Глава III
ИСТОРИЧЕСКОЕ СОБРАНИЕ
Уже в первые годы своего существования Петербургская Академия наук наряду с естествознанием и математикой разрабатывала и гуманитарные дисциплины, и это существенно отличало ее от подобных научных учреждений за рубежом. Старейшая из ныне существующих корпораций — Лондонское Королевское общество (учреждено в 1660 г.) с момента основания и до наших дней стоит в стороне от общественных наук. Парижская Академия наук, насчитывающая теперь одиннадцать отделений,1 отличалась от Королевского общества только тем, что в ней разрабатывались, кроме того, и некоторые научно-прикладные вопросы2 более широкого профиля.
В 1730 г. Петербургская Академия насчитывала всего пятнадцать членов (девять профессоров и шесть адъюнктов),3 четверо из них занимали кафедры гуманитарных наук. На развитие этих наук оказали влияние труды Ломоносова и Тредиаковского по филологии и Миллера по истории и этнографии Сибири.
Работы Миллера, не лишенные многих недостатков (о некоторых из них речь будет ниже), в целом получили высокую оценку как дореволюционных русских, так и советских историков.4
Миллер, участник Камчатской экспедиции,5 в течение десяти лет собрал огромный материал, составивший десятки фолиантов, хранящихся в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА) в Москве и в Архиве АН СССР («портфели Миллера»). В обязанности Г. -Ф. Миллера входило не только изучение и анализ собранных им материалов — ему было поручено также заниматься историей России вообще. По заключенному с ним в 1747 г. контракту на него возлагались почетные обязанности «историографа государства Российского».6
Для того чтобы оправдать это высокое звание, необходимо было выполнить огромную предварительную работу и прежде всего собрать рассеянные по всей стране документы и материалы, относящиеся к истории огромной многонациональной державы. В поданной президенту Академии наук 7 августа 1746 г. записке Миллер перечислил «способы, по которым историю о Российской империи сочинять надлежит».
Миллер предлагал собирать: «1) Все письменные исторические книги, яко: степенные книги, летописцы и хронографы, как о всей России вообще, так и о разных частях оной; 2) письменные книги, содержащие в себе татарскую историю на татарском, турецком и персидском языках; 3) архивы в Москве и в Санкт-Петербурге, также и в прочих знатнейших российских городах обретающиеся; 4) жития святых в церковных книгах, а наипаче тех, которые произошли от крови великих князей и царей, а при том и иных, которые с российской историею участие имеют; 5) письменные ведомости и известия, хранящиеся по разным церквам и монастырям, о заложении таких зданий; 6) надгробные и другие надписи при церквах и в монастырях московских, также и в иных знатнейших городах российских; 7) родословные книги княжеских и знатных шляхетных фамилий и ежели при оных фамилиях другие какие известия находятся, до изъяснения российской истории касающиеся; 8) всякие российские древности, из которых о древних временах и приключениях, хотя не совершенное, однако же не совсем отметное свидетельство получить можно; 9) словесные повести о прежде бывших случаях в России, у простых людей находящиеся в памяти; но понеже в них много баснословного случается, того ради с осторожностью принимать должно; 10) иностранные печатные исторические книги о России, Лифляндии, Курляндии, Пруссии, Польше, Швецкой, Дацкой, Немецкой, Турецкой, Персицкой, Китайской землях и о прочих государствах, где отчасти российская история, сколько о том сочинителям известно было, описана, а паче для тех случаев, по которым соседственные государства чрез войны, трактаты, союзы и чрез прочая с российскою историею сообщение имеют».7
В записке Миллер пространно обосновывал необходимость предлагаемых им работ по собиранию источников. Историческая наука, писал он, «обыкновенно называется зерцалом человеческих действий, по которому о всех приключениях, нынешних и будущих времен, смотря на прошедшие, рассуждать можно». В западноевропейских странах государственные деятели уже с давних пор были заинтересованы в разработке исторической науки и тратили на это немалые средства. С этой целью при многих западноевропейских дворах учреждены уже штатные должности «историографов».
Помимо чиновников-историографов, в этой области «многие ученые люди в каждой земле от своей охоты в том трудились». Те и другие были заинтересованы в добывании все новых и новых документов и материалов. Предпринимались поиски с целью «государственные архивы и приказные дела, также и находящиеся при церквах и монастырях документы знатнейших городов пересмотреть и все, что в них к истории принадлежащего найдется, с пользою употреблять».
Такую работу Миллер сам провел в Сибири и Приуралье, обследовав архивы ряда городов; результатом ее и явились те привезенные им материалы, о которых речь шла выше. Но это была лишь ничтожная часть того, что еще надлежало собрать по всей России.
