Радовский М. И.: М. В. Ломоносов и Петербургская академия наук
Глава I. На пути к профессорскому званию

Глава I

НА ПУТИ К ПРОФЕССОРСКОМУ ЗВАНИЮ

Петровские реформы выдвинули ряд острых государственных проблем, требовавших неотложного разрешения. Одной из самых важных была проблема подготовки отечественных специалистов.

До Петра, да и им самим вначале, вопрос о высококвалифицированных специалистах решался весьма просто — их выписывали из-за границы.¹ Не говоря уже о том, что это не соответствовало потребностям страны, приглашение иностранных специалистов было сопряжено с большими техническими трудностями и во многом зависело от характера взаимоотношений Московского государства с западными соседями. Например, в XVI в. были приглашены свыше ста зарубежных специалистов — врачей, аптекарей, архитекторов и др. Но неприязненные отношения с Ганзой и Ливонским орденом привели к тому, что в Россию не пропустили ни одного из них.²

Необходимость иметь в стране собственных специалистов была ясна передовым русским государственным деятелям давно, и уже в начале XVII в. были приняты действенные шаги в этом направлении. При Борисе Годунове правительство намеревалось даже создать для подготовки русских специалистов высшее учебное заведение и для начала послать несколько молодых людей учиться в заграничных университетах. Эта попытка успеха не имела. Развернувшиеся события, связанные с польско-шведской интервенцией, привели к тому, что о посланных за границу (в английские университеты) юношах забыли, а когда — уже в царствование Михаила Федоровича — о них вспомнили, то их следы совершенно затерялись.³

Тем не менее попытки московских царей посылать молодых людей учиться за границу не прекращались. Наибольший размах они приняли в конце XVII — начале XVIII в. Петр I, как выразился Ломоносов в одном из своих публичных выступлений, «во все европейские государства и городы, академиями (университетами, — М. Р.), гимназиями, военными училищами и художников искусством славные, избранных юношей пчелам подобное множество рассыпал».⁴

Однако эти меры общую проблему подготовки специалистов не разрешали, что прекрасно понимали передовые люди не только внутри страны, но и за границей. Лейбниц, например, в своих многочисленных проектах распространения просвещения, поданных Петру I и его ближайшим помощникам, неоднократно указывал на необходимость организовать в России сеть учебных заведений — средних и высших, задачей которых была бы подготовка специалистов для всевозможных областей государственного строительства.⁵

Эта глубоко продуманная идея нашла в некоторой степени отражение в утвержденном Петром I проекте устава Петербургской Академии.⁶ Ей с самого начала вменялось в обязанность наряду с научными изысканиями вести и педагогическую работу, что существенно отличало нашу Академию от подобных научных корпораций в западных странах, где уже в течение многих столетий существовали высшие учебные заведения — университеты, история которых восходит к XII в.

В России же до основания Академии наук не было ни средних, ни высших учебных заведений, за исключением духовных и военных. На Академию и было возложено восполнить этот пробел. Упоминавшийся здесь проект устава⁷ датирован январем 1724 г. В том же году начались переговоры с иностранными учеными, которые приглашались на работу в Россию. Уже в середине следующего года они начали съезжаться в Петербург, Академия наук была открыта, и при ней вскоре начали функционировать университет⁸ и гимназия. По заключенным контрактам академики должны были, помимо научных исследований, также преподавать в этих учебных заведениях. Следить за выполнением этого было одной из основных обязанностей президента Академии.⁹

Для прохождения курса высшего образования требовалась значительная подготовка. Ею в России обладало весьма ограниченное число молодых людей. Приехавшие академики, которые уже преподавали до того в зарубежных университетах,¹⁰ привезли с собой несколько своих студентов, чтобы они завершили свое образование в Петербурге.¹¹ Из первых академических студентов необходимо назвать такие имена, как Майер,¹² Гросс¹³ и Миллер,¹⁴ — так в первые десятилетия существования Петербургской Академии назывались действительные ее члены.

В списках академических студентов «иноземцы» значились еще долго. В перечне за 1727 г. из двенадцати учащихся мы находим всего четыре русских фамилии,¹⁵ и только один из них, Василий Адодуров, достиг положения адъюнкта (первая академическая ступень), но и он вскоре покинул Академию.¹⁶ Иными словами, подготовка отечественных специалистов в первые годы существования Петербургской Академии наук была далеко не удовлетворительна. Положение осложнялось еще и тем, что вскоре некоторые крупные ученые, имевшие неоспоримые заслуги в истории Академического университета, покинули Академию по причинам, о которых речь будет ниже.

Оживление в деятельности Академии наук наступило после того, как во главе ее стал И. -А. Корф, именовавшийся «главным командиром».¹⁷ Отдавая больше внимания возглавляемому им учреждению, чем его предшественники, он серьезно занялся и Академическим университетом. В Петербургской Академии даже после отъезда ряда крупных ученых оставалось еще достаточно сил, чтобы она могла занять видное место среди мировых научных корпораций. Достаточно назвать имя Леонарда Эйлера,¹⁸ который пользовался заслуженной славой авторитетнейшего ученого не только в России, но и во всем мире.

Одной из труднейших задач, с которыми столкнулся Корф, был подбор учащихся для Академического университета. Вначале он пытался решить эту проблему в порядке обычного набора. В апреле 1735 г. он обратился в Правительствующий сенат с ходатайством, «дабы соблаговолено было приказать сначала 30 человек шляхетных юношей доброго нрава и довольныя надежды при Академии воспитать и содержать, и не толико в приличных к украшению, но и вышних науках, по намерению е. и. в. Петра Великого, так обучать, чтоб они со временем государству полезные услуги показывать могли».¹⁹

Эта попытка была обречена на неудачу. Для «шляхетных юношей» привлекательней были военные учебные заведения, предоставлявшие своим питомцам значительно больше привилегий, чем Академический университет. Поэтому менее чем через месяц Корф обратился в Сенат с новым ходатайством и просил приказать «из монастырей, гимназий и школ в здешнем государстве двадцать человек, чрез означенных к тому от Академии людей, выбрать, которые столько научились, чтоб они с нынешнего времени у профессоров сея Академии лекции слушать и в вышних науках с пользою производить могли».²⁰

Представление Корфа было рассмотрено лишь полгода спустя — 15 октября 1735 г. В Академии был получен из Правительствующего сената указ, согласно которому Славяно-греко-латинской академии²¹ предписывалось выбрать из учащихся наиболее способных и успевающих («в науках достойных») двадцать человек и, по установлению их знаний, удостоверенному ректором и преподавателями, отправить их в Петербург в Академию наук.²²

Нельзя сказать, чтобы распоряжение высшей власти было охотно выполнено Московской духовной академией,²³ заботившейся естественно о подготовке служителей культа, а не о специалистах для замещения светских должностей. Между тем уже в течение целого ряда лет значительное число ее питомцев, пренебрегая духовным саном, предпочитало гражданскую службу церковной. Многие из них, не окончив Академии, поступили в Медико-хирургическое училище,²⁴ открытое в 1706 г. К тому же в 1732 г., по ходатайству Академии, из старших классов Славяно-греко-латинской академии были отобраны двенадцать лучших учеников для отправки в Камчатскую экспедицию.²⁵

За выполнением указа Правительствующего сената должен был следить Синод, обязавший ректора архимандрита Стефана неукоснительно «представить тех школьников в конторе Правительствующего сената немедленно».²⁶ Тем не менее это распоряжение было выполнено немногим больше, чем наполовину. Вместо двадцати в декабре месяце было отобрано всего двенадцать учащихся. Они и были присланы в Академию наук. Сообщая об этом Сенату, Корф вынужден был просить, «дабы повелено было означенных учеников полное число двадцать человек в Академию выслать. А буде в Спасском монастыре не имеется, то б повелено было из других училищных монастырей выслать же».²⁷

Двенадцать учеников Славяно-греко-латинской академии были отобраны из старших классов, называвшихся не по порядковым номерам, а по предметам, которые там изучались, — это были классы богословия, философии, риторики и пиитики. Сохранился список всех двенадцати учеников: Василий Лебедев, Яков Виноградов, Яков Несмеянов, Александр Чадов, Дмитрий Виноградов, Иван Голубцов, Михайло Ломоносов, Прокофей Шишкарев, Семен Старков, Алексей Барсов, Михайло Коврин и Никита Попов.²⁸ О многих в литературе сохранились биографические данные, которые свидетельствуют о том, что выбор студентов для Академии был вполне удачен. Четвертая часть из них достигла видного положения в науке и технике. Кроме Ломоносова, действительным членом Академии стал Никита Попов,²⁹ а Дмитрий Иванович Виноградов (1717—1758), создатель русского фарфора,

Первое здание Академии наук.

³⁰ Большинство остальных заняли более скромные места, требовавшие тем не менее высокой квалификации. Это были переводчики, корректоры академической типографии, помощники академиков, занимавшихся экспериментальными работами; один из них, Яков Несмеянов, был назначен преподавателем Академической гимназии.³¹

Из Москвы ученики Славяно-греко-латинской академии выехали 23 декабря 1735 г., как это видно из донесения сопровождавшего их отставного прапорщика Василия Попова,³² и через десять дней прибыли в Петербург.³³

История Академического университета разработана слабо; сохранилось очень мало материалов о том, как жили и чему учились приехавшие в Петербург москвичи. Но из одного документа, о котором речь будет ниже, видно, что Ломоносов и Виноградов вскоре обратили на себя внимание. В это время для Камчатской экспедиции³⁴ потребовался химик, знакомый с горным делом.³⁵ Такого специалиста в Академии не оказалось. Здесь не было тогда и отдельной кафедры химии; эта дисциплина входила в кафедру естественной истории. В Академии решили обратиться к известному тогда специалисту по горному делу И. Ф. Генкелю, автору ряда трудов, переведенных на французский и английский языки,³⁶ жившему в Фрейберге, крупном горнозаводском центре Саксонии.³⁷ Тот ответил, что нужного Академии специалиста не найдется и в Германии,³⁸ и предложил послать в Фрейберг несколько молодых людей, которые изучили бы там горное дело и металлургию.³⁹ В Академии с этим согласились, и Корф предложил правительству отправить трех студентов в Германию, в г. Фрейберг к «берг-физику» Генкелю для обучения. Через два месяца после приезда москвичей в Петербург Корф представил правительству доклад, в котором говорилось: «Ежели по моему 23 февраля сего года поданному докладу всемилостивейше повелено будет несколько молодых людей в Фрейберг, к берг-физику Генкелю для обучения металлургии отправить, то могут выбраны быть из нижеозначенных учеников: 1) Густав Ульрих Рейзер, советника Берг-коллегии сын, рожден в Москве и имеет от роду семнадцать лет. 2) Дмитрий Виноградов, попович из Суздаля, шестнадцати лет. 3) Михайло Ломоносов, крестьянский сын из Архангелогородской губернии, Двиницкого уезда, Куростровской волости, двадцати двух лет.⁴⁰

«Понеже они все те свойства в себе имеют, каких помянутый берг-физикус требует, то надеяться можно, что и они со временем изученые берг-физики будут».⁴¹

Обучение в Германии для питомцев Славяно-греко-латинской академии было связано с большими затруднениями, так как они не знали немецкого языка. Но это не считалось препятствием для отправки их за границу. Насколько ценили в Академии способности Ломоносова и Виноградова, видно из следующих слов Корфа: «Хотя Дмитрий Виноградов с Михайлом Ломоносовым немецкого языка и не знают, однако еще в бытность свою здесь чрез три месяца столько научиться могут, сколько им надобно».⁴²

Правительство согласилось с мнением президента Академии наук и ассигновало необходимые средства для отправки и содержания академических студентов в Фрейберге, «чтоб могли себя содержать без излишества». В резолюции кабинета е. и. в., датированной 13 марта, предусматривалась еще командировка их, по окончании курса в Фрейберге, в другие страны Западной Европы: «А как они, будучи в Фрейберге, науку примут и потребно им будет ехать для окончания тех своих наук и смотрения славнейших химических лабораторий в Англию, Голландию и во Францию, тогда им для тамошней бытности и возвращения в Россию учинить прибавку».⁴³

Однако план этот подвергся существенному изменению. Отец студента Райзера, горный советник Райзер,⁴⁴ написал Корфу письмо, в котором предложил другую программу обучения русских студентов химии и металлургии. Он считал, что, для того чтобы Россия получила действительно высококвалифицированных специалистов, учащимся необходимо дать солидную подготовку по естествознанию, включающую основательное изучение ряда дисциплин; их должно быть не менее десяти, а именно: физика, химия, физическая география, минералогия, механика, гидравлика, гидротехника, литейное дело, маркшейдерское дело и графика. Кроме того, будущие ученые горные офицеры должны хорошо усвоить иностранные языки, по крайней мере немецкий, французский, английский и латинский. Иными словами, речь шла о фундаментальном университетском курсе, который должен был предшествовать углубленному изучению горнозаводского дела.⁴⁵

Академия с этим согласилась. Из германских университетов был избран Марбургский, основанный еще в XVI в.⁴⁶ и видавший в своих стенах Джордано Бруно еще за полтораста лет до приезда русских студентов.⁴⁷ В университете уже свыше десяти лет преподавал знаменитый ученый-энциклопедист Христиан Вольф.⁴⁸ Он был хорошо известен в России, так как с его именем связан начальный период организации Академии наук^{49 50}

В изданном 15 июня 1736 г. распоряжении Корфа указано: «Имеют оные три студента прежде в Марбург, в Гессию ехать, чтоб там в металлургии и в прочих науках положить основание и продолжать оные под смотрением профессора Волфа, к которому о том особливо писать, дабы он их по той инструкции, которая им дана будет, таким порядком содержал, чтоб они по прошествии двух лет в состоянии были к исполнению всемилостивейшего намерения е. и. в. в Фрейберг и в другие горные места, во Францию, Голландию и Англию ездить, для получения там большей способности в практике».⁵¹

Прошло около двух месяцев, пока вопрос о посылке студентов за границу был окончательно решен. 7 августа президент Академии наук обратился в Коллегию иностранных дел с ходатайством о выдаче Райзеру, Виноградову и Ломоносову паспортов на срок «по окончании их наук».⁵²

Наиболее удобным путем в Германию тогда был морской. Студенты не избежали некоторых приключений, которые кратко изложены в письме Райзера к президенту Академии.⁵³ 3 ноября они прибыли в Марбург⁵⁴ и сразу же направились к Вольфу, которому вручили следующее письмо президента Академии наук: «Особенно рекомендую Вашему высокоблагородию... студентов Райзера, Ломоносова и Виноградова, которым ее имп. величество «всемилостивейше повелеть соизволила усовершенствоваться за границею в металлургии и прочих науках, относящихся к горной части. Инструкция их покажет Вам, что они обязаны делать, а в самом непродолжительном времени я сам буду иметь честь уведомить Вас обо всем остальном».⁵⁵

Инструкция — в ней нашли отражение высказанные отцом Райзера соображения — подробно определяла круг обязанностей и линию поведения посланных за границу студентов.⁵⁶ Прежде всего им надлежало везде и во всем «показывать пристойные нравы и поступки» и усердно и прилежно овладевать изучаемыми предметами. На первый план ставились дисциплины, относящиеся к области химии и горного дела. Большое внимание студенты должны были уделять и общим курсам — естественной истории, физике, геометрии, тригонометрии, механике, и гидротехнике. Всем этим предметам они должны были учиться у Вольфа, требуя «при всех случаях совета», о чем ему Академия уже сообщила, и по этому делу она и впредь будет с ним в переписке.

От студентов требовали, чтобы они не только знакомились с горнозаводским делом непосредственно на производстве, но и сами, не гнушаясь никакой работой, на практике овладевали будущей своей профессией. «Положивши основание в теории, —

Вид г. Марбурга.

