недруги не мало сделали для того, чтобы пошатнуть заведенные порядки. В своем отчете Ломоносов с удовлетворением и не без гордости отмечал: «Лекции прошлого года продолжались беспрерывно. И ныне начались по каталогу», т. е. по точному расписанию.

Достигнутые успехи внушали надежду, что Университет станет не только учебным заведением, дающим своим питомцам высшее образование, но и подготовит некоторых из них к самостоятельной научной деятельности. «Через год из помянутых студентов, — указывал Ломоносов, — человеков двух надеяться можно адъюнктов, ежели прежнее употребят прилежание, которые будут действительные академические питомцы, с самого начала из нижних классов по наукам произведенные, а не из других школ выпрошенные» (имеются в виду учащиеся из духовных семинарий, о которых речь была выше). Надежды Ломоносова сбылись, но лишь несколько времени спустя; адъюнктами, а затем и академиками стали И. П. Лепехин и П. Б. Иноходцев.⁹² Последний начал свое образование в Академической гимназии; уже через два года после перевода из гимназистов в студенты он начал преподавать математику в Академической гимназии. Адъюнктом стал и академический питомец племянник Ломоносова М. Е. Головин.⁹³

«довольным успехом». Гимназистов систематически переводили из класса в класс. Правда, не обошлось без некоторых нарушений этого правила, но это случалось лишь по уважительным причинам.

В заключение в своем отчете Ломоносов остановился еще на дисциплине в руководимых им учебных заведениях. Указав вкратце на былые порядки, он этим самым отметил то, что было достигнуто за последние несколько лет: «Что ж до поведения гимназистов надлежит, — писал Ломоносов, — то легко подумать можно, что малые ребята, как были прежде в вольности⁹⁴ и только за неделю до выдачи жалованья в гимназию прихаживали, ныне в тесных пределах содержания, происходить может. Однако уже старые, бывшие на воле привыкают к лучшему, а вновь принимающиеся при нынешнем учреждении, прежнего небрежения не зная, ведут себя подобострастнее. И по сему твердо надеюсь, когда старая вольница поведениями поправлена, или как скоро для затверделого злонравия из Гимназии истреблена будет, то не иначе как нынешние студенты, кои все новые, и гимназисты станут себя вести смирно и порядочно».

Успехи учебного дела в Академии были несомненны. Однако Ломоносов был далек от того, чтобы довольствоваться достигнутым. Для всесторонней подготовки полноценных научных работников он считал безусловно необходимым посылать наиболее одаренных студентов в заграничные университеты, которые славились своими научными силами. По собственному опыту он знал, насколько важно начинающему ученому учиться и работать под руководством крупнейших ученых. При этом Ломоносов настаивал на том, чтобы посылаемые за границу студенты обучались не в одном каком-либо, а в ряде университетов, имея в виду овладение опытом разных стран, где имеются «знатные» ученые.

Такая система подготовки научных кадров была тогда общепризнанной. Но обычно дело ограничивалось одной, двумя странами. Возбуждая этот вопрос, Ломоносов имел прежде всего в виду насущные задачи самой Академии, из которых самой важной он считал подготовку молодых ученых. Уже в течение четырех десятилетий Академия постоянно приглашала ученых из-за границы. Это положение было даже канонизировано Уставом Академии, в котором было прямо указано замещать в случае надобности вакантные места учеными, выписанными из-за рубежа.

явно не доставало. Помимо этого, выписывать ученых из-за границы становилось все труднее. Не всегда удавалось найти желаемую кандидатуру; примером тому является приглашение иностранного специалиста по общему праву, которого так и не удалось получить. Кроме того, с иностранными учеными заключались контракты всего на пять лет; после этого срока каждый из них по любой причине мог оставить Академию, как бы она в нем ни нуждалась. К этому надо добавить, что среди возвращавшихся за границу академиков бывали и неблагородные люди, причинившие Академии потом не мало неприятностей. Ломоносов поэтому начал свое представление со следующих строк: «Чрез многие опыты изведано, сколько труда и хлопот стоит Академии выписывание иностранных членов, также и отпуск оных не всегда без досады и нарекания бывает. Сверх же того много времени миновать еще должно, пока Академия своими природными профессорами наполнится, как то пример минувшего времени показывает. И хотя в штате академическом положено выписывать иностранных профессоров, а о произведении своих изображено не довольно, однако сие неправильно и должно быть к лучшему исправлено».