К этому времени был уже завершен труд В. Н. Татищева8 «История Российская с самых древнейших времен», который он представил в Академию в 1739 г. Однако труд этот явился лишь первым научным опытом обобщения отечественной истории, основанным на солидном фундаменте русских и иностранных источников. Он не мог, разумеется, разрешить все очередные проблемы, стоявшие тогда перед русской исторической наукой, да и к изданию работы Татищева приступили только в 1768 г., а закончилось печатание через восемьдесят лет. Точно так же через много лет после смерти автора было издано произведение предшественника Татищева А. И. Манкиева9 «Ядро Российской истории», увидевшее свет в 1784 г. и то под чужим именем.10
В обиходе в то время были преимущественно рукописные исторические книги и переписанные копии произведений летописцев. Они являлись для историка весьма ценными, а в некоторых случаях и неповторимыми источниками, однако не давали ни правильной, ни достаточно полной картины прошлого. «В них, — писал Миллер, — объявляется только вообще о действиях прежних великих князей и царей российских и о некоторых бывших их войнах, но так необстоятельно, что к получению подлинной пользы в истории, для собрания в пример всяких учений о государственных и народных делах, не остается никакой надежды... Сочинители некоторые описывали только часть российской истории, а именно: некоторые провинции, а не всего государства; не можно ни из чего получить довольного показания, до которых мест в древние времена российские границы распространялись... Не можно сыскать с довольным обстоятельством известия, что учинилось в то время, когда Россия чрез несколько сот лет под татарским игом находилась... Не приобщено истории о знатнейших княжеских и старинных шляхетных фамилиях, которые всегда с общею историею государства участие имеют, в небрежении оставлены. Где по благополучном окончании бывшей с соседственными государствами войны желанный мир заключен, при котором упомянуть весьма нужно, на каких статьях договор о том устоялся, того при сочинении таких летописцев ни мало наблюдаемо не было, не упоминая о прочих погрешностях и недостатках, дабы сие предложение не весьма пространным учинить».11
На основании этой записки и других представлений Миллера12 был учрежден специальный Исторический департамент.13 Его возглавил сам Миллер, в помощники ему был определен академик И. -Э. Фишер, также участник Камчатской экспедиции, в которой он заменил Миллера вследствие его болезни.14
Придавая большое значение разработке исторических вопросов, Академия решила создать коллективный орган. В него должны были войти все члены Академии, которые могли бы принять участие в обсуждении вопросов, связанных с трудами Академии не только по части истории, но и по всем гуманитарным дисциплинам. В этом решении сказано: «Быть для сих необходимых нужд особливому Профессорскому собранию, которое называться должно „Собрание историческое“. В оном все то прочтено и пересмотрено быть имеет, что в департаменте историческом сочинено будет, такожде и сочинения, стихотворения, критические, философские и все гуманиора, а притом и расположение, касающееся до университета и гимназии, а потом общим согласием представлено в Канцелярии для исполнения».15
Членами «Исторического собрания» были назначены все профессора и адъюнкты, числившиеся по гуманитарным кафедрам. Кроме Миллера и Фишера, сюда вошли: П. Л. Леруа, профессор новой истории,16 Ф. Г. Штрубе де Пирмонт, профессор права,17 Я. Я. Штелин, профессор элоквенции и поэзии,18 И. И. Тауберт, адъюнкт истории, В. К. Тредиаковский, профессор элоквенции, Х. Крузиус, профессор древностей и истории литеральной,19 И. А. Браун, профессор философии,20 и М. В. Ломоносов, который хотя и числился по кафедре химии, но со времени вступления в академическую службу не переставал заниматься поэзией, а затем филологией, историей и другими дисциплинами, относившимися к области гуманитарных наук.
Такой состав «Исторического собрания» свидетельствовал о том внимании, какое Академия в то время уделяла вопросам отечественной культуры, занимавшим в те годы и все влиятельные круги русской общественности.
О значении, которое придавали этому органу, можно судить уже по тому, что Г. Н. Теплов, до того как он попал в наставники к Разумовскому занимавший в Академии место адъюнкта, а после назначения последнего президентом ставший асессором Академической канцелярии, принял все меры, чтобы войти в состав Исторического собрания в качестве надзирателя. Он воспользовался тем, что ссоры между Миллером и Фишером не прекращались, а наоборот усиливались, так как теперь в них вынуждены были участвовать и другие академики.
Надо сказать, что в академических собраниях споры, и весьма горячие, бывали нередко, а иногда дело доходило даже до рукопашной. Формы, в которые выливались расхождения между академиками, были настолько своеобразны, что в принятом менее чем за год до того Уставе (Регламенте) был вставлен специальный пункт (23), обязывавший членов Академии придерживаться пристойных норм поведения: «Академики противного между собою мнения в деле ученом должны пристойные чести споры иметь и почитать всяким образом то место, где присутствуют; а в противном случае конференц-секретарь, пристойным образом в должности прокурора, запретить может, и о том президенту отрапортовать».21 Хотя в это время конференц-секретарем был Ф. Г. Штрубе де Пирмонт, входивший в состав Исторического собрания, но обязанности «прокурора» взял на себя Теплов.