гласит следующий пункт, — должен он⁵⁷ при осматривании рудокопных мест различные свойства гор и руд, так же и случающуюся при том работу и прочие к тому принадлежащие машины и строения прилежно примечать, а при плавлении и отделении руд в лабораториях сам трудиться, и везде в практике ничего не пренебрегать, чем он свое знание в химии и в горных делах в возможное совершенство привести может».⁵⁸

По окончании курса студенты должны были научиться не только свободно читать, но и свободно говорить и писать на немецком, латинском и французском языках. Так как они готовились к инженерной деятельности, им было вменено в обязанность учиться и рисованию.

Об успехах и поведении студентов сообщать президенту Академии должен был Вольф. Сами они обязаны были не реже чем два раза в год посылать Академии «известия» о пройденных дисциплинах, сообщая отдельно, каким наукам и языкам обучаются. При этом студентам надлежало прилагать «нечто из своих трудов в свидетельство прилежания». Они обязаны были отчитываться в понесенных расходах, посылая счета с расписками. В случае если по окончании курса учения в Германии они для усовершенствования в избранной специальности будут направлены в Саксонию, Голландию, Англию и Францию, то им была обещана новая инструкция.

В одном из писем к Корфу Райзер писал: «Г-н регирунгсрат Вольф хочет сам принять на себя труд руководить нашими занятиями, согласно инструкции, полученной нами от Вашего превосходительства».⁵⁹ Уже через три дня после прибытия в Марбург русские студенты начали аккуратно посещать лекции. Запись о вступлении «петербургских руссов» в университетской книге датирована 17 ноября (нов. ст.) 1736 г.⁶⁰

Почти пять лет пробыл Ломоносов за границей, и, как отметил его биограф Б. Н. Меншуткин,⁶¹ ни один период его жизни не известен так хорошо и подробно.⁶² Это объясняется тем, что, согласно инструкции, студенты обязаны были посылать в Академию отчеты, в которых содержались подробные сведения не только о прохождении ими курса обучения, но и сведения, относящиеся к их личной жизни, и отчеты об израсходовании отпущенных им средств. Эти источники дополняются еще и письмами Ломоносова и Райзера, а также сообщениями в Академию их наставников Вольфа и Генкеля.⁶³

В Академии были уверены, что взятые на себя обязательства Вольф выполнит лучшим образом и что академические студенты попали в верные руки, тем не менее считали необходимым следить за ними с неослабевающим вниманием. Когда получение первого отчета студентов задержалось, Корф обратился к Вольфу с просьбой «понудить их к исполнению этого».⁶⁴ «в наискорейшем времени о ходе своих занятий и об употреблении отпущенных денег».⁶⁵

Хотя студенты были поручены надзору Вольфа и ему надлежало сообщать Академии об их успехах, от них требовали еще так сказать «вещественные доказательства», по которым Академия будет судить об их усердии и прилежании. «Из пробных диссертаций, которые вами будут приложены, — писал Корф в заключение, — я увижу, какие успехи вы сделали в науках».

Письмо президента Академии наук звучало если не как выговор, то как строгое внушение, которого, надо сказать, студенты не заслужили. Они еще в июне месяце послали общий отчет,⁶⁶ написанный рукою Райзера, так как Ломоносов и Виноградов не овладели еще немецким языком настолько, чтобы самим писать на этом языке президенту Академии наук. Из этого документа видно, что и Ломоносов, и Виноградов за время пребывания в Марбурге брали уроки немецкого языка, арифметики, геометрии, тригонометрии, а с мая месяца начали учиться французскому языку и рисованию. Отчет этот был получен Академией лишь в конце сентября 1737 г. Отсутствие в Академии в течение столь длительного времени сведений от ее питомцев вызвало большое беспокойство: 14 августа состоялось определение Канцелярии Академии, в котором читаем: «Академия наук определила за моря в Марбурх писать на немецком языке к ученикам Михайле Ломоносову, Дмитрию Виноградову, к Рейзеру с требованием о присылке от них о науках, что обучили и обучаются... репортов немедленно, також о присылке счетов о издержанных на них деньгах; також профессору Вольфу в Марбурх писать и о имении над ними крепкого смотрения и о репортировании о их состоянии».⁶⁷

Большой интерес представляет сообщение Вольфа об успехах русских студентов в немецком языке, на котором, по его словам, они уже начинают говорить и хорошо понимают немецкую речь. Надо сказать, что Вольф был слишком сдержан, говоря об успехах в немецком языке, по крайней мере в отношении Ломоносова. В тот же день, что и Вольф, Ломоносов послал письмо Корфу, и оно было написано по-немецки.

Как мы видели, Райзер, прибыв в Германию, стал писать Корфу (и довольно часто). Ломоносов же почти в течение года не давал о себе знать, но вовсе не по своей нерадивости. Дело в том, что в первые годы существования Академии наук на русском языке велось лишь делопроизводство; протоколы же и корреспонденции писались по-латыни, а затем на немецком языке. Райзер, немец по происхождению, вполне владел родным языком. Ломоносову же и Виноградову этот язык предстояло изучить. Письма и отчеты являлись, таким образом, свидетельством об успехах не только в изучаемых науках, но и в овладении иностранным языком, столь важным для будущих специалистов.

В Марбурге русские студенты были обставлены материально гораздо лучше, чем в течение тех девяти месяцев, когда они жили в Петербурге, не говоря уже о годах учения в Славяно-греко-латинской академии, когда им буквально приходилось перебиваться с хлеба на квас.⁶⁸

Марбургский университет состоял из четырех факультетов: теологического, юридического, медицинского и философского (естественнонаучного). На последнем преподавал и занимал ведущее положение Вольф, к которому Ломоносов на всю жизнь сохранил чувство глубокого уважения и благодарности. Об их взаимных отношениях придется говорить еще не раз. Здесь же заметим, что Ломоносов слушал лекции не только на философском факультете, но и на медицинском, получив там солидную подготовку по биологии и химии. Ломоносов высоко ценил представившиеся ему большие возможности пополнить свое образование. Он знал о той роли, которую сыграл Корф как в деле вызова учеников Славяно-греко-латинской академии в Петербург, так и в отправке его за границу, и в письме к «главному командиру», выражая ему благодарность, писал: «Я навеки посвящаю Вам свое признательное сердце, которое на всю жизнь сохранит в благоговейной памяти Ваше неоценимое благоволение».⁶⁹

В том же сентябре месяце 1737 г. Ломоносов представил отчет об израсходовании отпущенных ему средств. Из них ему приходилось тратить не только на личные нужды, как например на одежду, но и платить некоторым учителям: рисования, французского языка, фехтования и танцев. Плата была, правда, невысокой, но эти расходы составляли более десяти процентов его бюджета (26 талеров из общей суммы 209, включая сюда проезд из Петербурга в Марбург). Из отчета явствует, что почти одну треть своих средств Ломоносов тратил на приобретение книг.⁷⁰

Отчеты и счета студентов в Академию наук читались самим президентом, со вниманием, граничившим с придирчивостью, что в данном случае преследовало назидательные цели. Студенты,

Страница из правил поведения студентов Марбургского университета.

например, на посланном отчете (рапорте) не поставили своих подписей, а на счетах — дат, и за это Корф, правда, в весьма вежливой форме, но внушительно им выговаривал: «Господа, я получил Ваш счет без означения числа и рапорт без подписи. Прошу Вас впредь быть аккуратней».⁷¹

За этими мелкими упущениями Корф не терял из виду серьезного отношения студентов к своим учебным обязанностям. Как из их отчета, так и из письма Вольфа можно было заключить, что их учебная нагрузка была не малой. Тем не менее они пожелали изучать еще и естественную историю, о чем Вольф сообщил Корфу. Последний одобрил это желание студентов и поручил академикам Крафту⁷² и Амману⁷³ разработать инструкцию (программу), предусматривающую круг дисциплин, которыми студентам следует заняться.⁷⁴

Под естественной историей тогда разумелись биология и минералогия. В наставлении, разработанном Крафтом и Амманом, было указано, как изучать эти две области знания. Что касается минералов, то от русских студентов требовалось, чтоб они безошибочно могли узнавать и отличать все породы камней, руд и вообще «все естественные тела, находящиеся в земле». Студентам предлагались основательно ознакомиться с литературой по этому вопросу, особенно с теми руководствами, в которых «все эти предметы по хорошей методе распределены на известные классы, роды и виды с означением их характеристических отличий». В инструкции названы и авторы таких пособий.

В те времена дифференциация наук находилась еще в зачаточном состоянии, и учебные заведения готовили, как мы бы теперь сказали, специалистов весьма широкого профиля. Горные инженеры были широкообразованными натуралистами, превосходно разбирающимися и в ботанике, и в механике, и в других областях знания. Именно таких специалистов хотела иметь в своем составе Академия наук, учитывая цели организуемых ею экспедиций. Крафт и Амман подчеркивали: «Знакомство с растениями может им принести пользу и удовольствие при путешествиях, которые им по возвращении, может быть, придется совершить по России и Сибири к рудникам, а Академии может доставить повод к новым открытиям».⁷⁵

Студентам рекомендовалось изучить литературу о животных, отдельно о зверях, птицах, рыбах, насекомых, и не упускать ни одного случая, когда окажется возможным ознакомиться с образцами в музеях, или, как тогда говорили, в кунсткамерах и кабинетах. Все для них новое студенты должны были отметить, составив краткое описание, с тем чтобы впоследствии было легче припомнить увиденное.

Подчеркивая важность изучения минералогии и биологии, авторы наставления в заключении напоминают студентам, что они ни в коей мере не должны забывать того, что является их главной специальностью: «Само собою разумеется, что господа студенты должны заняться этим весьма обширным предметом естественной истории настолько, насколько это возможно будет сделать без ущерба главной предписанной им цели, т. е. упражнению в горном искусстве и систематической химии».⁷⁶

Наставление (инструкция) датировано 30 августа (11 сентября) 1737 г.; оно дошло в Марбург вовремя, и Ломоносов в письме к Корфу от 9 (20) ноября обещал «всеми силами следовать как данной нам с собою, так и недавно полученной нами инструкции».⁷⁷ издания можно было приобретать лишь во время ярмарок.⁷⁸

Обстоятельный отчет о своих занятиях Ломоносов послал в Академию 15 октября 1738 г.⁷⁹ В нем было отмечено, что после прослушания лекций, упомянутых в предыдущем донесении, он изучал у Вольфа экспериментальную и теоретическую физику, логику, метафизику и химию.

Значительный интерес представляют сведения о сделанных им расходах из 200 рублей (240 талеров), которые отпускались в год каждому студенту. Здесь указаны не только относительно крупные траты на стол и квартиру, но и мелкие расходы, вплоть до уплаты цирюльнику за бритье и кровопускание, а также приведен «реестр купленным доселе книгам». Стоимость последних в полтора раза превышала все указанные выше расходы. Главная ценность реестра для нас заключается в том, что он является источником для объективной оценки быстрого умственного развития Ломоносова. За каких-нибудь полгода он приобрел около шестидесяти книг по самым различным естественнонаучным и научно-прикладным дисциплинам, и даже по художественной литературе. Тут были перечислены и дорогостоящие издания, некоторые стоимостью свыше десяти флоринов, и небольшие книжки ценой в несколько крейцеров.

В книжном собрании Ломоносова мы находим и учебные пособия (руководства), и объемистые трактаты по математике, физике, химии, географии, медицине, грамматике (в том числе грамматики итальянского языка), сочинения выдающихся философов и мыслителей, словари и справочники, изданные на латинском, немецком и французском языках в Лейпциге, Франкфурте, Лейдене, Виттенберге, Иене, Галле, Нюренберге, Ульме, Амстердаме, Берлине, Бреславле, Гамбурге, Геттингене.⁸⁰

Было бы, однако, неправильно полагать, что русские студенты жили как затворники, углубившись лишь в академические занятия. Не надо забывать, что учились они в немецком университете, а своеобразные и часто буйные нравы немецких буршей были известны во всем мире. Академик М. И. Сухомлинов, так много сделавший для изучения творчества Ломоносова, специально изучал по архивным материалам жизнь и окружение Ломоносова в Марбурге. В цитированном уже очерке он нарисовал яркую картину буйной жизни марбургских студентов.

Поведение учащихся, например, на праздновавшемся лет за десять до приезда русских студентов двухсотлетнем юбилее Марбургского университета считалось по тому времени достаточно благопристойным. Между тем вот что записал очевидец об этом торжестве: «В зале обедало около пятисот человек; господа студенты веселились вдоволь, но не произошло ни малейшего несчастья, ни даже беспорядка, за исключением только того, что все стаканы, бутылки, столы, скамьи и окна были разбиты вдребезги, что сделало убытку на двести талеров».⁸¹

Обычно никто из учащихся высших учебных заведений не жил по своим средствам; считалось нормальным, что почти каждый из них постоянно, не стесняясь, делал долги. Русские студенты не избежали влияния окружающей обстановки и в значительной мере восприняли нравы немецкой учащейся молодежи.

Правда, до громких скандалов, нередко случавшихся и в Марбурге, где бывали потасовки, кончавшиеся смертоубийствами, дело не дошло, тем не менее и наши студенты стали жить не по средствам и наделали немало долгов. Корф сам учился в немецком университете (Иенском)⁸² и хорошо был знаком с нравами немецкой молодежи. Поэтому, посылая деньги на содержание академических питомцев, он предлагал Вольфу по усмотрению выдавать их студентам или держать у себя, отпуская им средства строго по надобности.⁸³ Вольф так и поступал, но присылаемых из Петербурга денег хватало только на покрытие долгов, а затем студенты вынуждены были снова делать долги. В августе 1738 г. в письме к Корфу Вольф отмечал: «Вся ошибка происходит от первого начала. Деньги, привезенные ими с собой, они прокутили, не заплатив того, что следовало, а потом, добыв себе кредит, наделали долгов».⁸⁴

Нетрудно себе представить, какое впечатление произвело в Академии наук это сообщение Вольфа. Корф послал приказ, в котором строго порицал студентов за то, что они «стали вести распутную жизнь и наделали долгов».⁸⁵

Нет сомнения в том, что меры, принятые наставником русских студентов и президентом Академии наук, диктовались суровой необходимостью. Из истории Академического университета известно немало случаев, даже в Петербурге, когда некоторые наиболее одаренные его питомцы, успехи которых возбуждали самые радужные надежды, погибали вследствии своей беспорядочной жизни, не успев проявить во всю мощь своих замечательных способностей.

В этих условиях следует особо подчеркнуть в качестве одной из заслуг Корфа перед возглавляемым им учреждением его постоянную заботу о подготовке отечественных специалистов.

Как видно из цитированных строк из письма Корфа к Вольфу, успехами самих учебных занятий русских студентов Академия была вполне довольна. Вольф мог гордиться своими учениками. В том же письме, где речь идет о разгульной жизни студентов, Вольф отмечал: «... у г. Ломоносова, по-видимому, самая светлая голова между ними; при хорошем прилежании он мог бы и научиться многому, выказывая большую охоту и желание учиться».⁸⁶ А в другом письме, датированном 13 января 1739 г., мы читаем: «Более всего я еще полагаюсь на успехи г-на Ломоносова: он, по-видимому, и раскаивается в сделанных долгах».⁸⁷

Успехи Ломоносова были действительно незаурядными, в чем Академия постоянно убеждалась из тех «специменов» (образцов), которые свидетельствовали о достижениях как в науке, так и в литературе. В цитированном письме к Вольфу (октябрь 1738 г.) Корф, отвечая на вопрос, в чем должны состоять образчики успехов его учеников, писал: «Упомянутые образчики, по моему мнению, могли бы состоять из какой-нибудь диссертации или экспромта, или вообще сочинения, написанного, но не печатанного, на заданную Вами тему. Они должны быть представляемы по полугодно, но начало им следует положить теперь же».⁸⁸ Еще до получения этого письма в Марбурге у Ломоносова была уже готова написанная им по-латыни «Работа по физике о превращении твердого тела в жидкое в зависимости от движения предсуществующей жидкости».⁸⁹ Исследователь творчества Ломоносова Б. Н. Меншуткин писал об этом первом его опыте: «Работа интересна не по самой теме, но по разработке этой темы: все выводы построены строго логично, можно сказать вполне безупречно. Доказательство правильности основного положения Ломоносов ведет просто, но точно».⁹⁰

Еще в Славяно-греко-латинской академии Ломоносов проявил большой интерес к художественной литературе и сам начал писать стихи. Первый известный нам опыт относится к 1734 г.⁹¹ «Новый и краткий способ к сложению российских стихов». Экземпляр этой книги сохранился, и на нем имеется немало замечаний, сделанных Ломоносовым. За границей его интерес к поэтическому творчеству не погас, и при всей насыщенности программы обучения естественнонаучными предметами Ломоносов писать стихи не переставал.