Четыре года, отданные Ломоносовым улучшению учебного дела в Академии, дали ценные плоды, и это, полагал он, является полной гарантией того, что в недалеком будущем Академия будет пополняться, если не исключительно, то главным образом национальными кадрами, или, как писал Ломоносов, «природными россиянами». За время, в течение которого Ломоносов руководил Гимназией и Университетом, около двадцати воспитанников гимназии стали студентами. Из них более трети (семь человек) обнаружили такие способности и подготовку столь солидную, что Ломоносов считал их вполне подходящими для отправки за границу. Все они, по словам Ломоносова, хотя и недавно пришедшие из Гимназии в Университет, «лекции профессорские с достаточным разумением слушать могут» и, что не менее важно для отправляемых за рубеж без присмотра молодых людей, «показали и хорошее понятие и примерное поведение в поступках». Молодой возраст командируемых за границу имел и другое весьма существенное преимущество. «Ради молодых своих лет, — указывает Ломоносов, — могут удобнее научиться иностранным языкам, между тамошними людьми обращаясь».⁹⁵

План Ломоносова казался ему настолько реальным и легко осуществимым в недалеком будущем, что он предложил даже оставить вакантными некоторые незамещенные места в Академии, которые должны были занять студенты, посылаемые за границу. Самые большие надежды он возлагал — и вполне справедливо — на находившегося уже за границей Лепехина, проходившего курс в Страсбургском университете с «желанными успехами». Лепехин занимался там «физическими» науками, т. е., по понятиям того времени, готовился стать натуралистом в широком смысле слова (впоследствии он им и стал). Ломоносов предлагал продлить пребывание Лепехина за границей на три года и обязать его в течение двух лет «упражняться паче всех в ботанике», а третий год предназначить на путешествия, с тем чтобы он мог «видеть в других государствах славные ботанические сады и ботаников».

Проблемой подготовки отечественных ученых Академия занималась уже не менее четверти века. Как уже выше упоминалось, вместе с Ломоносовым из Славяно-греко-латинской академии в Петербург был послан Н. И. Попов, который в 1751 г. занял в Академии наук кафедру астрономии (адъюнктом назначен в 1748 г.). В 50-х годах к Эйлеру был направлен ряд питомцев Академии; у него, кроме Котельникова, научную подготовку проходили С. Я. Румовский, достигший положения профессора, и безвременно погибший адъюнкт М. Софронов.⁹⁶ За три десятилетия существования Академии наук ею было подготовлено всего пять профессоров (академиков).

«Итак, — читаем мы в заключении его записки, — сие мое представление обще туда представляется, чтобы о выписывании вновь и о приеме иностранных профессоров беспрочное (бесполезное, — М. Р.) почти старание вовсе оставить, но крайнее положить попечение о научении и произведении собственных природных и домашних, которые бы служили, назад не оглядываясь и не угрожая контрактом и взятием абшита, а паче всего служили бы к чести отечеству, которой от иностранных нашему народу приписывать невозможно».⁹⁷