Ломоносов был втянут в полемику по историческим вопросам еще до учреждения Исторического собрания. Историк-любитель П. Н. Крекшин,22 человек сомнительной репутации (в 1714 г. он обвинялся в разных злоупотреблениях23), занялся составлением ряда произведений на исторические темы. Из его сочинений наибольшую известность приобрела рукописная книга «Краткое описание блаженных дел великого государя императора Петра Великого, самодержца всероссийского, собранное через недостойные труды последнейшего раба Петра Крекшина дворянина Великого Новгорода» (книга была издана потом, уже в XIX в.).
П. Н. Крекшин, явно стремясь создать себя карьеру,24 вздумал доказать происхождение династии Романовых, а следовательно и царствовавшей в те годы Елизаветы Петровны, по прямой линии от Рюриковичей. В августе 1746 г. он представил в Сенат рукопись: «Родословие великих князей, царей и императоров».25 Рукопись была направлена в Академию наук. Здесь Крекшин был уже известен более чем за десять лет до того.
«предложением», в котором высказал свои соображения о происхождении славян и россиян,26 а в 1738 г. в Академию был прислан для заключения проект весов Крекшина для взвешивания монет.27
Присланная в Академию рукопись Крекшина по генеалогии царствующего дома была направлена на заключение Миллеру, который отозвался о ней весьма критически.28 Вместе с тем он просил Академию назначить комиссию из двух или трех профессоров, «которые бы как от него, Миллера, так и от комиссара Крекшина все доказательства приняли и о них имели бы рассуждение и свое бы мнение подали» президенту Академии.29 Такая комиссия действительно была назначена, и в нее вошли Ф. Г. Штрубе де Пирмонт, В. К. Тредиаковский и М. В. Ломоносов. Они устроили дискуссию между Миллером и Крекшиным и подали Разумовскому записку под заглавием: «Рассмотрение спорных пунктов между господином профессором Миллером и господином комиссаром Крекшиным».30
Ломоносов и другие члены академической комиссии проявили свойственную ученым независимость в своих суждениях и встали на защиту исторической правды. Крекшин тогда и на них подал донос в Сенат, указав, что Миллер, «не знав истины, заблудил и высочайшую фамилию неправо простою дворянскою дерзнул писать, и профессоры Ломоносов, Тредиаковский и Штрубе в неведении же сию лжу за истину признавали».31 Дело еще долго тянулось, пока не было сдано в архив в 1764 г.32
За год до учреждения Исторического собрания отношения между Миллером и Ломоносовым крайне обострились. Причиной тому было неблаговидное поведение Миллера по отношению к покинувшему в 1747 г. Петербургскую Академию Делилю. Последний в течение свыше двадцати лет занимал кафедру астрономии и имел признанные заслуги в этой области науки. Как и многие академики, вернувшиеся на родину, Делиль уехал из Петербурга вследствие резкого конфликта с Шумахером. Отъезд Делиля из России нанес Академии явный ущерб, и Ломоносов пятнадцать лет спустя, перечисляя злокозненные поступки Шумахера, указывал: «Делиль, будучи с самого начала Академии старший,33 по справедливости искал первенства перед Шумахером и, служа двадцать лет на одном жалованье, просил себе прибавки, и как ему отказано, хотел принудить требованием абшида, который ему и дан без изъяснения или уговаривания, ибо Шумахер рад был случаю, чтобы избыть своего старого соперника».34
Вскоре после отъезда Делиля выяснилось, что он, занимаясь наряду с астрономией, и географией, сообщал на свою родину, во Францию, топографические сведения, не подлежавшие оглашению. Он и ранее был заподозрен, но прямых улик ему предъявить не смогли. После его отъезда это было явственно обнаружено. Миллер, сам не мало терпевший от произвола Шумахера, не одобрял решения Делиля, как не одобрял и отъезда Эйлера из Петербурга. Поведение же Делиля во Франции Миллер считал предательством по отношению к России.35 Дело усугублялось еще тем, что как раз в то время отношения России и Франции резко обострились, а впоследствии совсем прекратились и дипломатические сношения, что не могло не влиять на отношение Академии к Делилю, который за границей вел себя вызывающе и заносчиво; между тем он, подобно всем крупным ученым, уехавшим на родину, оставался почетным членом Петербургской Академии, получал установленный оклад (пенсию), обязан был печатать свои работы в Трудах Академии, сообщать ей научные новости и оказывать содействие русским студентам, направлявшимся за границу. Охотно получая пенсию, Делиль не только ничего не сделал для пользы Академии, а наоборот, пытался ей повредить.