Инструкция требовала от студентов, чтобы они преуспевали в языках столько же, как и в изучаемых научных дисциплинах. Письма и отчеты Ломоносова свидетельствовали об овладении немецким языком. Образчик работы по физике написан на латинском языке. О степени знания французского языка указывал выполненный им перевод популярной тогда оды французского поэта Ф. Фенелона.⁹² Эту работу, названную им «Ода, которую сочинил господин Франциск де Салиньяк де ля Мотта Фенелон, архиепископ дюк Камбрейский, священныя Римския империи принц»,⁹³ вместе со «специменом» по физике Ломоносов послал в Академию, приложив их к уже упоминавшемуся рапорту от 15 октября 1738 г.

Следуя инструкции, Ломоносов и следующий специмен послал в срок. В апреле месяце 1739 г. в Академии была получена «Физическая диссертация о различии смешанных тел, состоящем в сцеплении корпускул».⁹⁴ Как и первая работа, «Физическая диссертация» относилась к области атомистической теории вещества. В отличие от первой работы, о которой в Архиве Академии, кроме самой рукописи, никаких материалов обнаружить не удалось,⁹⁵ о «Физической диссертации» имеются сведения в протоколах Конференции. 30 апреля президент Академии на очередном заседании показал собравшимся работу Ломоносова. С ней ознакомились академики Г. Крафт, И. Вейтбрехт⁹⁶ и Л. Эйлер, их пометки имеются на последней странице рукописи.⁹⁷

В том же году Ломоносов написал оду на взятие Хотина и послал ее в Академию при письме «О правилах российского стихотворства». Это произведение свидетельствует о том, как он, живя за границей, пристально следил за событиями, происходящими на родине, которая вела войну с турками и с татарами. О победе, одержанной русскими войсками при взятии турецкой крепости, в Саксонии узнали раньше, чем в Петербурге.⁹⁸ Это был самый большой успех русского оружия после петровских побед, и Ломоносов воспел ее в своем стихотворении. «Ода, которую вашему рассуждению вручить ныне высокую честь имею, — писал Ломоносов петербургским академикам, — не что иное есть, как только превеликие оные радости плод, которую... преславная над неприятелями победа в верном и ревностном моем сердце возбудила».⁹⁹

Ода и письмо Ломоносова указывали на то, что его успехи в литературе были не меньше, чем в науке, хотя в Академии тогда и не сумели оценить их по достоинству.¹⁰⁰ Тем не менее, как отметил В. Г. Белинский, эта ода Ломоносова положила начало новому направлению в русской литературе.¹⁰¹ Сам же Ломоносов, как и его учитель Вольф, считал, что главные успехи были сделаны им в области естественных наук, хотя прошло менее трех лет с тех пор, как он приехал в Марбург. До этого его подготовка ограничивалась лишь прохождением курса в духовном учебном заведении, в котором преподавались между прочим и некоторые естественнонаучные дисциплины, но в весьма незначительном объеме.¹⁰² Несколько месяцев обучения в Петербурге в Академическом университете не могли значительно повысить уровень образования, достигнутый ранее — так, приехавшие вместе с ним из Москвы другие ученики Славяно-греко-латинской академии в октябре 1736 г. (Ломоносов тогда уже покинул Петербург) жаловались, что «и доныне как без учения, так и без определения находимся».¹⁰³

Тем более были поразительны успехи студентов, посланных в Марбург. Вольф считал, что за исключением курса математики, который слушают у него Ломоносов и Райзер, русским студентам в университете больше делать нечего. В настоящее время, сообщал Вольф, они занимаются только самостоятельно и пишут свои диссертации¹⁰⁴ (дипломные работы). Полученная подготовка, по мнению Вольфа, была вполне достаточна для того, чтобы начать специализироваться в будущей профессии, т. е. начать серьезно заниматься у ученого химика, что, помимо всего прочего, будет иметь благотворное влияние на их поведение, так как они будут изолированы от пагубной университетской среды. «Лучше всего будет, конечно, — указывал Вольф, — если они оставят университет и поступят к химику, потому что у него они не будут иметь той свободы, которой их в университете никак нельзя лишить. В немецком языке они уже настолько успели, что не только понимают все, о чем говорят, но и сами могут объясняться по-немецки».¹⁰⁵

Академия согласилась с мнением Вольфа. Но перед отъездом из Марбурга, студентам надлежало расплатиться с долгами. Корф писал Вольфу: «Оказывается, что молодые люди наделали долгов на 1371 рейхсталер,¹⁰⁶ из которых, однакоже, меньше всего употребили на полезные для них вещи. Собственно, следовало бы их немедленно отозвать сюда и подвергнуть заслуженному наказанию, но во внимание того, что они по своим занятиям имеют от Вас хорошие аттестаты, «положено отсрочить это, хотя им в свое время придется тяжко ответить за все. За тем в Академии наук теперь решено отправить их, для изучения металлургии, в Фрейберг к г. Генкелю, от которого, по прибытии их туда, будут ожидать сведения, все ли они способны и годны к этим занятиям; в противном случае неспособные будут отозваны назад и заменены другими».¹⁰⁷

Кончился марбургский период жизни Ломоносова. Итоги двухлетнего с небольшим пребывания его в университете были весьма удовлетворительными. Об этом свидетельствуют отзывы, которые дали декан Медицинского факультета профессор Ю. Г. Дуйзинг¹⁰⁸ и Хр. Вольф, бывший тогда проректором университета. Эти документы как нельзя лучше аттестуют незаурядного студента, успехи которого позволяли отзываться о нем самым похвальным образом. Профессор Дуйзинг свидетельствовал: «Что весьма достойный и даровитый юноша Михаил Ломоносов, студент философии, отличный воспитанник е. и. в. государыни императрицы всероссийской, с неутомимым прилежанием слушал лекции химии, читанные мною в течение 1737 г., и что, по моему убеждению, он извлек из них немалую пользу, в том я, согласно желанию его, сим свидетельствую».¹⁰⁹

говорится не только об успехах Ломоносова, но и о его задатках, безошибочно разгаданных знаменитым ученым.¹¹⁰

Нечего говорить о том, насколько эти отзывы были ценны для Ломоносова. Много лет спустя, в 1760 г., уже будучи прославленным ученым и занимая видное положение в Академии наук, он взял из ее Архива подлинник отзыва Вольфа, с которого была снята копия, дошедшая до нас.¹¹¹

Во Фрейберг Ломоносов и его товарищи прибыли в конце июля 1739 г.¹¹² Еще 13 июля от Академии наук им был послан «ордер», в котором указывалось, что во избежание «беспорядочной жизни»¹¹³ размер содержания каждого студента сокращается вдвое, причем отпускаемые средства им на руки выдаваться не будут, а расходы будет производить их новый наставник. «Самим же студентам на карманные деньги и мелочные расходы, как-то: на письменные материалы, пудру, мыло и т. п. выдавать каждому не более 1 талера в месяц». Так же подробно указывалось, что им надлежит во всем слушаться Генкеля, которому поручается надзор за их поведением, что они всячески должны избегать тех ошибок и проступков, которыми была омрачена их марбургская жизнь, стараясь своим усердием их загладить.

Впечатление, произведенное студентами на Генкеля и на почетного члена Петербургской Академии наук Г. Ф. Юнкера, который с 1731 по 1737 г. состоял действительным ее членом и теперь еще находился на русской службе,¹¹⁴ было благоприятным. Узнав о прибытии студентов, Юнкер, находившийся в то время во Фрейберге, не замедлил с ними познакомиться. Как и Генкель, Юнкер сразу же заметил, что академические питомцы получили основательную общую подготовку. Он присутствовал на лекциях, которые студенты слушали у Генкеля, и на занятиях их в лаборатории, и не мог не отметить их стремления глубоко вникнуть в изучаемый предмет. Приглядевшись к молодым людям, Юнкер нашел необходимым написать Корфу: «Считаю полезным и соответствующим высокой цели Вашей, чтобы каждый из студентов, сверх усвоения общих понятий о горной части, особенно изучил один из главных ее отделов, т. е. чтобы один занялся преимущественно изучением руд и других минералов, другой — разработкой рудников и устройством машин, а третий горнозаводским плавильным искусством. Сколько я мог предварительно судить по сношению и разговорам с ними, то на первое дело способнее всех был бы Райзер, на второе — Ломоносов, на третье — Виноградов. Чтобы достигнуть этой цели и чтоб дать им возможность узнать настоящие свойства и выгоды их предприятия, я рекомендую их разным лицам, так как они в противном случае могли бы лишиться этого знакомства».¹¹⁵

В Академии согласились с предложением Юнкера. Там решили, что к молодым людям при этом должно быть проявлено снисходительное отношение, но постарались, чтобы оно ни в коей мере не было понято как попустительство, а тем более как поощрение своеволия. В марте 1741 г. студентам был послан новый «ордер»,¹¹⁶ в котором указывалось, что, уступая ходатайству Генкеля, столь одобрительно отозвавшегося о своих учениках, Академия решила не подвергать их «заслуженному наказанию». Студентам было обещано, что если допущенные «бесчинства» не будут повторяться, то Академия готова всячески заботиться о своих питомцах, оказывая им «всевозможное добро». В противном случае по отношению к ним будут приняты самые решительные меры.

Сначала все шло хорошо. Генкель в своих сообщениях отмечал, что занятия металлургией идут успешно, и ходатайствовал об увеличении ассигнований на содержание студентов. Он их называл «своими любезными учениками» и подчеркивал, что назначенная им сумма — 200 талеров (150 рублей) не дает им возможности «изворачиваться» и обрекает их на отказ от некоторых необходимых предметов.¹¹⁷

Но вскоре отношения между Генкелем и его учениками, особенно Ломоносовым, стали ухудшаться и привели в конце концов к тому, что Ломоносов покинул Фрейберг. Были и другие причины его отъезда: в Марбурге жила невеста Ломоносова Елизавета Цильх,¹¹⁸ к которой он и уехал. Несомненно, он оставался бы в Фрейберге до тех пор, пока не завершил курса обучения у Генкеля, если бы этот последний оказался на должной высоте в науке, но в этом отношении Генкель резко отличался от Вольфа. Если тот будил у своих учеников пытливость и стремление к глубокому уяснению изучаемых явлений, то Генкель, по словам Ломоносова, был совсем не таков; типичный схоласт, он часто издевался над таким методом обучения молодежи.¹¹⁹ Ломоносов рассказывает о нем: «Он презирал всю разумную философию, и когда я однажды, по его приказанию, начал излагать химические явления, то он тотчас же, ибо это было сделано не по его перипатетическому концепту, а на основе принципов механики и гидростатики, велел мне замолчать, и с обычным своим умничанием поднял мои объяснения на смех, как пустую причуду».¹²⁰

Несмотря на проявленное к Ломоносову недружелюбие, Генкель не мог не признать его успехов. Он писал:

«По моему мнению, г. Ломоносов, довольно хорошо усвоивший себе теоретически и практически химию, преимущественно металлургическую, а в особенности пробирное дело, равно как и маркшейдерское искуство, распознавание руд, рудных жил, земель, камней, солей и вод, способен основательно преподавать механику, в которой он, по отзыву знатоков, очень сведущ».¹²¹

неудача, и он 16 (5) ноября 1740 г. написал обстоятельное письмо Шумахеру,¹²² фактически управлявшему Академией (Корфа в это время в Академии уже не было).

Ломоносов признавал, что Академия имела более чем достаточно оснований негодовать на него, хотя бы уже за то, что он без ее разрешения оставил Фрейберг, тем более что его жалоба на Генкеля, посланная им еще в мае месяце, как он полагал, до

Фрейберг. Дом, в котором жил Ломоносов.

Академии не дошла. Таким образом, о поступке Ломоносова она могла иметь лишь одностороннее суждение, составленное по докладу Генкеля, которому такое стечение обстоятельств было наруку. Ломоносов подчеркивал в своем письме, что «этим временем воспользовались, чтобы при помощи лжи возбудить против меня ненависть Академии».¹²³

Это была обстановка зависти, притеснения и презрения. Если бы, указывал Ломоносов, Академия знала, сколько несчастья и нужды ему пришлось перенести, она сочла бы его гораздо более заслуживающим сострадания, чем наказания. Конечно, явное нарушение дисциплины не может быть не наказуемо, но осуждение его, подчеркивал Ломоносов, будет безвинным, если не учесть того, что его проступок совершен вследствие тягостного стечения обстоятельств.

Сокращение содержания ухудшило материальное положение студентов, а Генкель оказался прижимистым человеком. «Мы принуждены были раз по десять к нему ходить, — писал Ломоносов Шумахеру, — чтобы хоть что-нибудь себе выклянчить. При этом он каждый раз по полчаса читал нам проповедь, с кислым лицом говоря, что у него денег нет».¹²⁴

Столь обнаженная погоня за барышами — Ломоносов употребляет именно этот термин, — разумеется, не могла не отразиться на отношениях между Генкелем и его учениками. Вольф тоже отнюдь не отличался бескорыстием,¹²⁵ но он был прежде всего ученым. Именно эта сторона его характера произвела на Ломоносова наиболее яркое впечатление. Впрочем, конечно, то уважение, которое Ломоносов на всю жизнь сохранил к Вольфу, было вызвано еще и личным доброжелательным отношением к нему его учителя, проявлявшего поистине отеческую любовь к своим питомцам и заботу об их судьбе.

Понятно поэтому, что, встретив у Генкеля совсем иное отношение, Ломоносов не мог уже чувствовать к нему доверия и уважения, хотя вначале искренне пытался поладить с ним. «Я, — писал Ломоносов Шумахеру, — со времени прибытия в Фрейберг с охотой и прилежанием обучался горному делу и химии, оказывал горному советнику Генкелю должное почтение и послушание и при том вел пристойную жизнь».¹²⁶

Разлады начались после того, как студенты приступили к занятиям. Хотя бывшие питомцы духовного учебного заведения и

Фрейберг. Мемориальная доска на доме, в котором жил Ломоносов (надпись гласит: «М. В. Ломоносов, отец русской науки, основатель Московского университета, один из знаменитейших мировых ученых жил и работал в этом доме как студент профессора Генкеля зимой 1739/40 г.»).

были воспитаны на схоластических методах обучения, но Ломоносову, проучившемуся около трех лет в подлинно научном центре, каким был тогда Марбургский университет, не могла не претить система обучения «перипатетика», как он называл Генкеля. Получая высокий гонорар, последний был заинтересован в возможно более длительном курсе обучения своих студентов и, как писал Ломоносов, непомерно растягивал продолжительность прохождения изучаемых дисциплин. «Что касается до курса химии, — читаем мы в письме к Шумахеру, — то он первые четыре месяца едва успел пройти учение о солях, на что было бы достаточно одного месяца; остального времени должно было хватить для всех главнейших предметов, как-то: металлов, полуметаллов, земель, камней и серы».