Не может быть сомнения в том, что, единолично управляя всем учебным делом в Академии — от первого класса Гимназии до подготовки зрелых ученых, — Ломоносов с присущей ему энергией и непреклонной волей к достижению намеченной цели добился бы желанных результатов. Но Ломоносову осталось жить меньше года, и, как многие другие его замыслы, и этот новый его проект остался без движения. Свыше двух месяцев представление пролежало в Канцелярии Академии. Разумовский находился, как обычно, в отлучке. Лишь в сентябре месяце президент рассмотрел проект Ломоносова. Последний был уже занят составлением нового Устава Академии, и выдвинутый им проект преобразования учебного дела составил только часть предложенных им нововведений. Вскоре болезнь, от которой он казалось уже оправился, снова приковала его к постели. Тем не менее, пока силы его не покинули совсем, он не переставал заниматься учебными делами. Последний известный нам документ — определение о приеме Кривецкого в студенты Академического университета — подписан Ломоносовым 22 февраля 1765 г., менее чем за полтора месяца до кончины.

Примечания

¹  Билярский

²  Материалы, т. VIII, стр. 75. Поводом к тому послужила жалоба на Канцелярию, поданная Тредиаковским и Ломоносовым Академическому собранию 19 февраля 1746 г.: «Тредиаковский и Ломоносов, — записано в решении академиков, — ни того жалования чрез Канцелярию академическую получить не могут, которое они заслужили еще до определения их в профессоры; чего ради собрание Академии наук, видя такую Канцелярии академической неправдивость и жалостное многих бедных людей состояние, не может оставить, чтоб о сем паки Правительствующему Сенату не предложить и о милостивом на вышеписанные жалобы решении просить» (там же, стр. 32).

³  Вот что мы читаем в жалобе, поданной 24 июля 1745 г.: «Главная причина всем при Академии непорядкам состоит в том, что советник Шумахер, в противность апробованному блаженныя и вечной славы достойныя памяти от императора Петра Великого в Правительствующем Сенате проекту, всякие дела при Академии, как ученые, так и экономические, хочет править один собою, в своей Канцелярии, без общего Академии согласия, а такой власти ни по каким указам прежних и. в., ни нынешней нашей государыни ему не дано, и он такого важного дела снесть не может; такожде по его к нам недружбе при всяком случае он нас весьма обижает и общей чести Академии повреждение чинит» (там же, т. VII, стр. 480).

⁴  ПСС, т. 9, стр. 438. Ломоносов имеет в виду указ Сената от 6 марта 1746 г., в котором значится: «Что в той Академии до наук и их принадлежащих вещей касается, то поручить ведать и смотреть и исправлять обще в собрании всем профессорам, и что ж до каждого особо принадлежать будет, со всяким радением, без упущения. И для того и служителям тех наук быть у них же, профессоров, а Канцелярии академической ныне что до наук принадлежит, им, профессорам, не точию какого помешательства, но всякое по их требованиям чинить вспоможение, без продолжения времени» (Материалы, т. VIII, стр. 49).

⁵  —129.

⁶  ПСС, т. 9, стр. 439.

⁷  Материалы, т. VII, стр. 133.

⁸  Там же, стр. 358,

⁹  L. Ph. ümmig. Institutiones philosophiae Wolfianae, in usus academicos adornatae. Tomus prior. Francofurti et Lipsiae, 1725.

¹⁰  Тюммиг, Людвиг-Филипп (Thümmig, Ludwig Philipp, 1690—1728), немецкий физик и философ.

¹¹  Ch. Wolf. Experimenta physica oder allerhand nützliche Versuche dadurch zu genauer Erkenntniss der Natur und Kunst der Weg gebähnet wird. Halle, 1721—1723.

¹² 

¹³  Там же, стр. 423.

¹⁴  Там же.

¹⁵  Там же, стр. 424.

¹⁶  Там же.

¹⁷  , стр. 63—64.

¹⁸  Протоколы Конференции, т. II, стр. 65.

¹⁹  Там же, стр. 85.

²⁰  См. Примечание к т. 1 ПСС, стр. 580.

²¹  , стр. 72.

²²  Материалы, т. I, стр. 169—170.

²³  Там же, стр. 286.

²⁴  Билярский

²⁵  Там же, стр. 100.

