Глава VI
ПУБЛИЧНЫЕ АССАМБЛЕИ
С первых дней своего существования Петербургская Академия наук старалась привлечь к себе внимание правящих кругов и общественности страны. Сохранилось не мало документов, в которых красочно описано посещение Академии «знатными особами». Но это были отдельные эпизоды, имевшие место главным образом в связи с приездом в Петербург из-за рубежа высокопоставленных лиц. Таковым было, например, прибытие в столицу китайского посольства, имевшего поручение поздравить Анну Иоанновну с восшествием ее на престол.1 В таких случаях гостям показывали богатые коллекции Кунсткамеры и библиотеки, демонстрировали опыты в лабораториях (кабинетах) и т. д. Но это бывало редко. При составлении Регламента 1747 г. имелось в виду систематически демонстрировать достижения Академии перед сравнительно широкой аудиторией. С этой целью Регламентом предусмотрено три торжественных собрания в год. Параграф 29 гласил: «Всякий год должно иметь три ассамблеи публичных, в которых может, по избранию Академическому, в своей науке академик один читать диссертацию на латинском языке, а другой на русском, но прежде, нежели читано будет на латинском языке, надлежит то же перевести на русский, и, напечатав, раздать званным в собрание слушателям».2
Прошло, однако, полтора года, пока президент Академии распорядился (январь 1749 г.) устроить первое такое торжественное собрание, приурочив его, как это было предусмотрено Регламентом, ко дню именин Елизаветы Петровны. Миллеру было поручено подготовить «сочинение об ученой материи», и он избрал тему (о происхождении русского народа), которая была забракована.3 Ввиду этого выступить на ассамблее было поручено другу Ломоносова Г. -В. Рихману.
Этот ученый, работавший над различными вопросами физики, главным образом теплоты и электричества, за весьма короткий срок подготовил речь на тему: «О законах испарения воды». Речь, как и полагалось, была написана (и произнесена) по-латыни, а на русский язык переведена академиком С. П. Крашенинниковым.4 Выступление Рихмана предварительно обсуждалось в Академическом собрании; сохранился ряд отзывов академиков,5 в том числе и Ломоносова, который представил 13 ноября Канцелярии следующее заключение: «Я, нижеименованный, признаю диссертацию г. профессора Рихмана о парах, сочиненную к публичному собранию, достойною, чтобы она была напечатана и в публичном Собрании читана».6 Тема другого выступления на ассамблее должна была быть посвящена императрице. Оно было поручено Ломоносову.
Над текстом будущей речи — первого своего публичного выступления Ломоносов работал около пяти месяцев. В начале августа оно было послано в Москву, где сразу же получило одобрение президента. После этого Шумахер предложил Ломоносову перевести свою речь на латинский язык. Как русский текст, так и латинский его перевод в России и за рубежом были признаны высоким образцом литературного мастерства их автора.7 Живший тогда в Берлине Л. Эйлер, ознакомившись с латинским изданием речи Ломоносова, назвал ее шедевром.8
Наступил, наконец, день 26 ноября, и в переполненном зале Академии перед аудиторией, включавшей не мало высокопоставленных лиц, Ломоносов выступил со «Словом похвальным е. в. государыне императрице Елизавете Петровне, самодержице всероссийской».9 Само название «Слова» обязывало оратора воспеть «величие» дел царицы, не совсем обычным путем взошедшей на трон, причем сделать это надо было на фоне показа деятельности ее предков. То, что сделал Ломоносов, обнаруживает его глубокие знания истории родной страны, и исследователь, изучающий Ломоносова как историка, не пройдет мимо этой ранней его работы по истории России.
Кратко, но красочно нарисовал Ломоносов картину восьмилетнего царствования Елизаветы. Особое восхищение у Ломоносова вызвало то, что тогда формально перестали применять смертную казнь.
Бегло перечислив многочисленные «благодеяния» Елизаветы, характеризующие ее внутреннюю и внешнюю политику, Ломоносов подробно остановился на ее попечении о распространении науки и просвещения в стране. Он обратил особое внимание на § 36 недавно утвержденного Регламента, который гласил, что Академия «впредь должна состоять из природных российских», и учебное дело Академии поставил рядом с ее научно-исследовательской деятельностью. Академический университет как регулярно действующее высшее учебное заведение был утвержден собственно этим Регламентом. Слова, вложенные им в уста императрицы, имели целью воздействовать на тех, кто держал в своих руках власть. «Обучайтесь прилежно, — так обращалась Елизавета к юношеству. — Я видеть Российскую Академию, из сынов Российских состоящую, желаю; поспешайте достигнуть совершенства в науках: сего польза и слава отечества, сего намерение моих родителей, сего мое произволение требует. Не описаны еще дела моих предков и не воспета по достоинству Петрова великая слава. Простирайтесь в обогащении разума и в украшении Российского слова. В пространной моей державе неоцененныя сокровища, которыя натура обильно произносит, лежат потаенны и только искусных рук ожидают. Прилагайте крайнее старание к естественных вещей познанию и ревностно старайтесь заслужить мою милость». «Сие щедрое е. в. повеление слыша, — продолжал Ломоносов, — дерзайте, бодрствуйте, успевайте в течении вашем. И вы, которым вход к наукам свободно отворен, употребляйте сию щедроту в пользу сынов ваших».10
И раньше Ломоносов выступал как ученый-патриот, всей своей деятельностью показавший пример неутомимого служения родной стране на том поприще, на котором он трудился. Однако никогда ранее ему не случалось выступать перед такой большой аудиторией и иметь такую редкую возможность привлечь внимание широких общественных кругов к нуждам науки и просвещения. «Слово похвальное» было первым его ораторским произведением. Помимо литературных достоинств, высоко оцененных как современниками, так и потомками, отдельные места его могут рассматриваться как программные положения.
Потребовалось не мало времени, пока были выращены те кадры русских ученых-исследователей, на которые указывал Ломоносов, но на протяжении десятилетий его призыв вдохновлял людей науки.
Для самого Ломоносова «Слово похвальное» имело весьма благоприятные последствия. Это произведение вместе с другими выступлениями на публичной ассамблее Разумовский поднес императрице. Сохранившиеся документы свидетельствуют о том, что труд Ломоносова «снискал рукоплескания Двора»,11 «похвальное слово» встретит одобрение у тех, в честь кого оно произнесено, и тут же указал, что в речи Ломоносова имеются места, которые покажутся обидными для шведского и прусского дворов. Дело в том, что в «Слове» упоминалось о военных и дипломатических победах России над Швецией; там же, не называя имени прусского короля Фридриха II, Ломоносов весьма прозрачно намекнул на его захватнические замыслы, встречавшие мощный отпор со стороны русского правительства.
Происки Шумахера могли — и это бывало не редко — создавать серьезные препятствия для успеха трудов Ломоносова, однако они не были в состоянии остановить рост его авторитета и популярности. Ломоносов больше, чем кто-либо другой, выступал на публичных ассамблеях.