«Самые обыкновенные процессы, — писал Ломоносов, — о которых говорится почти во всех химических книгах, он держит в секрете и вытягивать их приходится из него арканом».¹²⁷

Недовольство Генкелем усугублялось еще тем, что и как экспериментатор он оставлял желать много лучшего. Ломоносов сообщает, что большая часть опытов была неудачной.

Были еще и другие причины к недовольству. У Генкеля, кроме русских студентов, были еще и другие ученики; от них он получал значительно меньшее вознаграждение. «Я, — рассказывал Ломоносов, — тайно пожаловался некоему лицу на то, что горный советник берет с нас несправедливую цену, мы же вследствие этого должны терпеть нужду и отказываться от некоторых вещей, полезных при изучении химии и металлургии. Слова мои, однако, не остались в тайне, а были ему переданы, на что он сказал: царица богата и может заплатить еще столько же. После того я приметил, что злость его не имеет пределов».¹²⁸

Отношения между Ломоносовым и Генкелем ухудшились, но Ломоносов отнюдь не желал доводить дело до окончательного разрыва и тем самым поставить под угрозу главную цель — завершение горнозаводского образования. Он нашел в себе силы, чтобы написать Генкелю следующие строки, свидетельствующие о независимом его характере и о внутреннем достоинстве, от которого он никогда не отступался: «Так как вы мне косвенными словами намекнули, чтобы я вашу химическую лабораторию оставил, то я два дня и не ходил к вам. Повинуясь, однако, воле всемилостивейшей монархини, я должен при занятиях присутствовать; поэтому я желал бы знать, навсегда ли вы мне отказываете в обществе своем и любви, и пребывает ли все еще глубоко в вашем сердце гнев, возбужденный ничтожной причиной. Что касается меня, то я готов предать все забвению, повинуясь естественной моей склонности. Вот чувства мои, которые чистосердечно обнажаю перед вами. Помня вашу прежнюю ко мне благосклонность, желаю, чтобы случившееся как бы никогда не было или не вспоминалось, ибо я уверен, что вы видеть желаете в учениках своих скорее друзей, нежели врагов».¹²⁹

Но Генкель не захотел восстановить доброжелательные взаимоотношения. Ломоносов терпел еще около полугода и в конце концов бежал из Фрейберга, так как отношения между ним и Генкелем обострились до крайности. В 1740 г. он обратился в Академию с просьбой, чтобы ему разрешили завершить образование по горному делу где-нибудь в другом месте, например в Гарце.

на начальном этапе своих взаимоотношений с Ломоносовым явно оказывал ему покровительство, имея на него, разумеется, свои виды. Академию покинули лучшие ее силы в значительной мере из-за его самовластия. Академия существовала уже пятнадцать лет, а одну из ее главных задач — подготовку отечественных кадров — нельзя было считать решенной в какой-либо мере удовлетворительно. Степени адъюнкта, как уже отмечалось, достиг лишь один В. Е. Адодуров. Дальновидному начальнику Канцелярии было ясно, как важна поддержка со стороны многообещающего молодого русского ученого.

В своем донесении Генкель указывал, что, по его сведениям, Ломоносов находится в Лейпциге, и Шумахер обратился к рускому послу в Саксонии Г. К. Кейзерлингу, занимавшему в 1733 г. пост президента Академии наук, с просьбой оказать содействие Ломоносову в выезде его в Россию. Шумахер писал: «Вследствие представления г. берграта Генкеля в Фрейберге, имп. Академия наук признала необходимым: студента Михаила Ломоносова, который четыре года тому назад вместе с двумя другими студентами, по высочайшему е. и. в. повелению, послан был за границу для изучения металлургии и с этой целью посещал в Марбурге лекции г. регирунгсрата Вольфа, а потом в Фрейберге у г. берграта Генкеля не без успеха обучался практической металлургии, вызвать опять назад и сообразно способностям его употребить на другое дело».¹³⁰ Вместе с письмом к Кейзерлингу Шумахер послал распоряжение Ломоносову, предписывая ему «поспешить своей поездкой, так чтобы прибыть сюда без малейшей остановки на пути».¹³¹

Распоряжения Шумахера Ломоносов не получил, так как, не застав Кейзерлинга в Лейпциге, он оттуда уехал в Голландию искать покровительства русского посла А. Г. Головкина.¹³² Когда же на основании письма Ломоносова из Марбурга было установлено, что он находится там, то Шумахер обратился к Вольфу с просьбой передать Ломоносову посылаемые ему на дорогу сто рублей и, если этого окажется недостаточно, то выдать ему «заимообразно небольшую сумму». Почти в течение года Ломоносов ничего не получал на содержание и, разумеется, не мог обойтись без долгов. Шумахер это предвидел и просил Вольфа «убедить кредиторов, чтобы они удовольствовались высылкою денег отсюда».¹³³

«ордер» о возвращении в Петербург, приложив к нему письмо, которое буквально окрылило Ломоносова как своим содержанием, так и формой обращения к нему. «Милостивый государь, — говорилось в этом послании, — так как Ваше благородие в отправленном ко мне из Марбугра письме своем не упоминаете о приказе, посланном Вам Академией наук через г. тайного советника фон Кайзерлинга, то должно полагать, что Вы его не получили. Он был такого же содержания как и этот. Вашему благородию, следовательно, надлежит, не медля ни минуты, его выполнить. Я имел также честь писать о Вас г. тайному советнику Вольфу. Не сомневаюсь, что он поможет Вам и словом и делом».¹³⁴

Вольфа в это время уже не было в Марбурге. Он вернулся в Галле, откуда и написал Ломоносову. Письмо это до нас не дошло, о нем имеется лишь упоминание в письме Ломоносова к Виноградову, оставшемуся в Фрейберге. Ломоносов сообщал своему однокашнику: «Я получил приказ из С. -Петербурга отправиться туда; на мое путешествие я получил вексель на 100 рублей, долги же будут оплачены особо. Письма, полученные мной от господина тайного советника Вольфа из Галле и от господина Шумахера, сильно обнадеживают меня в отношении моего производства. Через три недели я отправляюсь через Ганновер в Любек».¹³⁵

Так окончился зарубежный период жизни Ломоносова. Цель, для которой он был послан за границу, не была достигнута — горным инженером он не стал. Да это и не соответствовало его склонностям и природным дарованиям, которые могли полностью проявиться не на руднике или шахте, а лишь в лаборатории Академии наук.

В Петербург Ломоносов прибыл 8 июня 1741 г.,¹³⁶ и Академия выдала ему на текущие расходы пятьдесят рублей.¹³⁷

Канцелярия Академии наук распорядилась: «Оного студента Ломоносова отослать к дохтору Аману при письме, дабы оный дохтор его, Ломоносова, обучал натуральной истории, а наипаче минералам, или что до оной науки касается, с прилежанием».¹³⁸ Таким образом, участь Ломоносова была решена в первые же дни по возвращении его в Петербург.

Выбор учителя Ломоносову оказался удачным, хотя Шумахер руководствовался, как и во всех своих делах, личными интересами. И. Амман был женат на дочери начальника Канцелярии Академии, который не переставал сколачивать группу из близких и верных ему людей. В отличие от второго зятя Шумахера, И. И. Тауберта, о котором придется говорить не раз, как об одном из заправил Академической канцелярии, Амман был человеком науки и в академических дрязгах участия не принимал.

Недолго, однако, пришлось Ломоносову учиться, вернее работать у Аммана. Менее чем через полгода последний умер, но, несомненно, и за это короткое время он сыграл заметную роль в жизни Ломоносова. У Аммана было чему поучиться. Прожив всего тридцать четыре года, он успел выдвинуться как видный исследователь природы. Питомец Лейденского университета, Амман, по рекомендации знаменитого голландского ученого Бургаве, поступил на службу в созданный президентом Лондонского Королевского общества Г. Слоаном кабинет редкостей, составивший впоследствии основу Британского музея. Натуралист в широком смысле слова, Амман проявил себя особенно как ботаник и двадцати четырех лет уже был избран в члены Лондонского Королевского общества. Академик Г. -Ф. Миллер, будучи в Англии, обратил внимание на одаренного молодого ученого, и его пригласили в Петербургскую Академию наук, где в 1733 г. он занял кафедру ботаники и натуральной истории.¹³⁹

«Каталог камней и окаменелостей Минерального кабинета Кунсткамеры Академии наук».¹⁴⁰ Работу по составлению минерального каталога начал еще в 1731 г. академик И. -Г. Гмелин,¹⁴¹ занимавший кафедру химии и естественной истории, но не закончил, так как в 1733 г. уехал в Камчатскую экспедицию, откуда вернулся лишь через десять лет. Подготовка Ломоносова, солидные знания в химии и естественной истории позволили ему завершить то, что не успел сделать Гмелин. Через восемь лет Ломоносов мог написать В. Н. Татищеву: «Главное мое дело суть горная наука, для которой я был нарочно в Саксонию посылан, также химия и физика».¹⁴²

В выполненной Ломоносовым работе Академия тогда очень нуждалась. В то время было предпринято издание описания академических коллекций, увидевшее свет в 1742 г.¹⁴³ С своим заданием Ломоносов справился вполне удовлетворительно, и академик Амман 10 ноября 1741 г. (менее чем за месяц до своей кончины) писал: «Я уже просмотрел все каталоги минералов, составленные г. Ломоносовым, за исключением каталога янтарей, в котором не нахожу нужным делать изменения, тем более, что он переписан начисто».¹⁴⁴

ста пятидесяти лет. Здесь, кроме астрономических сведений, публиковались рассчитанные на широкие круги читателей статьи по различным областям науки. Наряду с этим в Академии существовал еще и специальный научно-популярный орган — приложение к издававшимся ею С. -Петербургским ведомостям (упоминавшиеся «Примечания на Ведомости»). Впоследствии стал выходить и популярный журнал — «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие».

Вначале авторами статей, печатавшихся в «Примечаниях», были академики. Почти все они русского языка не знали, и во многих случаях их работы переводили академические студенты, для которых это была прекрасная практика не только в переводах, но и в научной популяризации. Такие поручения давались Ломоносову в бытность его студентом и потом, когда он сделался адъюнктом. Выполненные Ломоносовым работы подписаны инициалами Л и К — первые буквы фамилий переводчика и автора, которым был академик Крафт.

Первая работа Крафта (о которой достоверно известно, что ее перевел Ломоносов) посвящена вопросам медицины. Это был, собственно, реферат трех книг профессора университета в г. Галле Ф. Гофмана на темы: De Medico sui ipsius («О том, как всякому самому себя лечить»), De Aqua medicina universali («О воде, как о общем всех болезней лекарстве») и De animo sanitatis et morborum fabro («О уме, как он тело здравым и немощным чинит»).

Легко себе представить, какое важное значение имели тогда подобные статьи. В России в то время не было не только сколько-нибудь разветвленной сети врачебных учреждений, но и подготовка собственных медицинских кадров едва лишь началась.¹⁴⁵

Прошло более двух веков с тех пор, как были написаны эти статьи, но многие из них не утратили своего поучительного значения, пожалуй, и теперь.¹⁴⁶

«Примечаний» он написал статью «О варении селитры»,¹⁴⁷ переведенную также Ломоносовым.

В 1739 г., когда Ломоносов жил еще за границей, Крафт подготовил для «Примечаний» «Краткое описание разных машин», что представляло собой реферат выпущенного Парижской Академией наук в 1735 г. издания «Machines approuvées par l’Académie Royale des Sciences». Только часть этой работы была напечатана в 1739 г.¹⁴⁸ Начиная с № 15 «Примечаний» за 1742 г. «Описание разных машин» стало печататься в переводе Ломоносова. Эта работа заслуживает внимания историков техники и в наши дни. В ней не только дано описание, но и указано, кто является изобретателем каждого приспособления и когда оно предложено. Все это давало любознательным читателям целую энциклопедию технический знаний и содействовало расширению научно-технического кругозора Ломоносова.

23 августа 1741 г. Ломоносов и три других студента — Виноградов, Райзер и Теплов¹⁴⁹ «Рассуждение о катоптрико-диоптрическом зажигательном инструменте». В обращении Ломоносов от своего имени и от имени товарищей просил дать отзыв о представленных работах, чтобы авторы «тем основательнее могли сделать улучшения в их содержании». Эти работы обсуждались на ряде заседаний Конференции, причем Шумахер поддержал студентов, которые, получив апробации представленных работ, смогут «сделать соображения касательно их положения в жизни».¹⁵⁰

В начале января 1741 г. Ломоносов подал на «высочайшее имя» прошение об определении его на штатную научную должжность в Академии.¹⁵¹ В этом документе, содержащем ценные биографические данные, между прочим отмечено, что еще до отъезда Ломоносова в Марбург имелось в виду готовить его к научной деятельности. «По определению Академии наук, — писал Ломоносов, — послан был я, нижайший, в Марбургский университет для научения Математики и Философии с таким обнадеждением, что ежели я, нижайший, мне указанные науки приму, то определить меня, нижайшего, здесь экстраординарным профессором, такожде и впредь по достоинству производить».¹⁵²

К такой деятельности Ломоносов считал себя вполне подготовленным. Он ссылается на отзывы, которые ему дали иностранные профессора, и представленные им в течение пребывания за рубежом образцы (специмены) выполненных им работ. За студенческие годы, отмечал Ломоносов, он изучил ряд предметов, и, как свидетельствуют упомянутые отзывы, равно как и представленные им Академии специмены, он считает, что «в физике, химии, и натуральной истории горных дел так произошел, что оным других учить и к тому принадлежащие полезные книги с новыми инвенциями (изобретениями, — М. Р.) писать могу».¹⁵³

«определении», но до сих пор никакого решения не было принято, и «я, — писал он, — в таком оставлении будучи, принужден быть в печали и огорчении». Как и полагалось, прошение было подано по инстанции, т. е. в Канцелярию Академии наук, которая должна была его представить в Правительствующий сенат, решавший такие дела. Но Канцелярия вынесла решение, которое Ломоносов впоследствии рассматривал как первый шаг, принятый против него Шумахером.

В «Краткой истории о поведении Академической канцелярии в рассуждении ученых людей и дел с начала сего корпуса до нынешнего времени», содержащей много автобиографических сведений, Ломоносов, говоря о возвращении из-за границы, писал: «Подал добрые свидетельства о своих успехах и специмены в Академию, кои весьма от Собрания одобрены. Но произведен не так, как обещано ему при отъезде, в экстраординарные профессоры, но по прошествии полугода в адъюнкты, а профессорства ждал он здесь четыре года».¹⁵⁴

Внешне резолюция Канцелярии выглядела вполне пристойно. В ней подтверждалось, что представленный Ломоносовым «специмен» был не только одобрен Конференцией (общим собранием) академиков, но и рекомендован ею к печати. Было указано также, что Амман перед смертью, оценив знания и дарования, «его, Ломоносова, Канцелярии рекомендовал». В резолюции отмечалось, что Ломоносов и «в переводах с немецкого и латинского языков на российский язык довольно трудился». Несмотря на это, читаем мы далее в резолюции, «жалования и места» Ломоносову не определено. Все, что Шумахер мог сделать сам — назначить молодого ученого в адъюнкты, — он сделал, причем тут же оговорил, что это определение — «быть ему Ломоносову адъюнктом физического класса» — является предварительным, окончательное же решение, надо полагать, более благоприятное для Ломоносова, вынесет Сенат и, разумеется, общее собрание академиков.¹⁵⁵

Нетрудно было разглядеть замысел Шумахера, который все делал для того, чтобы держать в зависимости от себя всех работавших в Академии, делать же это удавалось легче по отношению к тем, кто занимал более низкое место в академической иерархии. Надо сказать, что во многих случаях такая политика приносила плоды, желательные Шумахеру. Не один «из малых сил» заискивал перед могущественным начальником Канцелярии, оказывая ему, когда это требовалось, нужные услуги. Опытный царедворец, Шумахер превосходно понимал, какие выгоды можно извлечь из политики, основанной на принципе «разделяй и властвуй». Борьба с выдающимися и заслуженными учеными, в которую он вступил, была трудной и рискованной. Конечно, Шумахер искал опору прежде всего среди «великих мира сего». Различными услугами ему удалось расположить к себе всех президентов, которые были в Академии в течение того времени, когда Шумахер возглавлял Канцелярию. При дворе он тоже нашел себе покровителей. Тем не менее он прекрасно понимал, насколько важно иметь поддержку в самой Академии, и обеспечивал себе ее среди тех, кто от него наиболее зависел.