²⁶  ПСС, т. 9, стр. 439.

²⁷  Там же, стр. 440 и 442.

²⁸  ПСС, т. 9, стр. 440.

²⁹   Радовский. Антиох Кантемир и Петербургская Академия наук. Изд. АН СССР, 1959, стр. 82 и 112.

³⁰  ПСС, т. 10, стр. 460.

³¹  Там же, т. 9, стр. 441.

³²  —1760), до основания Московского университета одно время был проректором (помощником директора) Академической гимназии.

³³  ПСС, т. 9, стр. 442.

³⁴  Ввиду тяжелых цензурных условий это произведение было издано в 1757 г. с большими искажениями (см.: Б. Е. Райков. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. Из прошлого русского естествознания, 2-е изд. Изд. АН СССР, 1947, стр. 284 и сл.). Перевод Поповского выдержал четыре издания; последнее вышло более чем через сорок лет после его смерти.

³⁵ 

³⁶  ПСС, т. 10, стр. 514.

³⁷  Там же, т. 9, стр. 443 и сл.

³⁸  Там же, т. 10, стр. 481.

³⁹  Там же, т. 9, стр. 461.

⁴⁰ 

⁴¹  Там же, стр. 481—482.

⁴²  См. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 881.

⁴³  Там же, стр. 507.

⁴⁴  Там же, стр. 508—511.

⁴⁵ 

⁴⁶  См.: Пекарский, т. I, стр. 215.

⁴⁷  См.: А., ук. соч., гл. VII (Воспитательный институт Разумовского), стр. 109 и сл.

⁴⁸  ПСС, т. 9, стр. 521.

⁴⁹  Там же, стр. 523.

⁵⁰  Проект Регламента Академической гимназии (там же, стр. 485).

⁵¹ 

⁵²  См. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 817.

⁵³  Там же, стр. 536.

⁵⁴  Там же, стр. 882.

⁵⁵  ПСЗ, т. XII, № 9425, стр. 736.

⁵⁶ 

⁵⁷  Там же, стр. 26 и сл.

⁵⁸  Там же, стр. 29.

⁵⁹  Там же, т. 9, стр. 537 и сл.

⁶⁰  Вот что писал один из обскурантов И. Павлов, перечисляя «богопротивные» дела Петра I: «И учинил по еретическим книгам школы мафематические и академии богомерзких наук, в которых установил от звездочетия погодно печатать зловерующие календари. И по них и паче привели русский народ в планеты и в прочие знаки, яко в бога, веровати, понеже что в них напечатано, того всяк и смотрит, и впредь тому веруют быти, а на бога имети в том упование свое отложили» (Исторические материалы, собранные Константином Ивановичем Арсеньевым. Сб. Отд. русск. яз. и словесн. имп. Акад. наук, т. IX, СПб., стр. 120).

⁶¹   9425, стр. 736.

⁶²  ПСС, т. 9, стр. 528.

⁶³  Там же, стр. 543—544.

⁶⁴  См. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 889.

⁶⁵  Протоколы Конференции, т. II, стр. 443.

⁶⁶ 

⁶⁷  Там же, стр. 551.

⁶⁸  Там же, стр. 552.

⁶⁹  Там же.

⁷⁰  См. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 889.

⁷¹  , стр. 423.

⁷²  ПСС, т. 9, стр. 555.

⁷³  Там же, т. 10, стр. 539.

⁷⁴  Там же, т. 9, стр. 556.