В 1751 г. он подготовил свое второе выступление, назвав его «Слово о пользе химии». Как это и полагалось, подготовленная речь была передана академикам С. П. Крашенинникову и Н. И. Попову на рассмотрение. Они незамедлительно представили отзыв, в котором мы читаем: «Оное слово о пользе химии г. советника нами читано, и знатных погрешностей в нем не примечено, а что надлежит исправить, о том ему, г. советнику, объявлено, и он с нашим мнением согласен и обещал исправлять».12 Ломоносов не замедлил сделать все, что от него потребовалось, и к назначенному сроку было уже напечатано «Слово о пользе химии, в публичном собрании императорской Академии наук сентября 6 дня 1751 года говоренное Михайлом Ломоносовым».13
В литературном отношении «Слово о пользе химии» отличалось теми же высокими достоинствами, как и первое ораторское выступление Ломоносова, и было столь же высоко оценено современниками (и потомками).
Если в 1749 г. Ломоносов задавался целью, пользуясь удачно подвернувшимся случаем, обратить внимание влиятельных кругов на исключительное значение науки в развитии страны, то теперь он поставил себе задачу осветить роль наиболее важной, с его точки зрения, ее отрасли. «Рассуждая о благополучии жития человеческого, слушатели, — так начал Ломоносов свою речь, — не нахожу того совершеннее, как ежели кто приятными и беспорочными трудами пользу приносит. Ничто на земле смертному выше и благороднее дано быть не может, как упражнение, в котором красота и важность, отнимая чувствие тягостного труда, некоторою сладостию ободряет...».14
Выступая в Академии наук, Ломоносов не забывал о составе своей аудитории, состоявшей не из одних ученых. Свою речь он строил так, чтобы она и для наименее подготовленных слушателей была достаточно доходчивой. Но и при популяризации важных научных проблем он высказывал принципиально важные передовые идеи, которые и теперь не утратили своей первоначальной свежести. «Учением приобретенные познания, — указывал он, — разделяются на науки и художества. Науки подают ясное о вещах понятие и открывают потаенные действий и свойств причины; художества (т. е. прикладные знания, — М. Р.) к приумножению человеческой пользы оные употребляют. Науки довольствуют врожденное и вкорененное в нас любопытство; художества снисканием прибытка увеселяют. Науки художествам путь показывают; художества происхождение наук ускоряют. Обои́ общею пользою согласно служат».15
Химии, по его мнению, принадлежит особая роль, ибо с ее помощью естествоиспытатель проникает в самые сокровенные тайны природы. Конечно, достижения и других областей знания: математики, механики, физики (особенно оптики) являются мощными орудиями исследования. «Математики, — говорил Ломоносов, — по некоторым известным количествам неизвестных дознаются. Для того известные с неизвестными слагают, вычитают, умножают, разделяют, уравнивают, превращают, переносят, переменяют и наконец искомое находят. По сему примеру рассуждая о бесчисленных и многообразных переменах, которые смешением и разделением разных материй химия представляет, должно разумом достигать потаенного безмерною малостию виду, меры, движения и положения первоначальных частиц, смешанные тела составляющих».16
Химия, по словам Ломоносова, достигает поставленной цели, пользуясь другими областями знания как мощными вспомогательными орудиями.
Обозревая область практической деятельности человека, Ломоносов утверждал: «Между художествами первое место, по моему мнению, имеет металлургия, которая учит находить и очищать металлы и другие минералы. Сие преимущество дает ей не токмо великая древность, которая по свидетельству священного писания и по самим делам рода человеческого неспорима, но и несказанная и повсюду разливающаяся польза оное ей присвояет. Ибо металлы подают укрепление и красоту важнейшим вещам, в обществе потребным».17 Что металлургия является важнейшею областью научно-прикладных знаний, Ломоносов знал со студенческих лет; он занимался ею, как только вернулся на родину,18 теперь же, создав первоклассную химическую лабораторию, он стал видным металлургом в стране.19
Говоря о пользе химии, Ломоносов имел в виду не только популяризацию достижений любимой науки. Главной его целью было привлечь внимание русской общественности, и в первую очередь правящих кругов, к задачам разработки несметных природных ресурсов своего отечества. «Рачения и трудов для сыскания металлов требует пространная и изобильная Россия. Мне кажется, я слышу, что она к сынам своим вещает: Простирайте надежду и руки ваши в мое недро и не мыслите, что искание ваше будет тщетно. Воздают нивы мои многократно труды земледельцев, и тучные поля мои размножают стада ваши, и лесы и воды мои наполнены животными для пищи вашей; все сие не токмо довольствует мои пределы, но и во внешние страны избыток их проливается. Того ради можете ли помыслить, чтобы горы мои драгими сокровищами поту лица вашего не наградили? Имеете в краях моих, к теплой Индии и к Ледовитому морю лежащих, довольные признаки подземного моего богатства».20
Эта необычайно пылкая речь не могла не заинтересовать слушателей и конечно осталась надолго в памяти. Она открывала перед ними широкие возможности творческой деятельности и указывала на источники повышения благосостояния страны.
Ломоносов счел необходимым подчеркнуть и значение химии в военном деле, высказывая при этом и свое мнение о войнах вообще. Указав на происходившие в прошлом нашествия, сопровождавшиеся опустошением цветущих стран и нередко поголовным истреблением их населения, он напоминал: «Имеем и в нынешние веки злобною завистию терзающиеся сердца к похищению чужих владений». И далее: «И ныне нередко почитается сильного оружие вместо прав народных».21 Химия, как считал Ломоносов, может оказать огромную услугу стране в деле борьбы с захватчиками, увеличивая обороноспособность государства.
Взору Ломоносова представлялась картина прекрасного будущего, когда будут освоены незаселенные и пустынные места и на их месте появятся «великие городы и обильные села». В заключение своей речи, обращаясь к грядущим поколениям, он говорил: «Вместо вояния зверей диких наполнится пространство ваше глазом веселящегося человека и вместо терния пшеницею покроется. Но тогда великой участнице в населении вашем, химии, возблагодарить не забудьте, которая ничего иного от вас не пожелает, как прилежного в ней упражнения, к вящему самих вас украшению и обогащению».22
Ломоносов оставался естествоиспытателем в широком смысле этого слова и постоянно откликался на новые важные проблемы различных наук. Одной из таких проблем в то время было атмосферное электричество, изучение которого ознаменовалось изобретением молниеотвода, произведшего небывалую в истории науки сенсацию. Для ученых, и прежде всего для Ломоносова, было ясно, что, как ни ценно надежное средство защиты от грозовых разрядов, разгадка тайны образования электрических зарядов в атмосфере имеет еще большее значение, так как может служить, в частности, исходным пунктом успешного развития метеорологии, которую он считал необычайно важной отраслью естествознания. Поэтому он занялся изучением электрических явлений с большим увлечением и высказал при этом необычайно смелые мысли, изложенные в его «Слове о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих».23 Оно и послужило предметом очередного выступления на торжественной ассамблее.
Ломоносова с Георгом-Вильгельмом Рихманом связывали тесные дружеские отношения и творческое сотрудничество. В отчете о работах Ломоносова за 1753 г. раздел физики начинается с указания на их совместные работы по вопросам теплоты. Особенно тесным стало сотрудничество Ломоносова и Рихмана, когда они совместно занялись изысканиями в области электричества. Оба считали, что их труды дополняют друг друга.