Хорошо известно, что в первые годы и даже десятилетия существования Академии наук между ее действительными членами, даже и среди наиболее выдающихся из них, были столкновения, доходившие иногда до громких скандалов, что, впрочем, было в нравах того времени. Одна такая распря произошла между одним из старейших академиков И. Вейтбрехтом, приехавшим в Петербург в год открытия Академии, и упоминавшимся уже выше Юнкером, вступившим в Академию значительно позже и плохо знавшим латынь. Изобличая политику начальника Канцелярии, Ломоносов писал: «Шумахер, слыша, что Вейтбрехт говорит о Юнкере презренно, яко о неученом, поднял его на досаду, отчего произошла в Конференции драка, и Вейтбрехт признан виноватым, хотя Юнкер ударил его палкою и расшиб зеркало.¹⁵⁶ — Тауберт, в таковых распрях стоит за молодших, затем, чтоб ими старших унизить, а молодших поднять. Но тоже и с сими делалось, когда они несколько усилились, и чрез то, кроме других доводов, на себя доказывают, что они таковых ссор причиною, чтобы ловить в мутной воде».¹⁵⁷ Ломоносов, уже успевший зарекомендовать себя зрелым исследователем, имел все основания быть недовольным тем, что его в течение длительного времени заставляют занимать должность адъюнкта.

Уже в письме к Шумахеру, написанном из Марбурга, Ломоносов сообщал, что занимается математикой, имея в виду приложить ее к теоретической химии и физике. Этот замысел был им осуществлен в работе «Элементы математической химии», на которой имеется пометка рукою Ломоносова, датированная 1741 г. Работа представляет собою вводную часть к задуманному большому труду, который так и не был выполнен. Как и предыдущие его произведения, «Элементы химии» написаны по-латыни. В оригинале они увидели свет лишь в 1934 г.¹⁵⁸ Русский перевод был сделан в 1904 г. Б. Н. Меншуткиным,¹⁵⁹ который, внимательно изучив все физико-химические работы Ломоносова, указывал, что «нельзя не отметить здесь широты взглядов его: ведь программа математической химии по существу охватывает всю физику и всю химию того времени. Если бы этот труд был им доведен до конца, то мы имели бы величественный памятник его научного творчества. Но и то, что им было осуществлено, как оно обрисуется перед нами в дальнейшем, вызывает чувство удивления перед громадностью выполненного».¹⁶⁰

«Рассуждение о катоптрико-диоптрическом зажигательном инструменте».¹⁶¹ Работа была представлена Академии через два месяца после возвращения его в Петербург. О ней впервые упоминается в протоколе Конференции 24 августа 1741 г.¹⁶² 9 и 12 октября ее огласил академик Г. Ф. Крафт, занимавший кафедру физики и ведавший Физическим кабинетом, после чего работа была передана в Архив. Какие были на нее отзывы, записей не сохранилось. Через семнадцать лет эти работы Ломоносова вновь стали предметом внимания Академии. К рукописи приложена следующая записка академика Г. Ф. Миллера, занимавшего тогда пост конференц-секретаря Академии: «Уважаемого М. Ломоносова „Рассуждение о катоптрико-диоптрическом зажигательном инструменте“, представленное Академии в 1741 г., вновь сообщается почтенным коллегам для прочтения дома. 4 мая 1758 года».¹⁶³ После этого прошло, однако, свыше четырех месяцев, пока в протоколах Конференции появилась следующая запись: «Собранию была представлена диссертация Ломоносова о зажигательном инструменте... Большинство решило, что следует попробовать, не может ли предложенная автором машина быть практически выполненной.

Поэтому следует обязать содержащихся Академией мастеров сделать ее, после этого не будет никого, кто бы не признал пользу этого изобретения».¹⁶⁴ линз в комбинации с плоскими зеркалами.¹⁶⁵ Труд Ломоносова пролежал в Архиве почти два века, пока не был опубликован,¹⁶⁶ и лишь в 1951 г. Т. П. Кравец¹⁶⁷ напечатал перевод «Рассуждения».¹⁶⁸

Не менее активна была и литературная деятельность Ломоносова. 12 августа 1741 г. «Императору Всероссийскому» Ивану Антоновичу исполнился год. В этот день в печатном органе Академии наук «Санкт-Петербургские ведомости» (в «Примечаниях») появилась «Ода, которую в торжественный праздник высокого рождения всепресветлейшего державнейшего великого государя Иоанна третияго, императора и самодержца Всероссийского, 1741 г. августа 12 дня веселящаяся Россия произносит».¹⁶⁹

На важнейшее событие того времени — победу над шведами, одержанную русскими войсками в Финляндии, Ломоносов откликнулся новым стихотворением, которое было напечатано в «Примечаниях» к «Санкт-Петербургским ведомостям» 11 сентября (стр. 288—296). Академия выпустила это произведение и отдельным изданием, что явилось несомненно признанием поэтических дарований Ломоносова. Недолго, однако, эти произведения находились на книжном рынке и на полках библиотек. Через два с половиною месяца произошел дворцовый переворот, и на престол взошла Елизавета Петровна. Было строго приказано уничтожить все, что связано с именем Ивана Антоновича и подписано от его имени («пашпорты, абшиты, патенты, також манифесты, печатные указы, регламенты, кои опубликованы в народ»). В составленном Академией реестре материалов, относящихся к этому времени, значится и двенадцать экземпляров «Од или похвальных речей, изданных адъюнктом Ломоносовым».¹⁷⁰

Среди поэтических произведений Ломоносова того времени имеются и переводы с немецкого од, сочиненных академиком Я. Я. Штелиным и Юнкером по случаю восшествия на престол и коронации Елизаветы Петровны.¹⁷¹ Наибольший интерес из стихотворений Ломоносова, ученого-поэта, представляют писанные в 1743 г. «Утреннее размышление о Божием величестве» и «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния»,¹⁷² переведенные впоследствии на английский, французский, немецкий и шведский языки.¹⁷³ «Одой на северное сияние». В истории его научного творчества оно замечательно тем, что здесь высказаны мысли, которые были им научно разработаны лет через десять, когда он занялся изучением электрических явлений, выдвинув гипотезу, что последние, как и северное сияние, вызываются движением эфира.¹⁷⁴

За первые три-четыре года пребывания Ломоносова в Академии наук он наряду с другими трудами работал и над темами, относящимися к области атомно-молекулярного учения. До нас дошли лишь наброски этих исследований. Они теперь известны под условными названиями: 276 заметок по физике и корпускулярной философии; Опыт теории о нечувствительных частицах тел и вообще о причинах частных качеств; Заметки о тяжести тел; 44 заметки о сцеплении корпускул; О сцеплении и расположении физических монад; О составляющих природные тела нечувствительных физических частицах, в которых заключается достаточное основание частных качеств. Материалы, содержащиеся в этих набросках, частью вошли в последующие труды Ломоносова, в частности в диссертацию «О тепле и холоде», которую он прочитал в Конференции 21 и 25 января 1745 г.¹⁷⁵ Об этом в протоколе записано: «Некоторые из академиков вынесли о ней такое суждение: нужно похвалить охоту и прилежание г-на адъюнкта, занявшегося изучением теории теплоты и холода; но им кажется, что он еще слишком преждевременно взялся за дело, которое, по-видимому, пока находится выше его сил. Во-первых, потому что доводы, которыми он пытался частью утвердить, частью опровергнуть различные внутренние движения тел, совершенно недостаточны — что признает и сам г. адъюнкт, когда ему будет угодно свои доводы вывести частным порядком и представить в форме силлогизма. Затем г. адъюнкту поставили на вид, что он поносит в своем произведении Бойля,¹⁷⁶ столь известного своими трудами: он (Ломоносов) извлек из писаний Бойля те места, в которых этот последний как будто говорит вздор, но обошел молчанием многие другие, в которых Бойль дал образчики глубокой учености. Г-н адъюнкт отрицал преднамеренность своего поступка».¹⁷⁷

В обязанности профессоров — действительных членов Академии наук — входило чтение публичных лекций. Уже в 1742 г. Ломоносов показал, что вполне может выполнять эти обязанности. В Программе публичных лекций, которые должны были начаться 1 сентября 1742 г. для «учеников, которые избираются и производятся из Академической гимназии для слушания публичных наставлений», указано, что Ломоносов будет обучать ряду предметов: географии, химии, натуральной истории о рудах, а также «стихотворству и штилю Российского языка».¹⁷⁸

«пробы солей», то изучение их было поручено Ломоносову.¹⁷⁹ С соляным делом он был знаком с малых лет, когда помогал отцу в рыбном промысле. Основательные научные познания в этой области он получил дополнительно в студенческие годы. Когда в Фрейберг приехал Юнкер, с которым Ломоносов близко сошелся, Ломоносов помог ему в возложенном на него задании по ознакомлению с зарубежными соляными промыслами. Об участии Ломоносова в трудах Юнкера по соляному делу в 1739 и 1741 гг.¹⁸⁰ подробно рассказано в записке Ломоносова: «Помянутый Юнкер, — читаем мы, — употреблял его (Ломоносова, — М. Р.) знание российского и немецкого языка и химии, поручая ему переводить с немецкого нужные репорты и экстракты о соляном деле, для подания в Санктпетербурге по возвращении, при коем случае Ломоносов много в четыре месяца от него пользовался в знании соляного дела. А особливо, что он уже прежде того на поморских солеварнях у Белого моря бывал многократно для покупки соли к отцовским рыбным промыслам и имел уже довольное понятие о выварке, которую после с прилежанием и обстоятельно в Саксонии высмотрел. Когда Ломоносов в 1741 г. в Россию возвратился, нашел здесь Юнкера в полном упражнении о исполнении соляного дела в России; в чем он с реченным Ломоносовым имел по тому частное сношение и сверх того поручал переводить на российский язык¹⁸¹ все свои известия и проекты о сем важном деле. Оные его старания где ныне находятся, неизвестно; для того, что Юнкер, не дождав окончания к исполнению своих стараний, скончался. После того призван был в Кабинет Ломоносов 1744 года, где ему покойный барон Черкасов¹⁸² ».¹⁸³

В апреле месяце 1745 г. Ломоносов вновь подал прошение о назначении его профессором, кратко указав на свои работы в разных областях и упомянув также о своей преподавательской деятельности. «В бытность мою при Академии трудился я, нижайший, довольно в переводах физических, механических и пиитических с латинского, немецкого и французского языков на российский и сочинил на российском же языке горную книгу и Риторику, и сверх того в чтении славных авторов, в обучении назначенных ко мне студентов, в изобретении новых химических опытов, сколько за неимением лаборатории быть может, и в сочинении новых диссертаций с возможным прилежанием упражняюсь; через что я, нижайший, к вышеупомянутым наукам больше знания присовокупил. Но точию я по силе оного обещания профессором не произведен, от чего к большому произысканию оных наук ободрения не имею».¹⁸⁴

В 1741—1743 гг. власть Шумахера в Академии наук поколебалась. Свыше года он находился под следствием, даже был отстранен от Академии и подвергнут домашнему аресту. Ему удалось, однако, выйти сухим из воды и даже получить повышение, продолжая единолично править Академией наук, в которой более четырех лет не было президента. Поскольку все дела шли через него, от него зависело дать ход прошению, поданному в 1741 г. Ломоносовым на высочайшее имя. Как было отмечено, Шумахер, сколько мог, тормозил дело продвижения Ломоносова, внешне соблюдая безупречную пристойность. Дошедшие до нас письма Шумахера и Ломоносова непосвященному человеку могут показаться документами, отражающими самое искреннее и почтительное отношение их друг к другу. Однако за всеми этими условностями скрывалась напряженная борьба. В данном случае могущественный начальник Канцелярии, до того успешно устранявший всех, кого он считал своим недругом,¹⁸⁵ столкнулся с противником, одолеть которого ему было не под силу.

Во враждебном Шумахеру лагере находились многие крупные ученые. Достаточно назвать имена Бернулли^{186 187} Тем не менее никто из них не отличался такой силой воли, как Ломоносов. Нельзя сказать, чтобы среди академиков не было решительных натур; Делиль, например, не мало копий поломал в своей упорной борьбе с узурпировавшим всю власть в Академии правителем Канцелярии. Однако обычно академики дела до конца не доводили, и самым решительным средством их протеста был отъезд за границу, так что поле битвы оставалось за их противником. Большинство приехавших в Россию ученых успевали полюбить эту страну и готовы были искренне служить ее интересам, и тем не менее у каждого была своя родина, куда они и возвращались. Ломоносов же всю жизнь вел борьбу за интересы своей родины. Важное значение имело и то, что он сумел объединиться с прогрессивными силами, представители которых были и в правительственных кругах.

Это все нашло яркое выражение в письме Ломоносова к Шумахеру по поводу вновь поданного им в 1745 г. прошения о назначении профессором. Как истый бюрократ, Шумахер, не имея возможности прямо отклонить ходатайство Ломоносова — речь шла ведь о первом случае замещения должности академика русским ученым, — и на этот раз выступил в роли защитника интересов «молодших»; он предлагал «повременить», мотивируя откладывание тем, что назначение Ломоносова должно состояться тогда, когда и другие будут повышены в должности. «Ваше благородие, — писал Ломоносов Шумахеру, — изволили дать мне понять, что мне следовало бы повременить вместе с другими, которые тоже добиваются повышения. Однако мое счастье, сдается мне, не так уж крепко связано со счастьем других, чтобы никто из нас не мог опережать друг друга или отставать один от другого».¹⁸⁸

Самое характерное в данном письме Ломоносова — это недвусмысленное напоминание Шумахеру о том, что его власть не беспредельна, что имеются и другие пути — и они вполне доступны для Ломоносова — к достижению его цели. «Вам, — писал он, — принесет более чести, если я достигну своей цели при помощи вашего ходатайства, чем если это произойдет каким-либо другим путем».¹⁸⁹ В русском обществе Ломоносов был уже достаточно известен и как ученый и как поэт. В правительственных сферах, как мы видели, он успел зарекомендовать себя как высокоавторитетный эксперт по научно-прикладным вопросам. Этим объясняется то, что делу о назначении Ломоносова профессором, наконец, был дан быстрый ход.