⁷⁵  —431. Запись сделана на немецком языке; приводим ее здесь в русском переводе, приведенном в Примечаниях к т. 9 ПСС, стр. 892: «1) Чтоб упражняться мне в сем труде, пока я похочу, и всегда б вольно было мне отказаться от оного, когда я пожелаю. Чтобы труды, собственно до Академии принадлежащие, к которым я обязан, дозволено было, яко важнейшие и мне приятнейшие, предпочитать всегда оным упражнениям. Равномерно было б невозбранно стараться мне притом и о слабом своем здоровье. 2) Дать мне таких студентов, о которых доподлинно известно, что мой труд при наставлении их не тщетен будет. 3) Дано б было мне на волю назначить способное к сим лекциям время и напоследок. 4) чтоб студенты ходили ко мне на дом, ибо невозможно от меня требовать, чтобы я для весьма неприятного мне труда тратил деньги, чтоб я держал для того одного лошадей и коляску или б в ненастную погоду ходил в аудиторию».

⁷⁶  Козицкий, Григорий Васильевич (1724—1775), адъюнктом был назначен в 1759 г., с 1767 г. — почетный член Академии.

⁷⁷  Подробней об этом см.: Е. С. Кулябко. Ломоносов и учебные планы Академического университета. — «Ломоносов», III, стр. 357 и сл.

⁷⁸ 

⁷⁹  Там же, т. 10, стр. 298.

⁸⁰  Там же, т. 9, стр. 564.

⁸¹  См. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 894—895.

⁸²  В одном из писем к М. И. Воронцову Ломоносов так охарактеризовал положение учащихся: «В Гимназии через тридцать лет было такое бедное состояние, что учащиеся ходили в классы в толь нищенском виде, что стыдно было их показывать честным людям; получая жалованье, на пищу отцам своим отдавали и, будучи голодны и холодны, мало могли об учении думать и сверх сего хождением домой чрез дальнее расстояние и служением дома отцу и матери теряли почти все время, имели случай резвиться и видеть дома худые примеры. Для того не дивно, что с начала Гимназии не произошли не токмо профессоры, или хотя адъюнкты доморощенные, но ниже́ достойные студенты. Ныне по моему представлению и старанию все гимназисты чисто одеты одинаким зимним и летним платьем, имеют за общим столом довольную пищу, время употребляют на ученье и ведут себя порядочно, и потому были в один уже год несколько в классах произвождений, и восемь человек от профессорского собрания удостоены в студенты по строгом экзамене. Введенными мною российскими классами в Гимназии пользуются не токмо россияне, но и чужестранцы. Таким же образом о Университете крайне стараюсь» (ПСС, т. 10, стр. 535—536).

⁸³ 

⁸⁴  ПСС, т. 9, стр. 569. См. еще примечания к этому тому, стр. 901.

⁸⁵  См. Примечания к т. 9 ПСС. стр. 903.

⁸⁶  Архив АН СССР, ф. 3. оп. 1, № 258, л. 28.

⁸⁷  Об этом см. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 904.

⁸⁸  —1772), с 1749 г. адъюнкт, профессором истории назначен в 1759 г.

⁸⁹  ПСС, т. 9. стр. 593 и сл.

⁹⁰  Лепехин, Иван Иванович (1740—1802), выдающийся русский путешественник и натуралист; в 1768 г. назначен адъюнктом, а в 1771 г. — профессором естественной истории.

⁹¹  См., например, относящееся к 1753 г. «Дело о наказании розгами студента Баркова и двух гравировальных учеников за учиненную им в пьяном виде ссору (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 183, л. 133) или же «Определение Канцелярии Академии наук о наказании батогами копииста Ивана Баркова за его пьянство и дерзкое поведение» (там же, № 192, л. 264).

⁹²  Иноходцев, Петр Борисович (1742—1806), адъюнктом по истории назначен в 1768 г.; с 1779 г. — экстраординарным, а с 1783 г. — ординарным академиком.

⁹³   Бобынин. Михаил Евсевиевич Головин. Математическое образование, 1912, № 4—6, стр. 178, 217, 278, 313, 369.

⁹⁴  То есть без надзору.

⁹⁵  ПСС, т. 9. стр. 595—596.

⁹⁶   Смирнов и Е. С. Кулябко. Михаил Софронов — русский математик середины XVII века. Изд. АН СССР, 1954.

⁹⁷