Готовясь к публичным выступлениям, Ломоносов и Рихман не прекращали своих дальнейших опытов по электричеству, особенно атмосферному. Сведения об этом мы находим в письме Ломоносова к Шувалову, датированном 31 мая 1753 г. К письму Ломоносов приложил описание опытов Рихмана с лейденской банкой («Мушенбреков опыт с сильным ударом»), снабдив это описание рисунком. Ни описание это, ни рисунок до нас не дошли. Из опубликованного письма видно, что экспериментатор имел дело с сильными для того времени зарядами, позволявшими переносить конденсатор без заметных потерь «с места на место, отделяя от машины (электростатического генератора, — М. Р.) в знатное расстояние около целой версты».24
О собственных исследованиях Ломоносов сообщает как об «особливо изысканном опыте» с атмосферным электричеством, произведенном им в ясную погоду. «Приметил я, — рассказывает Ломоносов, — у своей громовой машины, 25 числа сего апреля, что без грому и молнии, чтобы слышать или видеть можно было, нитка от железного прута отходила и за рукою гонялась, а в 28 число того же месяца, при прохождении дождевого облака, без всякого чувствительного грому и молнии происходили от громовой машины сильные удары с ясными искрами и с треском, издалека слышным, что еще нигде не примечено и с моею давнею теориею о теплоте и с нынешнею о электрической силе весьма согласно и мне к будущему публичному акту весьма прилично».25
Недруги Ломоносова всячески добивались ограничения его роли на предстоящем торжественном собрании; им хотелось свести ее к функциям переводчика с латинского языка доклада Рихмана. В журнале Канцелярии Академии наук записано: «В том же собрании (на котором было решено выступление Рихмана и Ломоносова на ассамблее, — М. Р.) для краткости времени советовано: кому из академиков на публичной ассамблее читать диссертацию, к чему как г. советник и профессор Ломоносов, так и г. профессор Рихман склонными себя показали и обещались выбрать такую тему, которая бы нынешнему времени и состоянию слушателей была прилична... Чего ради определено: его высокографскому сиятельству (президенту Академии К. Г. Разумовскому, — М. Р.) о том представить репортом и ожидать повеления, кому определено будет читать диссертацию и кому на то именем Академии ответствовать, а по мнению Канцелярии надлежало бы г. Рихману яко старшему профессору26 иметь чтение, а г. советнику и профессору Ломоносову на то ответствовать и содержание диссертации слышателям объявить на российском языке».27
Ломоносов не собирался, однако, удовлетвориться отведенной ему второстепенной ролью и по-своему готовился к публичной ассамблее. Он рассматривал свою задачу не как обычное, хотя и весьма почетное, выступление на торжественном собрании, имеющее целью «именем Академии ответствовать» на основной научный доклад. Как ни лестна была роль оппонента, представлявшего в данном случае всю научную корпорацию, принадлежностью к которой Ломоносов гордился, его замыслы шли гораздо дальше. Прошло всего три недели с того момента, когда предварительно был решен вопрос о теме на ближайшей ассамблее, а у Ломоносова был уже подробно разработан план выступления, не имевший ничего общего с той несомненно второстепенной ролью, которую ему предоставляли. Ломоносов писал Шувалову: «Оный акт буду я отправлять с господином профессором Рихманом, он будет предлагать опыты свои, а я — теорию и пользу, от оной происходящую, к чему уже я приуготовляюсь».28
Казалось, что ничто не могло помешать Ломоносову выступить на торжественном собрании Академии и публично демонстрировать свои достижения. Однако, после того как все формальности были соблюдены и оставалось только ждать дня ассамблеи, произошло роковое событие. Через полтора месяца после того как были утверждены день ассамблеи и ее программа, основной докладчик Г. В. Рихман погиб во время опытов с атмосферным электричеством. В день смерти Рихмана (26 июля) Ломоносов в письме к Шувалову выражал опасения, что враги науки используют это событие в своих черных целях.29 Так оно и случилось.
Прежде всего несчастным случаем воспользовался Шумахер, чтобы помешать Ломоносову вообще выступить на торжественном собрании. Отменить собрание, утвержденное президентом, Шумахер не мог, но он не замедлил обратиться к последнему с докладной запиской и указать на то, что следовало бы отказаться от торжественного собрания, где будут трактоваться вопросы электричества, за исследование которых Рихман поплатился жизнью. Шумахер предлагал отложить ассамблею; как всегда, Разумовский согласился с «объявленными резонами» Шумахера и 2 сентября распорядился «ассамблее публичной не быть».30
Ломоносов все это предвидел. За несколько дней до распоряжения Разумовского он предложил свой мемуар в качестве доклада на ассамблее. При этом Ломоносов в письме к Шумахеру от 18 августа подчеркнул, что его речь «может представлять собою нечто большее, чем ответ на чью-либо другую, почему она довольно хорошо подойдет в качестве главной речи».31 Прямо отвергнуть предложение Ломоносова Шумахер не рискнул и прибег к испытанному средству — проволочке. Однако Ломоносов обратился непосредственно к президенту с письмом и получил от него разрешение выступить на торжественной ассамблее.
поручено выступить в качестве оппонента, с самого начала заявил, что у него имеются «серьезные сомнения», и требовал предварительного обсуждения речи Ломоносова на общем собрании академиков. Гришов был не один. Сохранившиеся документы, правда отрывочные, говорят о сильной оппозиции, с которой столкнулся Ломоносов, и о тех огромных усилиях, которые ему пришлось затратить, чтобы преодолеть сопротивление враждебных ему сил. Ломоносову инкриминировалось не больше и не меньше как то, что он заимствовал чужие идеи, выдавая их за собственные.
Враги Ломоносова отдавали себе отчет в том, что они имеют дело не с заурядным противником, а с таким, который, как справедливо опасался Шумахер, обладает достаточной силой «для поражения безжалостных насмешников».32 Да и обычная в академической среде придирчивая критика была в данном случае небезопасна и могла кончиться печально для них. Все знали, что Ломоносов может повергнуть в прах своих противников, нанеся им позорное поражение, вплоть до уличения в невежестве, как это он и сделал на самом деле в данном случае. Поэтому критика доклада Ломоносова внешне была облечена в весьма корректную, «академическую» форму.
26 октября 1753 г., в отсутствие Ломоносова, в Академическом собрании обсуждались вопросы, связанные с подготовкой к ассамблее. Выступивший на этом заседании оппонент Ломоносова начал свое выступление с высоких тонов, награждая Ломоносова лестными похвалами, но затем подверг «сомнениям» ряд положений Ломоносова и направил главный удар против той части его мемуара, в которой трактуются вопросы электричества. Гришов заявил: «Считаю, однако, нужным указать, что ученейший Франклин,33 автор опытов по естественному (атмосферному, — М. Р.».34 Это место из выступления Гришова, на первый взгляд, могло показаться весьма благопристойным и ничем особенно не задевающим Ломоносова. Совпадение взглядов и опытов ученых разных стран, находящихся в большом отдалении друг от друга, — весьма обычное явление в науке. Но надо учесть то обстоятельство, что как раз в это время слава Франклина гремела во всем мире, что он уже пользовался международным признанием и что его опыты повторялись во всех странах.35 В такой обстановке замечание Гришова означало, что достижения Ломоносова являются ни чем иным, как заимствованием, а так как имени автора, у которого он «заимствовал», в мемуаре Ломоносова не упоминалось, то естественно было заключить, что это «заимствование» можно было квалифицировать как плагиат. Именно так и рассматривал выступление Гришова Ломоносов, которому был послан текст этого выступления.