лаборатории. В Академии до того была кафедра химии и естественной истории, которую возглавлял академик И. -Г. Гмелин.¹⁹⁰ Химией он, собственно, не занимался; к тому же он собирался уехать на родину (в Тюбинген). 17 июня состоялось очередное заседание Конференции, на котором и было решено, что Ломоносов вполне заслуживает профессорского звания. Как адъюнкт, Ломоносов обязан был присутствовать на заседаниях Конференции. Когда же дошло до вопроса о его назначении, он оставил зал заседаний, и в § 3 протокола записано: «По выходе г-на адъюнкта Ломоносова из Конференции, советовано о его учении и успехе в оном, и общим согласием определено, что поданные от г-на адъюнкта учения его специмены достойны профессорского звания. И понеже учению г-на адъюнкта профессия пристойна больше химическая, то почтенный г-н Гмелин в собрании объявил что он означенную профессию г-ну адъюнкту совершенно уступает, тем наипаче что, для всегдашнего упражнения в истории натуральной, химию оставить принужден был, и для того еще, что в прошедшем году декабря 7 дня Канцелярии объявил, что он, оставя Академию, возвратится в отечество свое. К тому ж, дабы иметь когда надежду окончить помянутые в истории натуральной упражнения и в отъезде б его отсюда остановка произойти не могла, тако ж и химии здесь вновь не начинать. Наконец, принято в рассуждение и то, каким образом г-на адъюнкта профессором произвесть и объявить и другие подобные ему случаи, чего тогда окончить нельзя было и для того оставлено до другова собрания».¹⁹¹

Следующее заседание состоялось 22 июня, и, как сказано в протоколе, «дело о Ломоносове было решено окончательно».¹⁹² Собственно, окончательно вопрос был решен указом Правительствующего сената. В своем доношении от 18 июля Канцелярия Академии наук писала, что ввиду отсутствия в Академии президента, она «в чины без указу Правительствующего Сената собою определить не смеет» и «того ради требует о сем повеление». Последнее состоялось 7 августа. Одновременно с Ломоносовым был утвержден в звании профессора элоквенции известный русский поэт и филолог В. К. Тредиаковский¹⁹³ и в адъюнкты натуральной истории — С. П. Крашенинников, участник Камчатской экспедиции.

надежде, что знаменитый ученый даст о них отрицательный отзыв и тем дискредитирует Ломоносова. Много лет спустя, в 1765 г., Ломоносов писал Эйлеру: «Плутовское правило Шумахера divide et imperabis (разделяй и будешь властвовать) доныне в превеликом ходу у его преемника. Вашему высокородию очень хорошо известно, что Шумахер всегда натравливал молодых профессоров на старых. Кроме всего прочего, сообщаю, что сам я претерпел: 1. Когда Конференция избрала меня в профессоры и аттестовала, и покойная императрица это утвердила, Шумахер послал вам мои, уже одобренные диссертации, надеясь получить дурной отзыв. Но вы поступили тогда как честный человек».¹⁹⁴ Результаты

Леонард Эйлер (1707—1783).

обращения к Эйлеру получились прямо противоположные тем, которых ожидал Шумахер. Отзыв Эйлера превзошел самые пылкие надежды, какие мог себе представить Ломоносов. «Я чрезвычайно восхищен, — писал Эйлер в ответном письме, — что эти диссертации по большей части столь превосходны, что „Комментарии“ (печатный орган Академии, — М. Р.) имп. Академии наук станут многим более замечательны и интересны, чем труды других академий».^{195 196}

В течение всей жизни Ломоносову и Эйлеру не приходилось встречаться. Ломоносов Эйлера, несомненно, видал в те месяцы 1736 г., когда он жил в Петербурге. Эйлер был уже тогда всемирно признанным ученым, а Ломоносов — начинающим студентом, интересы которого еще не определились. О выдающемся студенте из числа прибывших москвичей Эйлер должен был слышать. Действительных членов Академии — профессоров — было тогда не много, всего тринадцать человек,¹⁹⁷ и каждый из них был хорошо осведомлен обо всем, что делалось в Академии. Хотя Эйлер в основном был занят своим научным изысканием, однако не забывал и о преподавательской деятельности, будучи обязан читать курс логики и высшей математики.¹⁹⁸ Это позволяет заключить, что он не мог не интересоваться студентом, способности которого были столь незаурядными, что он был отправлен за границу; ведь, по словам Ломоносова, в Академии надеялись, что из него выйдет не только горный инженер, а, возможно, ученый-исследователь деятельность которого будет протекать в самой Академии.

Более тесное общение Ломоносова с Эйлером началось тогда, когда Ломоносов уже сложился как зрелый ученый. Ведь аттестат этой зрелости выдал ему в сущности не кто иной, как сам Эйлер, считавшийся тогда самым крупным авторитетом среди мировых ученых. Эйлер написал в своем заключении о присланных ему работах Ломоносова: «Все сии сочинения не токмо хороши, но и превосходны, ибо он изъясняет физические и химические материи, самые нужные и трудные, кои совсем неизвестны и невозможны были к истолкованию самым остроумным ученым людям, с таким основательством, что я совсем уверен о точности его доказательств. При сем случае я должен отдать справедливость г. Ломоносову, что он одарован самым счастливым остроумием для объяснения явлений физических и химических. Желать надобно, чтобы все прочие Академии были в состоянии показать такие изобретения, которые показал г. Ломоносов».¹⁹⁹

¹  Во время пребывания в Англии в 1698 г. Петр пригласил на русскую службу многих специалистов по кораблестроению, архитекторов и ученых. Общее число их достигало 60 человек, среди них были люди, занявшие видное место в науке и технике. Об этом см.: J. Perry. The state of Russia under the present czar. London, 1716; русский перевод издан под названием: Состояние России при нынешнем царе. Соч. капитана Дж. Перри. Перев. с англ. кн. О. М. Дондуковой-Корсаковой. Изд. имп. Общ. ист. и древн. росс. при Московск. унив. М., 1871; см. также: Ф. Туманский. Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о жизни и деяниях государя императора Петра Великого, ч. III. СПб., 1787, стр. 67—68.

²   Герман. Врачебный быт допетровской России. (Материалы для истории медицины в России). Вып. I, Харьков, 1891, стр. 39. О приглашении специалистов из-за границы см. еще: М. Малин. Англо-русские культурные и научные связи (до основания Петербургской Академии наук). — Вестн. ист. мировой культ., 1957, № 3, стр. 98.

³  О первых русских студентах за границей см.: Сб. имп. Русск. ист. общ., т. 38, стр. 425; П. . Известие о молодых людях, посланных Борисом Годуновым для обучения наукам в Англию в 1602 г. — Записки АН, т. 11, стр. 91 и сл.; А. В. Арсеньев. История посылки первых русских студентов за границу при Борисе Годунове, СПб., 1887; B. Alexandrenko 918, p. 372; Н. В. Голицын. Научно-образовательные сношения России с Западом в начале XVII в. (Чт. в имп. Общ. ист. и древн. росс. при Московск. унив., 1898, кн. 4, отд. 3, стр. 7 и сл.); М. П. Алексеев. Англия и англичане в памятниках московской письменности XVI—XVII вв. (Уч. зап. ЛГУ, № 95, сер. истор. наук, 1947, вып. 15, стр. 52—53).

⁴  «Слову о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих». ПСС, т. 3, стр. 19.

⁵  В. Герье. Сборник писем и мемориалов Лейбница, относящихся к России и Петру Великому. СПб., 1873. См. также: А. С. Лаппо-Данилевский. Петр Великий — основатель имп. Академии наук в С. Петербурге. СПб., 1914, стр. 17 и сл.

⁶   Андреев. Основание Академии наук в Петербурге. В кн.: Петр Великий. Сб. статей под ред. докт. ист. наук А. И. Андреева. Изд. АН СССР, М. — Л., 1947, стр. 285 и сл.

⁷  В сохранившемся тексте проекта отличительная черта Петербургской Академии характеризуется следующими словами: «Таким образом, одно здание (учреждение, — М. Р.) с малыми убытками тое ж бы с великою пользою чинило, что в других государствах три разные собрания чинят, ибо оная: 1) Яко б совершенная академия была, понеже довольно б членов о совершенстве художеств и наук трудились. 2) Егда оные же члены те художествы и науки публично учить будут, то подобна оная будет универзитету и такую ж прибыль произведет. 3) Когда данные академикам младые люди, которым от е. и. в. довольное жалование на пропитание определено будет, от них науку принявши и пробу искусства своего учинивши, младых людей в первых фундаментах обучать будут, то оное здание таково ж полезно будет, яко особливое к тому сочиненное собрание или гимназиум.

«При том же бы вольные художествы и мануфактуры, которые уже здесь заведены суть, или впредь еще заведены быть могут, от помянутого заведения пользу имели, когда им удобные машины показаны и инструменты их исправлены будут» (Материалы, т. I, стр. 16).

⁸  Академический университет начал официально существовать с 1747 г., когда был утвержден Устав (Регламент) Академии наук (История АН, т. I, стр. 148). До того учащиеся, получившие высшее образование, назывались академическими студентами. В Уставе отмечается: «Академия наук разделяется на Академию собственно и на университет». Что касается последнего, то в Регламенте (§ 36) о нем сказано: «Россия не может еще тем довольствоваться, чтоб только иметь людей ученых, которые уже плоды науками своими приносят; но чтобы всегда на их места заблаговременно наставлять в науках молодых людей, а особливо что за первый случай учреждение Академическое не может быть сочинено инако, как из иностранных по большей части людей, а впредь должно оно состоять из природных российских. Того ради к Академии другая ее часть присоединяется — Университет» (ПСЗ, т. XII, № 9425, стр. 735). С этого времени Академический университет и существовал как официальное учреждение.

⁹  См. датированный 7 декабря 1725 г. Указ Екатерины I Сенату: «О заведении Академии наук и о назначении президентом оной лейбмедика Блюментроста» (ПСЗ, т. VII, № 4807, стр. 553—554). Блюментрост, Лаврентий Лаврентьевич (1692—1755), родился в семье врача царя Алексея Михайловича. В царствование Петра I, когда скончался лейб-медик Р. К. Арескин (ум. в 1718 г.), преемником Петр назначил Блюментроста, передав ему все обязанности Арескина. Имея в виду создать Академию наук, Петр поручил еще Арескину переписку с иностранными учеными; теперь она также была возложена на Блюментроста. Пост президента Академии наук он занимал до 1733 г.

¹⁰  Отзыв современника о первых приехавших в Россию профессорах см.: Михаил Шенд Фандербек— Сын отечества, 1842, ч. I, стр. 23 и сл.

¹¹  Д. А. Толстой. Академический университет в XVIII столетии, по рукописным документам Архива Академии наук. Приложение № 3 к т. 51 Записок АН, стр. 4.

¹²  Майер, Фридрих-Христофор (1697—1729), в Россию приехал вместе со своим учителем Г. Б. Бюльфингером, первым академиком-физиком, бывшим до того профессором Тюбингенского университета. Менее чем через полгода после приезда в Петербург Майер был назначен профессором математики (январь 1726 г.).

¹³  ее членом. Он был первым редактором и составителем издававшейся Академией газеты «Санктпетербургские ведомости» (выходила на немецком и русском языках). Вице-канцлеру А. И. Остерману понадобился наставник для его сыновей Федора и Ивана, и Гросс был определен домашним учителем у Остермана, выполняя при этом и секретарские обязанности. Они оказались роковыми для Гросса. В 1741 г., по воцарении Елизаветы Петровны, Остерман пал; репрессиям подвергся и Гросс. Он был посажен под домашний арест. Не выдержав оскорбительных допросов, он 2 января 1742 г. покончил с собой, хотя тогда уже было ясно, что никаких преступлений за ним не числится.

¹⁴  О Г. -Ф. Миллере подробней речь будет в следующих главах.

¹⁵  Материалы, т. I, стр. 286.

¹⁶  Адодуров, Василий Евдокимович (1709—1780). Успешно начатую деятельность ему пришлось прервать, так как в 1741 г., оставив Академию, он поступил на службу в герольдмейстерскую контору, а с восшествием на престол Елизаветы и возвышением ее фаворита Алексея Разумовского стал выполнять обязанности его секретаря. Впоследствии Адодуров занял пост президента Мануфактур-коллегии; с 1762 г. — куратор Московского университета. О нем см.: Уч. зап. ими. Акад. наук по I и III отделениям, т. 1, СПб., 1853, стр. XXI; С. Шевырев—1855. М., 1855, стр. 123 и сл.; Пекарский, т. I, стр. 503 и сл.

¹⁷  Корф, Иоганн-Альбрехт (1697—1766), пост президента занимал с 1734 по 1740 г. Его предшественник Г. -К. Кейзерлинг (1697—1764), возглавлявший Академию всего полгода, был назначен послом в Польшу, причем предполагалось, что он пробудет там недолго и вернется на прежнее место. Корфа поэтому назначили «до указу ведать и управлять Санктпетербургской Академией наук», и в рескрипте 18 сентября 1734 г. он был назван не президентом Академии, но «главным командиром» (Пекарский (и даже преемники), руководителем высшего научного учреждения, но, как и все талантливые деятели, он «не пришелся ко двору», и всесильный временщик Бирон старался под любым предлогом удалить его из России. Такой случай подвернулся в 1740 г., когда понадобилось назначить нового посла в Данию, и Корф был отправлен туда.

¹⁸  Эйлер, Леонард (1707—1783), в Россию приехал в 1727 г., заняв место адъюнкта физиологии, затем профессора физики; после отъезда Д. Бернулли (1700—1782), возглавлявшего кафедру математики, заменил его. В 1741 г. Эйлер переехал в Берлин и, вернувшись четверть века спустя в Россию, остался здесь до конца жизни.

¹⁹  См.: Представление барона Корфа об учреждении при Академии семинарии. — Записки АН, т. 12, Прил. 5, стр. 57.

²⁰  Материалы, т. II, стр. 724.

²¹  Славяно-греко-латинская академия основана в 1687 г.; из ее стен вышло не мало видных деятелей русской культуры, в том числе и знаменитый поэт и дипломат А. Кантемир (1709—1744). Первые русские академики были питомцами этого учебного заведения.

²²  — ПСЗ, т. IX, № 6816, стр. 584.

²³  С. А. Белокуров. Об отправлении учеников Славяно-греко-латинской академии, в том числе и Ломоносова, из Москвы в С. -Петербург 1735 г. — Ломоносовский сборник. 1711—1911. Изд. АН, СПб., 1911, стр. 77—83.

²⁴  См.: С. . История Московской славяно-греко-латинской Академии. М., 1855, стр. 239 и сл.

²⁵  Из них было отправлено только пять человек, из которых С. П. Крашенинников (1713—1755), будущий академик, стал выдающимся ученым. — Материалы, т. II, стр. 96 и 326; А. И. . 1) Жизнь и научные труды С. П. Крашенинникова. Сб. «Памяти С. П. Крашенинникова. 225 лет со дня рождения» (Советский Север, № 2, 1939, стр. 5—64); 2) Ломоносов и Крашенинников. «Ломоносов», I, стр. 286—296; Л. С. Берг. Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. Изд. АН СССР, М. — Л., 1946. Указатель.

²⁶  Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 791, л. 328 об.

²⁷  Там же, л. 337. Такими училищами явились впоследствии Невская и Новгородская семинарии.

²⁸ 

²⁹  Попов, Никита Иванович (1720—1782), в 1748 г. назначен адъюнктом, а в 1751 г. — профессором астрономии. На протяжении всей жизни Ломоносова пользовался его поддержкой, лишившись ее, Попов ушел из Академии (1768 г.).

³⁰  См.: М. А. Безбородов. Дмитрий Иванович Виноградов — создатель русского фарфора. Изд. АН СССР, М. — Л., 1950. Отношения Виноградова и Ломоносова отражены в единственном дошедшем до нас письме последнего (ПСС, т. 10, стр. 431).

³¹ 

³²  Материалы, т. III, стр. 1.

³³  В «Краткой истории о поведении Академической канцелярии в рассуждении ученых людей и дел с начала сего корпуса до нынешнего времени» Ломоносов писал: «В 1735 году истребованные вновь двенадцать человек школьников и студентов в Академию из Московских Спасских школ, в коих числе был и нынешний статский советник Ломоносов и надворный советник Попов и бывший потом бергмейстер Виноградов, приехали в Санктпетербург все вместе генваря 1 дня 1736 г.» (ПСС, т. 10, стр. 273). В жалобе, поданной в октябре 1736 г. приехавшими из Москвы студентами в Правительствующий сенат на «претерпеваему нужду», сказано: «... высланы мы... 1735 году декабря 24-го дня, в Санктпетербургскую Академию наук, 12 человек, ради слушания у профессоров лекций и обучения вышних наук и явились в той Академии сего 736 года генваря 2 дня» (Материалы, т. III, стр. 213).