Через четыре дня, 1 ноября 1753 г., в Академии наук состоялось чрезвычайное собрание, на котором Ломоносов выступил с ответом своим критикам. Отвечая Гришову, Ломоносов прежде всего принципиально отверг ссылку на Франклина. Он указал, что изложение трактуемых им (Ломоносовым) вопросов отнюдь не совпадает с опубликованными письмами Франклина, где изложены опыты и наблюдения американского ученого. Несостоятельность, недобросовестность ссылки на Франклина Ломоносов доказывал, между прочим, тем, что в период, когда он и Рихман проводили свои исследования, сочинения Франклина еще не были получены в Петербурге. Ломоносов подчеркивал: «Покойному Рихману до самой смерти не удалось получить сочинений Франклина, а он (Рихман, — М. Р.) всецело предан был изучению электричества».36
Ломоносов напомнил, что содержащиеся в «Слове» мысли были им высказаны давно: «... уже в течение нескольких лет держусь этого мнения и многократно выражал его академикам и некоторым другим друзьям».37 Он сослался прежде всего на написанную за десять лет до того «Оду на северное сияние» и отметил: «Славный коллега (Гришов, — М. Р.) делает различие между электрической материей и эфиром, тогда как я, вместе с большинством физиков, считаю их одним и тем же, как мог бы видеть славный коллега из моей речи, если б внимательно прочел ее».38
С критикой Ломоносова, кроме Гришова, выступили также Браун и Попов. Но первый не совсем четко разобрался в выдвинутых Ломоносовым положениях и приписал ему то, чего не имелось в мемуаре, а второй, будучи астрономом, вообще был далек от вопросов, трактовавшихся Ломоносовым, так что Ломоносову никакого труда не стоило отклонить возражения обоих.
«Почтеннейший Ломоносов прочел свои ответы на возражения славных Брауна и Гришова, показал, что его утверждения не лишены обоснований и, наконец, установил, что способ объяснения его теории совершенно нов. По этой причине присутствующие славные мужи заявили, что согласны с вероятностью приведенных доказательств».39
На этом же заседании было решено созвать чрезвычайное собрание всех академиков. Оно состоялось через два дня, 3 ноября 1753 г.. и вынесло постановление: «Рассуждение почтеннейшего Ломоносова подлежит напечатанию».40 Но Шумахер старался всеми путями оттянуть печатание диссертации Ломоносова, пытаясь свалить на него же вину за оттяжку ее опубликования. Это вынудило Ломоносова обратиться с письмом к Разумовскому. В ответ на эту жалобу президент послал Шумахеру выговор.41 Тогда Шумахер задумал посрамить Ломоносова перед зарубежной наукой. Он спешно послал видным иностранным ученым диссертацию Ломоносова, надеясь получить отрицательные отзывы о ней. Результаты получились совсем иные: в заключении Эйлера (жившего тогда за границей) давалась высокая оценка работы Ломоносова и отмечался блестящий теоретический талант автора, позволяющий ему браться за самые сложные научные проблемы, разрешения которых напряженно ждет весь ученый мир.42
Титульный лист «Слова о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих».
«Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих», было обращено не только к ученой корпорации, но и к многочисленным гостям, присутствовавшим на этом собрании.
Блестящий теоретик, занимавшийся самыми сложными абстрактными естественнонаучными вопросами, Ломоносов никогда не принадлежал к категории тех ученых, чьим девизом было «наука для науки». Он всегда считал, что изучение вопросов естествознания имеет своей целью практическое применение достижений науки. В своем докладе он особенно подчеркивал значение науки вообще и разрабатываемой им проблемы в частности.
Реакционные круги, враждебные науке, воспользовавшись гибелью Рихмана, стали выступать против естественнонаучных экспериментов, указывая, что поражение молнией бесстрашного исследователя есть не что иное, как грозное предостережение от вторжения человека «в область божию». Такие рассуждения быстро распространялись и настолько начали брать верх над прогрессивными идеями представителей точного знания, что Ломоносов, прежде чем приступить к изложению результатов выполненных им экспериментов и сделанных им из них выводов, счел необходимым специально остановиться на праве ученых проникать в сокровенные тайны природы. Рядом доказательств и историческими примерами он старался убедить своих слушателей, что в смелых начинаниях «натуры испытателей» нет ничего преступного или противозаконного. Ломоносов доказывал, что бесстрашие присуще истинным ученым, что никакие жертвы, понесенные ими при изучении явлений природы, не смогли заставить естествоиспытателей прекратить свои исследования. Наоборот, смерть одного из отважных исследователей природы, говорил Ломоносов, заставляет удвоить силы и продолжать исследовать грозовые явления, чтобы изыскать наиболее эффективные средства защиты от пагубных их последствий, «дабы открылось, коим образом здравие человеческое от оных смертоносных ударов могло быть покрыто».43
Пользуясь тем, что он выступает не на обычном научном заседании, а в многолюдном собрании, на котором присутствуют представители разных кругов, Ломоносов решительно заявил: «Еще ли стоять будем у порога и прекословием неосновательного предуверения удержимся? Никоею мерою; но напротив того, сколько нам дано и позволено, далее простираться не престанем, осматривая все к чему умное око проникнуть может».44
Выдвигая на том же заседании задачу «сыскать подлинную электрической силы причину и дать точную ее теорию», Ломоносов был уверен, что этой задачей Академия наук, понесшая тяжелую утрату, побудит ученых во всем мире умножить свои усилия добраться наконец «до просторного того святилища», у порога которого находились лишь отдельные исследователи, рассеянные в различных странах.45
§ 29 Регламента, где речь идет о торжественных ассамблеях, сказано, что первая из них должна была быть «в память основателя» Академии Петра I. За разработку этой темы из всех членов Академии мог взяться только Ломоносов. Ведь после того как официальный историограф российский Миллер потерпел неудачу с своим первым поручением выступить на торжественной ассамблее, не могло быть и речи о поручении ему нового подобного задания. Сам Ломоносов давно стремился с трибуны Академии воздать должное Петру.
Дошедшие до нас известия свидетельствуют о том, что в течение нескольких лет он вынашивал эту мысль, что ни к какому другому выступлению он так тщательно не готовился и никакое другое поручение он не считал столь сложным и ответственным. «Слово похвальное блаженныя памяти государю императору Петру Великому» было произнесено им 26 апреля 1755 г., а готовиться к нему Ломоносов начал, вероятно, не позже 1752 г. Уже 4 января 1753 г. он писал И. И. Шувалову: «Когда ваше превосходительство меня удостоверить изволите, что мои сочинения в прозе не противны, то можете иметь в том новый опыт, ежели мне в будущий 1754 год повелено будет говорить похвальное слово Петру Великому в публичном Академическом собрании, на что я готов положить все свои силы».46
Для разработки задуманной темы оказалось недостаточно одного года. Это видно из выступления Ломоносова в Академическом собрании 18 апреля 1754 г., когда он предложил перенести подготовляемую им речь на следующий 1755 г.47 Сохранились отрывочные сведения о работе Ломоносова над этой речью. Как всегда, он одновременно интенсивно работал и над интересовавшими его естественнонаучными проблемами; в данном случае это были вопросы из области оптики, которые, между прочим, послужили основной темой его следующего публичного выступления. 28 ноября 1754 г. Ломоносов писал Л. Эйлеру: «Хотя о многом хотел бы я в этом письме известить вас, в особенности же сообщить вам мысли мои о происхождении цветов, но мешает мне недостаток времени, ибо я спешу написать похвальное слово Петру Великому, которое должен буду произнести 19 декабря».48
Как Ломоносов ни старался, он не успел закончить работу в срок. Его выступление пришлось перенести на апрель следующего года.49 президент Академии ознакомился, когда было подготовлено только ее начало, и первые листы ее были немедленно отправлены в типографию задолго до того, как Ломоносов закончил работу. Задержка же вышла еще и потому, что ввиду сложившихся обстоятельств Ломоносов в начале 1755 г. был поглощен составлением записки «О исправлении Санктпетербургской императорской Академии наук». Об этом подробнее речь будет в главе VIII, здесь же отметим, что, к счастью, обстоятельства изменились в пользу Ломоносова и он получил возможность относительно спокойно продолжать свою работу в Академии. Во всяком случае к середине апреля 1755 г. работа над «Словом» была завершена; оно тотчас пошло в печать и своевременно увидело свет.
Как и предыдущие выступления Ломоносова на торжественных ассамблеях, «Слово похвальное Петру Великому» имело огромный успех. О Петре и его преобразованиях не раз писали уже при его жизни, но никому еще до Ломоносова не удавалось это сделать так четко и увлекательно. Как ни стеснен был оратор временем, он сумел ярко и доходчиво изложить характеризующие петровское время коренные реформы во внутренней и внешней политике, в экономической и культурной жизни страны. Торжественное собрание завершилось «трактаментом» (приемом) у президента Академии наук.50
Произведение Ломоносова нашло достойный отклик за рубежом. В главе III отмечалось уже, что Вольтеру были посланы для работы над «Историей Петра» материалы, подготовленные Ломоносовым. К ним прежде всего относилось и «Слово похвальное» во французском переводе, которым, впрочем, Ломоносов остался недоволен.51 Тем не менее Вольтер не мог не отметить в письме к Шувалову: «В сем похвальном слове действительно есть красноречие». И даже, что гораздо более важно: «Я вижу, что ваш народ вскоре будет отличать себя науками так же, как оружием».52
«Слово похвальное», переведенное на немецкий язык, было помещено И. -К. Готшедом53 «Новейшее из области изящной учености».54 Редактор от себя добавил:
Титульный лист перевода на французский язык «Слово похвальное Петру Великому» с пометой Ломоносова.
Теперь уже наши читатели могут сами судить о том, какой мужественной силой и каким хорошим вкусом обладает этот русский вития».
Надо сказать, однако, что поэзия, филология, история, публицистика (ораторская проза является лучшим ее образцом), как они ни были близки духу Ломоносова, все же не были главным предметом его трудов. Больше всего его помыслы были направлены на создание новой естественнонаучной дисциплины — физической химии, истоки которой действительно связаны с его именем. Тем не менее, как ученый и патриот, он отдавал себе отчет в том, сколь важное общественно-политическое значение для русской культуры имеет его поэтическое творчество и его исторические изыскания. Он отдавался им со всей страстностью пытливого исследователя и неутомимого общественного деятеля. Сам Ломоносов болезненно переживал испытываемое им раздвоение. Говоря о разрабатываемой «системе физической химии», он отметил, что ее «совершить и сообщить ученому свету препятствует мне любовь к российскому слову, к прославлению российских героев и к достоверному изысканию деяний нашего отечества».55
«Словом о происхождении света, новую теорию о цветах представляющим». О вопросах природы и теории света Ломоносов размышлял очень давно, он не переставал ими заниматься, даже работая над другими темами. На торжественной ассамблее он заявил, что намерен «изъяснить все, что о цве́тах чрез пятнадцать лет думал, между другими моими трудами».56 Сказать новое слово там, где его предшественниками были такие гиганты науки, как Декарт, Гюйгенс, Гассенди и Ньютон, значило сделать поистине очень много. Как было впоследствии показано советскими историками точного естествознания, Ломоносов значительно раньше английского физика Томаса Юнга (1773—1829), который долгое время считался создателем современной теории цветного зрения, утверждал, что ощущение цвета получается за счет наложения друг на друга трех основных цветовых ощущений. С этого началась разработка так называемой «трехцветной теории зрения», хотя в то время четкого различия между природой света и природой его физиологического действия еще не было.57
Согласно уставу Академии, на торжественных ассамблеях доклады на чисто научные темы произносились на латинском языке. Для присутствующих вельмож, которые латыни, конечно, не знали, всегда изготовлялся русский перевод. Писать или говорить по-латыни для Ломоносова никакого затруднения не составляло. Тем не менее стремясь, чтобы и сугубо научные вопросы трактовались на родном языке, он настоял, чтобы «Слово о происхождении света» было написано на русском языке и произнесено также по-русски. На латинском языке «Слово» (в переводе Г. В. Козицкого) увидело свет лишь в 1759 г.
Чтение работы по важнейшему научному вопросу на родном языке предопределяло и форму ее изложения. Поэтому Ломоносов значительное место уделил историческому введению, остановившись на упорной и напряженной борьбе, которая велась между сторонниками различных воззрений на природу света. Помимо чисто познавательного значения, сообщенные факты должны были убедить слушателей (и читателей) в том, что не зря было поломано так много копий из-за этой трудной проблемы, что именно поэтому она привлекала неугомонных исследователей, что была очень важна для естествознания вообще и для практического его применения в особенности. «Испытание натуры, — подчеркивал Ломоносов в самом начале своего выступления, — трудно, слушатели, однако, приятно, полезно, свято. Чем больше таинства ее разум постигает, тем вящее увеселение чувствует сердце. Чем далее рачение наше в оной простирается, тем обильнее собирает плоды для потребностей житейских».58
Действительно область природы, являющаяся предметом изучения для физиков-оптиков, поистине беспредельна; необъятен круг проблем, стоящий перед ними. Обращаясь к своей аудитории, Ломоносов подчеркивал: «Большая часть прохладов и утех в жизни нашей от цве́тов зависит. Красота лица человеческого, одежды и другие украшения и утвари, приятность многоразличных минералов и драгоценных камней, потом животных разного рода, наконец все сияние благоприятного и прекрасного солнца, все, что оно в своем великолепии по расцветающим полям, в лесах и в морях производит, — все сие не достойно ли внимания нашего?».59
что они, «обращаясь с похвалою в одной химической практике, выше углей и пеплу головы своей поднять не смеют, дабы они изыскания причин и натуры первоначальных частиц, тела составляющих, от которых цве́ты и другие чувствительных тел свойства происходят, не почитали тщетным и суемудренным. Ибо знание первоначальных частиц толь нужно в физике, коль сами первоначальные частицы нужны к составлению тел чувствительных. Для чего толь многие учинены опыты в физике и химии? Для чего толь великих мужей были труды и жизни опасные испытания? Для того ли только, чтобы, собрав великое множество разных вещей и материй в беспорядочную кучу, глядеть и удивляться их множеству, не размышляя о их расположении и приведении в порядок».60
Задача, которую ставил перед собой Ломоносов заключалась в том, чтобы теоретически осмыслить собранный до него и им самим фактический материал. Созданию «системы физической химии» можно было бы посвятить труд всей жизни. Ломоносов и отдал этому большую часть ее.