³⁴  Речь идет об академическом отряде Великой Северной Второй Камчатской экспедиции (1731—1743), занимавшемся изучением Сибири (см.: Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII и XIX веках. Сост. В. Ф. Гнучева. Под общей редакцией акад. В. Л. Комарова. Изд. АН СССР, М. — Л., 1940, стр. 38 и сл.).

³⁵  Вопрос этот был возбужден Корфом перед правительством в марте 1735 г. В своем докладе он писал: «По силе присланных из Правительствующего Сената в прошлых 1732 июня 20 да 1733 годах марта 23 чисел указов отправлены от Академии в Камчатскую экспедицию с капитаном-командором Берингом профессоры химии и истории натуральной доктор Гмелин, астрономии Делякроер, гистории Герард Фридрих Миллер, которые жалованье получают двойное, каждый в год по тысяче по двести да за квартиру, дрова и свечи по шестидесяти рублев из суммы Камчатской экспедиции, а понеже Камчатская экспедиция как для дальности, так и для употребленные на оную иждивении великие важности есть.

«Того ради я запотребно нахожу кабинету е. и. в. всенижайше предложить, не соблаговолено ли будет е. и. в. повелеть в ту экспедицию еще два профессора, один в астрономии и географии, а другой в истории натуральной и наипаче в химии и в рудокопных делах искусные на таком же жаловании, какое прежним соизволены, для следующих причин выписаны и за ними посланы были.

«1. Когда их обсервации болезнию или смертным случаем пресечены будут, то все их старания и употребленные на то иждивения бесполезны будут.

«2. Ежели два человека один другому помогают, то обсервации бывают тем исправнее, и

«3. у иностранных ученых людей, которых в сем случае пренебрегать не надлежит, находят большую верность». На докладе имеется помета рукою царицы: «Учинить по сему. Анна» (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 778, л. 4—4 об.).

³⁶  Генкель, Иоганн-Фридрих (Henkel, Johann Friedrich. 1669—1744). О нем см.: Algemeine Deutsche Biographie. Erster Band. Haffen — Pflug — Hensel. Leipzig, 1880, S. 760.

³⁷   Baumgärtel. Aus der Geschichte der Bergakademie Freiberg. 2 erwt. Aufgabe. Freiberg, 1957. О Ломоносове — стр. 8.

³⁸  Отвечая на просьбу Корфа рекомендовать «в горном деле сведущего химика», Генкель писал: «Должен признаться, что ни тут, ни в другом каком-либо месте не знаю человека, который соединял бы в себе означенные свойства... Два столь важные условия, какие вряд ли можно найти в одном и том же человеке. Требуется, чтобы он не только был химиком, но и в то же время был знаком и с рудами, горными породами, прожилками и жилами» (Куник, стр. 225 и сл.).

³⁹ 

⁴⁰  О месте и годе рождения Ломоносова до недавнего времени были неверные сведения. Начав поздно учиться, он скрывал свой возраст, равно как и свое происхождение — в Славяно-греко-латинскую академию принимали лиц всех сословий, кроме крестьянского (М. И. Сухомлинов. К биографии Ломоносова. Изв. Отд. русск. яз. и словесн. имп. Акад. наук, 1896, т. I, кн. 4, стр. 791; есть отд. изд.). Как теперь установлено, Ломоносов родился 8/19 ноября 1711 г. в д. Мишанинской, близ д. Денисовки; обе они входят теперь в село Ломоносово. См.: Б. Л. Модзалевский— В кн.: Ломоносовский сборник. Издание имп. Академии наук, СПб., 1911, стр. 334; М. И. Белов. О родине Ломоносова по новым материалам. — В кн. «Ломоносов», III, стр. 226; А. И. Андреев. О дате рождения Ломоносова. — Там же, стр. 364; о годах, проведенных Ломоносовым на родине, см.: Д. Бабкин— На рубеже, 1947, № 5, стр. 72.

⁴¹  Куник, стр. 229—230.

⁴²  Там же.

⁴³  Там же, стр. 231.

⁴⁴  Райзер, Викентий Степанович (ум. в 1755 г.), впоследствии президент Берг-коллегии, уроженец Померании, на русскую службу поступил при Петре I и принял участие в организации Берг-коллегии (Дм. . Словарь достопамятных людей русской земли, ч. 4. М., 1836, стр. 274).

⁴⁵  Свой план Райзер предложил не по собственному почину. Корф, считая подготовку горных инженеров важной задачей государственного значения, обратился к Райзеру, занимавшему видное положение в Горном ведомстве, прося высказать свои соображения (Куник, стр. 232—234).

⁴⁶  The World of Learning. 1959/60. Tenth edition. London, p. 362.

⁴⁷   Singer. Giordano Bruno. His life and thought. With annotated Transaction of his work On the infinite universe and worlds. N. Y., 1950, p. 139.

⁴⁸  Вольф, Христиан (Wolf, Christian, 1679—1754), немецкий философ, физик и математик, последователь Лейбница. По рекомендации последнего Вольф в 28 лет занял кафедру математики и естествознания в Галльском университете. За философские воззрения, излагавшиеся им в публичных выступлениях, Вольф был изгнан прусским королем Фридрихом-Вильгельмом I из Галле, куда под страхом смертной казни ему было запрещено возвращаться, вследствие чего Вольф и поселился в Марбурге.

⁴⁹  Briefe von Christian Wolf aus den Jahren 1719—1753. Ein Beitrag zur Geschichte der Kaiserlichen Academie der Wissenschaften zu Petersburg. St. Petersburg, 1860.

⁵⁰   Модзалевский. Список членов имп. Академии наук. 1725—1907. СПб., 1908, стр. 120.

⁵¹  Материалы, т. III, стр. 145.

⁵²  Куник, стр. 246.

⁵³ 

⁵⁴  Известия об академических студентах во время их пребывания в Марбурге см.: Briefe von Christian Wolf aus den Jahren. 1719—1753, стр. 94 и сл.

⁵⁵  Куник, стр. 248.

⁵⁶  Там же, стр. 246—247.

⁵⁷  Инструкцию получал каждый студент в отдельности.

⁵⁸  Куник

⁵⁹  Там же, стр. 249.

⁶⁰  М. Сухомлинов. Ломоносов студент Марбургского университета. — Русский вестник. Журнал литературный и политический. 1861, т. 31. стр. 131. М. А. Безбородов в своей монографии опубликовал в переводе С. Шульмана следующие выдержки из правил поведения для студентов Марбургского университета. Вот что значится здесь: «... п. 2. Зачисленный в студенты нашей Академии (так в XVIII в. часто называли университеты, — М. Р.«п. 3. Студент не должен вспоминать имя господне всуе: не произносить еретических речей, не упорствовать в защите извращений науки, не заниматься волшебством и колдовством, не давать необдуманных клятв, не совершать клятвопреступления...

«п. 5. По божественным дням, для усердия в богослужении предназначенным, студент должен всячески стараться не делать ничего запрещенного ни дома ни на людях: не учинять скандалов на улицах и в других публичных местах, не ставить, будучи за городом, силков для птиц, не портить плодов в садах. Уличенным в таких поступках ректор выносит порицание...

«п. 8. За выступление против ректора с руганью или с применением силы студент по решению Совета Академии высылается или полностью исключается... «п. 13. В ночное время каждый студент должен находиться дома, а не бродить по улицам города ни в масках, ни с открытым лицом. Крики и шум, коими нарушается покой посторонних, нигде и ни в какое время не должны быть допущены. На виновных в нарушении этого постановления ректор налагает денежный штраф...

«п. 15. Строго воспрещается студентам совершать бесчестящие других поступки и распространять пасквили. Кто почтенных и невинных лиц беспокоит поклепами, кляузами и пасквилями, тот с позором высылается...

«п. 17. Если студент вовлек новичка или любого другого студента в пьянство, мотовство, прелюбодеяние, или заманил его в игорный дом или другое любое беспутство и обольщение, то он заключается в тюрьму, откуда он может быть выпущен только по уплате ректору двух золотых...

«п. 22. Задержанный по поручению ректора за наложенные штрафы или за преступление не должен ускользнуть вопреки его воле. Сбежавший же изгоняется публично с позором... «п. 24. Студент не должен необдуманно присоединяться к свадебным пляскам, которые почти всегда происходят публично в курии, так как на такого рода плясках, где бывает много разнородных по образу жизни людей, легко возникают распри, редко кончающиеся без ранений» (М. А. Безбородов, ук. соч., 54—56). Все эти строгости, однако, не удержали учащуюся молодежь, в том числе и наших студентов от поступков, о которых речь будет дальше.

⁶¹  Меншуткин, Борис Николаевич (1874—1938), химик и историк науки. О нем см.: М. А. Блох. Памяти Б. Н. Меншуткина. — Природа, 1938, № 11—12, стр. 161—164; С. А. . Б. Н. Меншуткин. Некролог. — Успехи химии, 1938. т. 7, вып. 12, стр. 1896—1906; М. А. Блох. Памяти Б. Н. Меншуткина. — Журнал общей химии, 1939, т. 9, вып. 22, стр. 2104—2112.

⁶²  Б. Н. Меншуткин

⁶³  Марбургский период жизни Ломоносова дополняется еще сведениями, содержащимися в записках учившегося вместе с ним в Университете И. Пюттера (J. S. Pütter’s Selbstbiographie, Bd. I. Göttingen, 1798); об этом см.: А. Морозов. Михаил Васильевич Ломоносов. 1711—1765. Лениздат, 1952, стр. 233.

⁶⁴  Куник, стр. 252.

⁶⁵ 

⁶⁶  Там же, стр. 254—255.

⁶⁷  Там же, стр. 252—253.

⁶⁸  В письме к И. И. Шувалову (ноябрь 1753 г.), содержащем много биографических данных, Ломоносов писал, говоря о пребывании в Славяно-греко-латинской академии: «Несказанная бедность: имея один алтын (три копейки, — М. Р.) в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку (½ копейки, — М. Р.» (ПСС, т. 10, стр. 479).

⁶⁹  ПСС, т. 10, стр. 416.

⁷⁰  Куник, стр. 261.

⁷¹  Там же, стр. 262.

⁷²  Крафт, Георг-Вольфганг (1701—1754), физик; ученик Г. -Б. Бюльфингера (по Тюбингенскому университету). По предложению своего учителя Крафт переехал в Россию; вначале он был преподавателем Гимназии; с 1727 г. — адъюнкт; в 1731 г. назначен профессором «генеральной математики» (Материалы, т. I, стр. 4—5), а в 1733 г. заменил Л. Эйлера на кафедре теоретической и экспериментальной физики (, т. I, стр. 458). В 1744 г. вернулся в Тюбинген, но не порвал с Петербургской Академией наук, оставаясь ее почетным (иностранным) членом. Сын Крафта, Вольфганг-Людовик (Логин Юрьевич), родившийся в Петербурге (1743 г.), занял кафедру физики в Академии наук в 1768 г. (см.: Русский биографический словарь, т. Кнаппе—Кюхельбекер, СПб., 1903, стр. 418).

⁷³  Амман, Иоганн (1707—1741), ботаник. Научную деятельность начал в кабинете редкостей Г. Слоана (1660—1753), президента Лондонского Королевского общества. В Россию переехал в 1733 г., где проявил себя незаурядным натуралистом. С его именем связано создание Ботанического сада при Академии наук (П. А. Баранов. Ботаника в Аптекарском огороде и в Академии наук. В сб. «От Аптекарского огорода до Ботанического института. Очерки по истории Ботанического института Академии наук СССР», Изд. АН СССР, М. — Л., 1957, стр. 17—18). Амман, у которого Ломоносов работал в течение нескольких месяцев по возвращении из-за границы, первый разглядел его дарования и высоко отозвался о них. На основании этого отзыва Ломоносов получил место адъюнкта Академии.

⁷⁴  Куник—265.

⁷⁵  Там же, стр. 264.

⁷⁶  Там же, стр. 265.

⁷⁷  ПСС, т. 10, стр. 417—418.

⁷⁸  Там же, стр. 419.

⁷⁹ 

⁸⁰  См.: Репорт в Академию наук об учебных занятиях в Марбурге (15 октября 1738 г.). — ПСС, т. 10, стр. 374—377.

⁸¹  М. Сухомлинов. Ломоносов — студент Марбургского университета. — Русский вестник, т. 31, 1861, стр. 160.

⁸²  , т. I, стр. 517.

⁸³  Куник, стр. 262.

⁸⁴  Там же, стр. 271.

⁸⁵  Там же, стр. 276.

⁸⁶  —272.

⁸⁷  Там же, стр. 280.

⁸⁸  Там же, стр. 275.

⁸⁹  ПСС, т. 1, стр. 5 и сл.

⁹⁰  Б. Н. . Труды Ломоносова по физике и химии. Изд. АН СССР, М. — Л., 1936, стр. 21.

⁹¹  ПСС, т. 8, стр. 7.

⁹²  Фенелон, Франсуа де Салиньяк де ла Мот (Fenelon, François de Salignac de La Mothe, 1651—1715), член Французской Академии, известен своим свободомыслием.

⁹³  ПСС, т. 8, стр. 8.

⁹⁴ 

⁹⁵  См. Примечания к т. 1 ПСС, стр. 540.

⁹⁶  Вейтбрехт, Иоссия (1702—1747), с 1725 г. адъюнкт, а с 1731 г. профессор физиологии.

⁹⁷  Протоколы Конференции, т. I, стр. 546—547.

⁹⁸  См. Примечания к т. 8 ПСС, стр. 873.

⁹⁹ 

¹⁰⁰  Там же, т. 8, стр. 874.

¹⁰¹  В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. III, M., 1953, стр. 487.

¹⁰²   Зубов. Ломоносов и Славяно-греко-латинская академия. Труды Инст. ист. естеств. и техн. АН СССР, т. I, 1954, стр. 5 и сл.

¹⁰³  Материалы, т. III, стр. 213.

¹⁰⁴  Куник, стр. 280.

¹⁰⁵  Там же.

¹⁰⁶ 

¹⁰⁷  Куник, стр. 284.

¹⁰⁸  Дуйзинг, Юстин-Гергард (Duysing, Justus Gergard, 1705—1761), профессор Марбургского университета 1732 г. О нем см.: J. G. Meusel. Lexikon der von 1750 bis 1800 verstorbenen teutschen Schriftsteller. Bd. 2. Leipzig, 1803, S. 454—456.

¹⁰⁹  Куник

¹¹⁰  Куник, стр. 301—302.

¹¹¹  ПСС, т. 10, стр. 872.

¹¹²  Куник, стр. 306.

¹¹³  Там же, стр. 310.

¹¹⁴  —1746), в Академию поступил в 1731 г. адъюнктом, с 1734 г. — профессор политики и морали, а затем элоквенции.

¹¹⁵  Куник, стр. 315. Ломоносов близко сошелся с Юнкером и по возвращении на родину помогал ему, о чем рассказал в одной записке, составленной в 1765 г. незадолго до смерти (ПСС, т. 10, стр. 411—412). Подробнее об отношениях Ломоносова и Юнкера см.: Г. А. Андреева. М. В. Ломоносов и Г. -Ф. Юнкер. «Ломоносов», IV, стр. 141—157.

¹¹⁶  Куник, стр. 319.

¹¹⁷ 

¹¹⁸  Ломоносов женился на Елизавете Цильх 6 июня 1740 г. 1 января 1742 г. у них родился сын Иван, но он умер 7 февраля того же года. В 1749 г. родилась дочь Елена, умерла в 1772 г. (Б. Модзалевский. Род и потомство Ломоносова. — В кн.: Ломоносовский сборник. Издание имп. Академии наук, СПб., 1911, стр. 334—335).