Но он был одним из редких ученых-энциклопедистов.61 Чутко прислушиваясь к самым различным назревшим проблемам естествознания, он не мог не браться за разрешение хотя бы некоторых из них. Убедительным свидетельством этого являются его заявки на темы выступлений на торжественных ассамблеях, когда речь заходила об их подготовке. Так, когда в общем собрании Академии наук 21 мая 1757 г. обсуждался вопрос об очередной ассамблее, Ломоносов «предложил разные материи, о которых он может сочинить речи».62 Он назвал при этом тринадцать тем, заявив, что любую из них он может представить менее чем за два месяца на русском и латинском языках. Академия сочла наиболее подходящими три темы, из названных Ломоносовым, и вынесла решение: «Ему, господину Ломоносову, оставлено на волю, о коей из оных говорить хочет».63
Подготовка рукописи (на обоих языках) потребовала несколько больше времени, чем предполагал Ломоносов. Лишь 19 и 20 августа 1757 г. он огласил в Конференции Академии свою работу, представленную в письменном виде64 и названную «Слово о рождении металлов от трясения земли».
Торжественная ассамблея состоялась 6 сентября. Излагая свою теорию, согласно которой возникновение металлов в недрах земли обязано тектоническим явлениям, Ломоносов с самого начала убеждал своих слушателей, что разум и воля человека сильнее грозной стихии, так как, тщательно изучая природу, люди в конце концов покоряют стихии и обращают себе же на пользу все явления природы. Уже отмечалось, что Ломоносову приходилось защищать право исследователей изучать электрические явления, когда он после смерти Рихмана выступал со «Словом о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих».
Титульный лист «Слова о происхождении света».
поскольку от них зависят успехи земледелия. Еще Рихман в подготовленной им к торжественной ассамблее речи указал на новую, лишь зарождавшуюся область прикладных знаний,65 которую мы теперь называем электрокультурой (применение электричества для стимулирования роста различных злаков). На этот и на другие примеры обращения грозных сил природы на пользу человека Ломоносов указал в начале своего выступления. «Когда ужасные дела натуры в мыслях ни обращаю, слушатели, думать всегда принужден бываю, что нет ни единого из них толь страшного, нет ни единого толь опасного и вредного, которое бы купно пользы и услаждения не приносило... Хотя ж часто сокровенны перед нами бывают от противных вещей происшедшие угодия, которыми пользуемся в жизни нашей, однако они подлинны и велики. Так через многие веки трепет один токмо наносили громы человеческому роду и не иначе как токмо бич раздраженного божества всех устрашали. Но счастливые новыми естественных тайн откровениями дни наши сие дали нам недавно утешение, что мы большее излияние щедроты, нежели гнева небесного от оных через физику уразумели».66
Выше было сказано, что одновременно с предложением «Слова о рождении металлов» Ломоносов назвал еще двенадцать тем. Но ими не ограничивались те разрабатывавшиеся им проблемы, которые он считал нужным осветить на торжественных собраниях Академии наук. В 1754 г., когда в общем собрании зашла речь об очередной ассамблее, Ломоносов представил «Мнение о будущем публичном собрании».67 В числе перечисленных им «пристойных материй» были «Способы, как вернее определить ход корабельный и всякого мореплавания путь употреблять с большим приращением знания в мореплавании».
Морское дело было предметом внимания Петербургской Академии наук на протяжении многих лет. Еще задолго до отъезда Эйлера за границу Академия в 1737 г. поручила ему подготовить монографию о «морской науке», первая часть которой была завершена уже в 1740 г. Весь же труд68 и Шумахер обратился по этому поводу к Ломоносову. Книга была издана с предисловием на двух языках. Хотя нет никаких документов, свидетельствующих о том, что русский перевод принадлежит Ломоносову,69 но ему были близки вопросы, трактуемые в произведении Эйлера. В отчете за 1754 г. в разделе «Физика», в числе многих прикладных вопросов значится: «Изобретены некоторые способы к сысканию долготы и широты на море при мрачном небе: в практике исследовать сего без Адмиралтейства невозможно».70 Что Ломоносов действительно много и упорно продолжал трудиться над вопросами, относящимися к морскому делу, видно также из отчета за 1756 г. Говоря о диссертациях, которые «в разные годы зачаты делать», он на первое место ставит работу «О лучшем и ученом мореплавании».71 В протоколах Академии не раз упоминается о том, что Ломоносов представлял на рассмотрение усовершенствованные им приборы, употребляющиеся в мореплавании.72
В протоколе от 2 апреля 1759 г. записано: «Советник Ломоносов прочитал выдержки из своей речи, предназначенной для ближайшего публичного Академического собрания, и разъяснял бывшим при том членам, в чем заключаются предложенные им новые изобретения и инструменты, обещая передать впоследствии для прочтения тем, кто сведущ в этом вопросе, и самую речь. Присутствовавшие одобрили эти изобретения и инструменты, поскольку они могли понять их из устного объяснения».73 мая 1759 г. Ломоносов выступил с «Рассуждением о большой точности морского пути»,74 содержавшим обобщение проведенных им до того теоретических изысканий и описания предложенных им мореходных инструментов.
В последний раз Ломоносов выступил на торжественной ассамблее 6 сентября 1760 г. с докладом «Рассуждение о твердости и жидкости тел».75 Над этим вопросом работали и другие академики — Браун,76 Эпинус77 78 С первым из них Ломоносова связывали дружеские и деловые отношения. В речи на торжественном собрании он назвал Брауна «сообщником изысканий наших».79 Они вместе выступали 6 сентября с «публичными актами». Темой сообщения Брауна было «О удивительной стуже искусством произведенной, от которой ртуть замерзла». (Речь была произнесена по-латыни и напечатана на двух языках).
Задолго до торжественной ассамблеи в декабре 1759 г. в печатном органе Академии появились сообщения о поставленных Брауном опытах.80 Известие о том, что удалось заморозить ртуть, произвело сильное впечатление во всем ученом мире; на это событие откликнулся целый ряд научных периодических изданий.81
«Рассуждению о жидкости и твердости» имеется такая запись: «Мои опыты к произведению искусственного холода, сделанные в 1747 году».82 Далее, в его отчете за 1754 г. мы читаем: «Деланы опыты метеорологические над водою, из Северного океана привезенною, в каком градусе мороза она замерзнуть может; при том были разные химические растворы морожены для сравнения».83 Имеются еще и другие документы, свидетельствующие о том, что Ломоносов упорно работал над проблемой, послужившей предметом и его публичного выступления. Таким образом, когда в августе в Академическом собрании обсуждался вопрос о приближающейся ассамблее, намеченная Ломоносовым тема была им уже вполне разработана и в протоколе было записано: «Ломоносов взял на себя труд произнести речь по-русски».84
Менее чем за две недели до ассамблеи Ломоносов выступил в Академическом собрании и сообщил начало подготовленной им речи, которая не вызывала никаких возражений. «... Никто не сделал никаких замечаний против нее», — сказано в протокольной записи.85
Последнее выступление Ломоносова на торжественной ассамблее особенно замечательно тем, что в нем он впервые печатно сформулировал закон сохранения материи и движения. Мысли об этом «всеобщем законе природы» были им высказаны гораздо раньше — впервые в письме к Л. Эйлеру 5 июля 1748 г.86
«Словам») на торжественных собраниях Академии, выпускавшимся отдельными изданиями по-латыни, международном научном тогда языке, Ломоносов придавал большое значение. Он прилагал особую заботу, чтобы эти произведения стали достоянием научного мира и за рубежом. В журнале Академической канцелярии от 18 сентября 1761 г. записано: «Коллежский советник Ломоносов словесно предлагал, что сочинения его, изданные в печать книги, ко многим ученым людям не доходят, и стребовал, чтоб всех его сочинений от началу поныне выдать по 12 экземпляров в переплете»,87 что Канцелярия и выполнила, распорядившись переплести изданные его работы в одну книгу.88 В сохранившемся конволюте имеется девять работ; из них все восемь выступлений на торжественных ассамблеях; девятая работа «Явление Венеры на Солнце», изданная в 1761 г.89
Примечания
1 См.: М. И. . Первая веха в истории русско-китайских научных связей. Вестник АН СССР. 1959, № 9, стр. 95 и сл.
2 ПСЗ. т. XII. № 9425, стр. 734.
3 См. Примечания к т. 6 ПСС, стр. 547.
4 Г. -В. . Труды по физике. Изд. АН СССР. М., 1956, стр. 597.
5 Там же, стр. 598.
6 ПСС. т. 9. стр. 626.
7 Там же. т. 8, стр. 957.
8
9 Там же, стр. 235.
10 Там же, стр. 254—255.
11 См. Примечания к т. 8 ПСС, стр. 956.
12 Пекарский
13 ПСС. т. 2. стр. 345 и сл.
14 Там же, стр. 349.
15 Там же, стр. 351.
16 Там же, стр. 353.
17
18 Основной его труд «Первые основания металлургии или рудных дел (ПСС. т. 5. стр. 397 и сл.), увидевший свет в 1763 г., начат в 1742 г. (см. Примечания к т. 5, стр. 688), о чем свидетельствует, в частности, его работа «Первые основания горной науки (там же, стр. 365 и сл.), являющаяся первоначальной редакцией первой части названного труда.
19 О Ломоносове как металлурге см.: М. А. Павлов. 1) М. В. Ломоносов в металлургии. — Советская металлургия, 1936, № 12, стр. 8 и сл.; 2) «Первые основания металлургии, или рудных дел». — Газ. «Техника», 1936, 18 ноября, № 107, стр. 2; И. Н. . М. В. Ломоносов — основоположник металлургии как науки. — В кн.: Русские ученые в цветной металлургии. М., Металлоиздат, 1948, стр. 20 и сл. О значении металлургического производства в экономической и политической жизни страны Ломоносов говорил в посвящении Екатерине II «Первых оснований металлургии», ссылаясь при этом на историческое прошлое: «Земледельство, паства и ловитва суть первые средства, коими довольствовались древние праотцы человеческого рода для своего содержания. Благоустроенных обществ состояние... не терпит оных тесных пределов. Военное дело, купечество, мореплавание и другие государственные нужные учреждения неотменно требуют металлов, которые до просвещения, от трудов Петровых просиявшего, почти все получаемы были от окрестных народов, так что и военное оружие иногда у самих неприятелей нужда заставляла перекупать через другие руки дорогою ценою. Его рачению поспешествуя, натура открыла свое обильное недро и удовольствовала наши тогдашние нужды с некоторым избытком, коим уже пользуются и другие области» (страны; речь идет об отпуске железа за границу, игравшем важную роль в русском экспорте второй половины XVIII в.).
20 ПСС, т. 2, стр. 361—362.
21 Там же, стр. 366.
22 Там же, стр. 367.
23
24 Там же, т. 10, стр. 482.
25 Там же.
26 Рихман был ровесником Ломоносова; старшинство в Академии, как уже говорилось ранее, считалось по времени поступления на службу. Рихман был назначен профессором в 1741 г.
27 Билярский
28 ПСС, т. 10, стр. 482.
29 Там же, стр. 485.
30 Билярский, стр. 223.
31
32 Пекарский, т. II, стр. 402.
33 Франклин, Вениамин (Franklin, Benjamin, 1706—1790), американский ученый и государственный деятель. Открытия, сделанные им в области электричества, изложены в письмах к члену Лондонского Королевского общества П. Коллинсону (изданы в 1751 г.).
34 «Ломоносов», I, стр. 81.
35 Радовский. Вениамин Франклин и его связи с Россией. Изд. АН СССР, 1958.
36 «Ломоносов», I, стр. 100.
37 Там же.
38
39 Там же, стр. 85.
40 Там же, стр. 107.
41 «От господина советника и профессора Ломоносова, — писал Разумовский Шумахеру, — представлено мне, якобы делается от Канцелярии затруднение в печатании его речи на латинском и русском языке... Каким образом в том деле поступить согласно с Регламентом академическим, я о том предложил Собранию академическому, а вам рекомендую, дабы Канцелярия не вступалась в сие их дело, кроме того, что от них прислано будет для напечатания, о том только приложить старание без замедления» (Билярский
42 Вот что писал Эйлер Шумахеру: «Сочинения господина Ломоносова об этом предмете я прочел с величайшим удовольствием. Данные им относительно столь внезапного возникновения стужи и происхождения последней от верхних слоев воздуха в атмосфере объяснения я считаю совершенно основательными. Недавно я сделал подобные же выводы из учения о равновесии атмосферы. Прочие предложения столь же остроумны, сколько и правдоподобны, и свидетельствуют о счастливом даровании господина автора к распространению истинного познания естествознания, чему образцы, впрочем, он и прежде представлял в своих сочинениях. Ныне таковые умы весьма редки, так как большая часть остаются только при опытах, почему и не желают пускаться в рассуждения; другие же впадают в такие нелепые толки, что они в противоречии всем началам здравого естествознания. Поэтому предположения господина Ломоносова тем большую имеют цену, что они удачно задуманы и правдоподобны» (цитируется по переводу, приведенному в статье В. Л. Ченакала «Эйлер и Ломоносов» — Леонард Эйлер. Сборник статей в честь 250-летия со дня рождения, представленных Академии наук СССР. Изд. АН СССР, М., 1958, стр. 438). Почетный член Петербургской Академии наук Г. Гейнзиус, бывший в течение восьми лет (с 1736 по 1744 г.) действительным членом, писал в своем отзыве, что он читал речь Ломоносова с большим удовольствием и обнаружил в ней такие мысли, которые побуждают к дальнейшим изысканиям (Билярский, стр. 252).