¹¹⁹  Вот как характеризует Генкеля академик В. И. Вернадский: «В это время Генкель был уже стар, и лучшая пора его деятельности давно прошла; сама Академия в Фрейберге еще не существовала, — здесь была небольшая школа, главным образом практического горного дела. Генкель был химик старого склада, без следа оригинальной мысли, сделавший, однако, ряд верных частных наблюдений, выросший на практической школе пробирера и металлурга. Таков же был и характер его минералогических работ, главные из которых были изданы лет за 15 до посещения его Ломоносовым. В них нет свежей мысли, в них совсем не видно строгого систематического ума, а виден кропотливый собиратель фактов без критической их оценки, который не может выбиться из рамок схоластики. Даже свои открытия он излагал таким языком и придавал им такой вид, что скрывал их живое, сущее. Огромная масса его наблюдений, опытность в отдельных практических вопросах, соединенная с суеверием ученого ремесленника, полное непонимание всего нового или возвышающегося над обычным — таковы характерные черты его научных работ» (В. И. . О значении трудов М. В. Ломоносова в минералогии и геологии. — Ломоносовский сборник. Материалы для истории развития химии в России, М., 1900, стр. 8; есть отд. изд.).

¹²⁰  ПСС, т. 10, стр. 428.

¹²¹  Куник, стр. 331.

¹²²  Шумахер, Иоганн-Даниил (1690—1761), недоучившийся студент Страсбургского университета, двадцати четырех лет приехал в Петербург и поступил секретарем к лейбмедику Петра I Арескину. На попечении Шумахера находилась библиотека царя, составившая впоследствии основу библиотеки Академии наук. В качестве секретаря Арескина Шумахер, превосходно знавший иностранные языки, вел переписку с зарубежными учеными. После смерти Арескина выполнял те же обязанности у его преемника Л. Л. Блюментроста; когда последний возглавил Академию наук, то Шумахер перешел сюда на службу в качестве библиотекаря и начальника Канцелярии, которая свыше четырех десятилетий была главным органом управления Академии. Обладая неисчерпаемой энергией, Шумахер, человек находчивый и ловкий, сосредоточил в своих руках почти всю власть в Академии, пользуясь попустительством президентов, которые, за исключением Корфа, делами Академии по существу почти не занимались. О нем см.: , т. I, стр. 15—65; Русский биографический словарь, т. Шебалов—Шютц. СПб., 1911, стр. 534—536; Б. Г. Кузнецов. Из Академической хроники XVIII в. (Академия и академическая канцелярия). Вестник АН СССР, 1940, № 4—5, стр. 131 и сл.

¹²³  ПСС, т. 10, стр. 427.

¹²⁴ 

¹²⁵  В одном из писем Ломоносова к И. И. Шувалову, где речь идет о приобретениях учеными состояний, указывает, что Вольф «лекциями и подарками нажил больше пятисот тысяч и сверх того баронство» (там же, стр. 480).

¹²⁶  ПСС, т. 10, стр. 428.

¹²⁷  Там же, стр. 431.

¹²⁸  Там же, стр. 429.

¹²⁹ 

¹³⁰  Куник, стр. 326.

¹³¹  Там же.

¹³²  Головкин, Александр Гаврилович (1689—1760), дипломат, до занятия поста посланника в Голландии выполнял такие же обязанности при парижском, а еще раньше при берлинском дворе. Через Головкина велись переговоры по приглашению иностранных ученых на службу в Академию наук (см.: Материалы, т. I, стр. 81 и сл.).

¹³³  Куник, стр. 339.

¹³⁴ 

¹³⁵  ПСС, т. 10, стр. 433.

¹³⁶  Билярский, стр. 3.

¹³⁷  Там же.

¹³⁸ 

¹³⁹  Пекарский, т. I, стр. 493 и сл.

¹⁴⁰  ПСС, т. 5, стр. 7 и сл.

¹⁴¹  Гмелин, Иоганн-Георг (1709—1755), уроженец Тюбингена, где получил образование на медицинском факультете. В Петербургскую Академию наук поступил в 1727 г. адъюнктом, а через четыре года стал профессором. Из России уехал в 1747 г., обещав вскоре вернуться. Многотомный труд Гмелина «Flora sibirica sive historia plantarum Sibiriae», изданный Академией наук в четырех томах (1747—1769 гг.), явился выдающимся событием в истории ботаники. О нем Карл Линней (1707—1778) сказал, что Гмелин открыл столько растений, сколько другие ботаники все вместе. (П. А. . Ботаника в Аптекарском огороде и в Академии наук. В сб. «От Аптекарского огорода до Ботанического института. Очерки по истории Ботанического института АН СССР», Изд. АН СССР, М. — Л., 1957, стр. 20).

¹⁴²  ПСС, т. 10, стр. 462.

¹⁴³  Musei imperialis Petropolitani. Vol. I, pars prima. Qua continentur res naturales et regno animali. Typis Academiae Scientiarum Petropolitanae, 1742.

¹⁴⁴  Пекарский—318.

¹⁴⁵  П. В. Постников, получивший в 1694 г. в Падуанском университете врачебный диплом, был не только первым, но долгое время и единственным русским доктором (Дм. Цветаев. Медики в Московской России и первый русский доктор. Историко-биографический очерк. Варшава, 1896; Е. Шмурло Бычков. Новые материалы для биографии русского доктора П. В. Постникова (письма его К Петру Великому за 1695 и 1696 гг.). Изд. имп. Общ. ист. и древн. росс. при Московск. унив., 1912; Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными, т. VIII, СПб., 1867 и т. IX, СПб., 1868).

¹⁴⁶  Примечания к «Ведомостям», чч. 80—83. В Санктпетербурге, октября 6 дня 1741 г., стр. 317 и сл. «Здравие тела, — читаем мы здесь, — есть, по согласию всех людей, един из благороднейших плодов, которыми мы во временной сей жизни наслаждаемся. И ежели тое разум и добродетель, как свое ядро, в себе имеет, то приводит оно человека в полное совершенство... По собственному свидетельству славнейших медиков, медицину хотя безопасно и полезно употреблять можно, однако весьма не во многих болезнях. В большей сих части долженствует она так натуре последовать и наблюдать, где сия оной требует, как и мы прежде нежели в руки медиков впали, легчайшим трудом и без того, чтобы нам больно было, то же чинить могли. Ибо несравненно легчае настоящее здравие соблюсти, нежели потерянное возвратить можно. И как натура каждого обязывает о соблюдении и продолжении своея жизни стараться, подобным образом оная обязывает нас и к собственному осторожнейшему хранению нашего здравия: понеже без оного жизнь наша бездельна».

¹⁴⁷  Там же, чч. 89 и 90, 6 ноября 1741 г., стр. 353—360.

¹⁴⁸  —71.

¹⁴⁹  Теплов, Григорий Николаевич (1711—1779), внебрачный сын знаменитого государственного и общественного деятеля архиепископа Феофана Прокоповича (1681—1736), до принятия в студенты Академии учился в Петербургской духовной семинарии. В январе 1742 г. назначен адъюнктом (по ботанике). Наукой перестал заниматься, став воспитателем будущего президента Академии наук К. Г. Разумовского, а впоследствии его секретарем, при этом Теплов числился на службе в Академии наук, состоя в ее штате асессором Канцелярии. В борьбе Ломоносова со своими недругами Теплов был на стороне последних.

¹⁵⁰  Билярский, стр. 6.

¹⁵¹  Там же, стр. 6 и сл.

¹⁵²  «Для большого помянутых людей к прилежности поощрения можно таким образом обнадежить, что ежели они в означенных науках совершенны будут, пробы своего искусства покажут и о том надлежащее свидетельство получат, то по возвращении своем в профессоры экстраординарные удостоены и по четыреста шестидесяти рублев годового жалованья получат, так же по достоинству впредь произведены будут» (Куник, стр. 230).

¹⁵³  Билярский, стр. 7.

¹⁵⁴  ПСС, т. 10, стр. 275—276.

¹⁵⁵  П. . Дополнительные известия для биографии Ломоносова. Отношение Шумахера к Ломоносову в первое время по возвращении его из Германии. 1742—1743 годы. — Записки АН, т. 8, Прил. 7, стр. 17 и сл.

¹⁵⁶  Подобные распри, завершавшиеся потасовками, случались тогда в Академии нередко. Ломоносов один раз был даже зачинщиком такого происшествия (см.: Доношение академиков в «Высокоучрежденную о Академии наук следственную комиссию» и другие документы. — В. И. Ламанский. Ломоносов и Петербургская Академия наук. Материалы к столетней памяти Ломоносова. Чт. в имп. Общ. ист. и древн. росс. при Московск. унив., 1865, кн. 1, стр. 44 и сл.).

¹⁵⁷ 

¹⁵⁸  Акад. изд., т. VI, стр. 1—6.

¹⁵⁹  Б. Н. Меншуткин. М. В. Ломоносов, как физико-химик. К истории химии в России. См.: Известия С. -Петербургского политехнического института, 1904, т. I, вып. 1—2, стр. 140 и сл.

¹⁶⁰   Меншуткин. Труды М. В. Ломоносова по физике и химии. Изд. АН СССР, М. — Л., 1936, стр. 50.

¹⁶¹  ПСС, т. 1. стр. 85 и сл.

¹⁶²  Протоколы Конференции, т. I, стр. 694.

¹⁶³ 

¹⁶⁴  Там же.

¹⁶⁵  В. Л. Ченакал. Катоптрико-диоптрический зажигательный инструмент Ломоносова. — В кн.: «Ломоносов», III, стр. 66; его же Примечания к т. 1, ПСС, стр. 547.

¹⁶⁶ 

¹⁶⁷  Кравец, Торичан Павлович (1876—1955), физик и историк науки, чл. -корр. АН СССР избран в 1943 г. С 1945 по 1954 г. — зам. председателя Комиссии по истории физико-математических наук (председателем с 1943 по 1945 г. был А. Н. Крылов, с 1945 по 1951 г. — С. И. Вавилов, с 1951 по 1954 г. — В. И. Смирнов), зам. главного редактора Полного собрания сочинений М. В. Ломоносова. О Т. П. Кравце см.: Труды Инст. ист. естеств. и техн. АН СССР, т. 5. История физ. -мат. наук. Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 395—397; Г. П. Фаерман. Торичан Павлович Кравец (Очерк жизни и деятельности). — В кн.: Т. П. Кравец—29.

¹⁶⁸  ПСС, т. 1, стр. 87.

¹⁶⁹  Там же, т. 8, стр. 34.

¹⁷⁰  Материалы, т. VII, стр. 532.

¹⁷¹  ПСС, т. 8, стр. 53 и 69.

¹⁷²  —123.

¹⁷³  Выставка «Ломоносов и елизаветинское время», т. VII. Материалы по библиографии о Ломоносове на русском, немецком, французском, итальянском и шведском языках. Пг., 1915, стр. 138 (№ 62), 151 (№ 114), 176 (№ 26), 182 (№ 77), 185 (№ 98), 187 (№ 111), 192 (№ 150). 201 (№ 11), 210.

¹⁷⁴  ПСС, т. 3, стр. 123.

¹⁷⁵  Протоколы Конференции, т. II, стр. 48.

¹⁷⁶  Бойль, Роберт (Boyle, Robert, 1627—1691), английский химик и философ, один из создателей Лондонского Королевского общества (основано в 1660 г.). О Бойле как химике см.: M. Boas«Роль Ломоносова в истории развития молекулярно-кинетической теории теплоты» («Ломоносов», III, стр. 41 и сл.).

¹⁷⁷  Цитируется по переводу, выполненному Б. Н. Меншуткиным, — Труды М. В. Ломоносова по физике и химии, стр. 100.

¹⁷⁸  Билярский, стр. 8—9.

¹⁷⁹  Там же, стр. 57.

¹⁸⁰  Куник

¹⁸¹  См. «Нижайший доклад и непред рассудительное мнение императорскому соляному комиссариату о соляных делах, что в местах между Днепром и Доном положенных, находятся, а особливо о обоих императорских заводах, что в Бахмуте и Торе» (ПСС, т. 5, стр. 243 и сл.).

¹⁸²  Черкасов, Иван Антонович (1692—1752), кабинет-секретарь Елизаветы Петровны.

¹⁸³  Куник, стр. 377—378. См. еще: Репорт в Канцелярию о материалах, необходимых для пробы солей, присланных из Кабинета; Репорт в Кабинет об исследовании русских солей и слюды; Репорт в Кабинет об исследовании трех образцов заграничных солей (ПСС, т. 5, стр. 249 и 259). О работах Ломоносова по соляному делу см.: П. М. Лукьянов— Л., 1948, стр. 452 и сл.

¹⁸⁴  Билярский, стр. 62.

¹⁸⁵  Об отношениях Шумахера с членами Академии см.: П. Пекарский—1742 годы. — Записки АН, т. 8, Прил. 7, стр. 1—17.

¹⁸⁶  Бернулли, Даниил (1700—1782), математик и механик, сын профессора Базельского университета, Иоганна Бернулли (1667—1743), учителя Л. Эйлера. Даниил Бернулли со старшим братом Николаем (1695—1726) приехал в Петербург вместе с первыми академиками в 1725 г. и вначале занял кафедру физиологии, которую затем уступил Л. Эйлеру. Знаменитый труд Д. Бернулли по гидродинамике был выполнен в Петербурге. В 1733 г. Д. Бернулли вернулся на родину и занял место профессора в Базельском университете. С Петербургской Академией он не порывал связей на протяжении всей жизни, состоя ее почетным (иностранным) членом. Значительная часть работ Д. Бернулли опубликована в печатном органе Петербургской Академии, честь которой он защищал, находясь за рубежом.

¹⁸⁷  Делиль, Жозеф-Никола (Осип Николаевич) (De l’Isle, 1688—1768), астроном, первый из французских ученых, поступивших на службу в нашу Академию наук. В Петербург приехал в 1725 г. и, заняв кафедру астрономии, создал первоклассную обсерваторию. Наблюдения производил и за пределами Петербурга, в том числе и на далеких окраинах страны (см.: П. Пекарский. Путешествие академика Николая-Иосифа Делиля в Березов в 1740 г. — Приложение № 3 к т. 6 Записок АН). Из России Делиль уехал в 1747 г. (см. гл. III, стр. 74).

¹⁸⁸  —435.

¹⁸⁹  Там же, стр. 435.

¹⁹⁰  При основании Академии была предусмотрена кафедра химии и практической медицины; эту кафедру занял М. Бюргер, прослуживший в Академии менее года.

¹⁹¹  Цитировано по переводу В. Лебедева, приведенному у Билярского, стр. 63.

¹⁹²  Там же, стр. 64.

¹⁹³  —1769), питомец Славяно-греко-латинской академии. В Академию наук поступил в 1732 г., начав свою деятельность с переводов (иностранные языки изучил за границей — три года учился в Париже, в Сорбонне). К приезду Ломоносова в Петербург Тредиаковский уже издал свою работу по стихосложению. Первым книжным приобретением Ломоносова в Петербурге было произведение Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов». На сохранившемся экземпляре книги имеется помета с датой 29 января 1736 г. С Тредиаковским Ломоносов расходился по многим вопросам, в частности и по литературным (см.: П. Н. Берков. Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750—1765. Изд. АН СССР, М. — Л., 1936).

¹⁹⁴  ПСС, т. 10, стр. 597—598.

¹⁹⁵  Там же, стр. 800.

¹⁹⁶ 

¹⁹⁷  Материалы, т. III, стр. 437

¹⁹⁸  Там же, т. III, стр. 723.

¹⁹⁹  ПСС, т. 10, стр. 573. Подробней о взаимоотношениях Ломоносова и Эйлера см.: В. Л. Ченакал— В кн. «Леонард Эйлер. Сборник статей в честь 250-летия со дня рождения, представленных Академии наук СССР». Изд. АН СССР, М., 1958, стр. 423 и сл.