43 ПСС, т. 3, стр. 23.
44
45 Этому вопросу посвящены статьи академика Е. К. Федорова: «„Слово о явлениях воздушных, от электрических сил происходящих“ Ломоносова и современные представления об атмосферном электричестве» (Изв. АН СССР, сер. геогр. и геофиз., т. XIV, № 1. 1950, стр. 25—36) и Б. Г. Кузнецова: «Развитие учения об электричестве в русской науке XVIII в.» (Тр. Инст. истор. естеств. и техн., т. 19, Изд. АН СССР, 1958, стр. 313 и сл.).
46 ПСС, т. 10, стр. 475.
47 Протоколы Конференции, т. II, стр. 301—302.
48 ПСС, т. 10, стр. 517.
49
50 «Санктпетербургские ведомости», 1755, № 34, от 28 апреля.
51 См. Примечания к т. 10 ПСС, стр. 680.
52 Письма г. Волтера к графу Шувалову и некоторым другим российским вельможам 1757—1773. М., 1808, стр. 39.
53 Готшед, Иоганн-Кристоф (Gotsched, Johann Christoph, 1700—1766), немецкий филолог; по его произведениям Ломоносов, будучи студентом, изучал поэтику и риторику (см. Примечания к т. 8 ПСС, стр. 1048).
54 —207.
55 ПСС, т. 3, стр. 342.
56 Там же.
57 Необходимо отметить, что сам Юнг прекрасно был осведомлен о работе Ломоносова; об этом свидетельствует составленная Юнгом библиография (A Catalogue of works relating to natural philosophy and the mechanical arts). В разделе физической оптики на первом месте значится труд Ломоносова (К. С. Ляликов— «Ломоносов», III, стр. 31—32).
58 ПСС, т. 3, стр. 317. Работы Ломоносова в области теоретической и прикладной оптики освещены на широком фоне трудов его предшественников в обстоятельном докладе Г. Г. Слюсарева 22 ноября 1960 г. на ежегодном заседании, посвященном дню рождения Ломоносова.
59 Там же, стр. 342—343.
60 Там же, стр. 342.
61 С. И. Вавилов в статье «Ломоносов и русская наука» писал: «Ломоносову по необъятности его интересов принадлежит одно из самых видных мест в культурной истории человечества. Даже Леонардо, Лейбниц, Франклин и Гете более специальны и сосредоточенны. Замечательно при этом, что ни одно дело, начатое Ломоносовым, будь то физико-химические исследования, трагедии и оды, составление грамматики и русской истории, организация и управление фабрикой, географические проекты, политико-экономические вопросы, не делалось им против воли или даже безразлично. Ломоносов был всегда увлечен своим делом до вдохновения и самозабвения — об этом говорит каждая страница его литературного наследства... Разнообразие Ломоносова удивительным образом совмещалось в нем вполне гармонически» (С. И. , Собрание сочинений, т. III, Работы по философии и истории естествознания, Изд. АН СССР, М., 1956, стр. 570).
62 Билярский, стр. 334.
63 Там же.
64
65 Г. -В. Рихман. Труды по физике, стр. 654.
66 ПСС, т. 5, стр. 296.
67 , т. II, стр. 551.
68 Scientia Navalis seu tractatus de construendis ac dirigendis navibus. Pars prior, complectens theoriam universam de situ ac motu corporum aquae innatantium. Auctore Leonhardo Eulero, prof. honorario Academiae imper. Scient. et Directore Acad. reg. scient. Borussicae. Petropoli, 1749.
69 В. Л. Ченакал— В кн.: Леонард Эйлер. Сборник статей в честь 250-летия со дня рождения, представленных Академии наук СССР. Изд. АН СССР, М., 1958, стр. 427.
70 ПСС, т. 10, стр. 391.
71 Там же, стр. 393.
72 Протоколы конференции, т. II, стр. 418—419.
73 Цитировано по переводу, приведенному А. И. Андреевым в Примечаниях к т. 4 ПСС, стр. 742.
74
75 Об этой работе Ломоносова см.: В. Я. Билык. Исследования Ломоносовым и Брауном явлений при затвердевании ртути. — «Ломоносов», III, стр. 53 и сл.
76 См.: И. А. Браун. О удивительной стуже, искусством произведенной, от которой ртуть замерзла. СПб., 1760.
77 —1802), преемник Рихмана по кафедре физики (1756). Эпинус известен не только как физик-исследователь (главным образом, в области электричества и магнетизма), но и как деятель народного просвещения. Он принимал активное участие в Комиссии по учреждению народных училищ (1782), разработав «Записку об организации в России низшего и среднего образования». Об этой стороне деятельности Эпинуса см.: Д. А. Толстой. Городские училища в царствование имп. Екатерины II. — Приложения № 1 к Запискам АН, т. 54, СПб., 1887, стр. 7 и сл.; об Эпинусе-физике см.: Я. Г. Дорфман. Эпинус и его трактат о теории электричества и магнетизма. — В кн.: Ф. -У. -Т. . Теория электричества и магнетизма. Сер. «Классики науки», Изд. АН СССР, 1951, стр. 461 и сл.
78 Цейгер, Иоганн-Эрнест (1720—1784), с 1756 г. занимал кафедру механики; из России уехал в 1764 г., оставаясь почетным членом Петербургской Академии наук.
79 ПСС, т. 3, стр. 379.
80 «Санктпетербургские ведомости», 1759, № 102 от 21 декабря, стр. 810—811 и № 104 от 28 декабря, стр. 825—826.
81 Кладо. Неизвестный отзыв в иностранной печати о работах Ломоносова по замораживанию ртути. — «Ломоносов», IV, стр. 344 и сл. Кстати исправим вкравшуюся неточность: «Сообщение об искусственном холоде, произведенном в Петербурге» напечатано в органе Лондонского Королевского общества. Philosophical Transactions, т. 51, ч. II, 1761, стр. 670 и сл.
82 ПСС, т. 3, стр. 413.
83 Там же, т. 10, стр. 391.
84 Протоколы Конференции, т. II, стр. 452. Работа была написана, кроме того, по-латыни.
85
86 ПСС, т. 2, стр. 185.
87 ПСС, т. 10, стр. 244.
88 Там же, стр. 679.
89 Об этой работе см.: В. В. . Ломоносов как организатор наблюдения прохождения Венеры по диску солнца в 1761 г. в России и открытие им атмосферы Венеры. — «Ломоносов», IV, стр. 7 и сл.