Было издано распоряжение по Академии наук, согласно которому всем находящимся на службе в Академии запрещалось иметь какие бы не было сношения с Делилем. Вскоре, обнаружилось, что у Миллера была договоренность с Делилем о хранении материалов последнего. Вследствие этого 18 октября 1748 г. президентом Академии была назначена для расследования этого дела комиссия в составе академиков Штелина, Винсгейма, Штрубе, Тредиаковского и Ломоносова. Комиссия вела следствие в течение месяца36 и в результате подала Разумовскому составленный Ломоносовым37 развернутый рапорт. Здесь подробно излагалось все то, что удалось обнаружить во время следствия, подтвердившего переписку Миллера с Делилем, которую Миллер скрыл от Академии. Вина Миллера усугублялась еще и тем, что он принял русское подданство и, согласно присяге, должен был тщательно оберегать государственные интересы. Впоследствии Ломоносов, говоря о действиях Делиля, писал в «Краткой истории о поведении Академической канцелярии»: «Около сего времени перехвачено письмо Делилево к Миллеру об академических обстоятельствах, в котором найдены презрительные речи для Академии, и для того учреждена по именному указу в Академической канцелярии следственная комиссия. Ему не велено выходить из дому, и письма его опечатаны, в коих при разборе найдено нечто непристойное. Однако по негодованиям и просьбам Миллеровых при дворе приятелей без дальностей оставлено».38
Взаимоотношения между Ломоносовым и Миллером чем дальше, тем больше обострялись. Серьезная полемика возникла в Историческом собрании в 1749 г.; она была вызвана произведением Миллера «Происхождение народа и имени российского», приготовленным им в качестве речи на годичном торжественном собрании Академии. Речи, предназначенные для прочтения на таких собраниях, печатались заблаговременно на русском и на латинском языках. Академики заранее знакомились с текстом и высказывали свои замечания, с тем чтобы докладчик мог их учесть до публичного собрания.
Принимая во внимание серьезность темы, заявленной Миллером, президент распорядился рассмотреть подготовленный текст в соединенном Академическом и Историческом собраниях. При этом автору было указано на ряд мест, подлежащих исправлению. Когда это было выполнено, было вынесено решение о напечатании работы Миллера.39
Торжественное заседание было назначено на 6 сентября 1749 г. и даже были разосланы приглашения, в которых было указано, что, кроме Миллера, с речью «Похвальное слово императрице Елизавете» выступит Ломоносов.40 Однако президент распорядился перенести собрание на 25 ноября — день восшествия Елизаветы на престол. Этой отсрочкой воспользовался Шумахер, чтобы нанести удар Миллеру, с которым он враждовал не менее, чем с Ломоносовым, встречая в нем столь же неукротимого противника.
Необычайно важные результаты, которыми завершились путешествия Миллера по Сибири, а затем назначение его «историографом Российского государства» возбуждали у Шумахера опасения за свою карьеру, а затем и за карьеру своего зятя Тауберта, которому он собирался передать управление делами Академии. В лице Миллера Шумахер тем более видел конкурента, что тот в течение некоторого времени уже выполнял те обязанности, которые были возложены на Шумахера.41 Такую же настороженность вызывало у Шумахера и возвышение Ломоносова. Говоря об укреплении положения начальника Академической канцелярии после назначения Разумовского президентом, Ломоносов отмечал: «Приведши себя Шумахер в такие обстоятельства и приготовив на свою руку в зяти, в наследники и в преемники тогдашнего асессора (что ныне статский советник) Тауберта, опасался двоих в произведении сего предприятия профессоров: старого своего соперника Миллера и Ломоносова».42
«Сие, — писал Ломоносов, — казалось Шумахеру во власти опасно, и ради того старался асессору Теплову все об нем внушать и искал удобного случая».43
Полемика с Крекшиным оказалась одним из таких «удобных случаев». Об этом Ломоносов упоминает в «Краткой истории о поведении Академической канцелярии». «После бывшей комиссии в Академии для прекращения споров между Миллером и Крекшиным, о государственной фамилии Романовых происшедших, в которой для рассмотрения посажены были профессоры Штруб, Тредиаковский и Ломоносов, впал Миллер в некоторое нелюбие у г. президента и у Теплова». Естественно, что у таких «царедворцев», какими были Разумовский и Теплов, лишение возможности польстить царице представлением ей апробированной Академией наук генеалогии дома Романовых, должны были вызвать резкое недовольство. А тут подвернулся новый «случай». Шумахер дал Крекшину читать текст речи Миллера «Происхождение народа и имени российского» и послал суждения Крекшина Разумовскому, находившемуся тогда вместе с двором в Москве.44 Одновременно Шумахер послал некоторым академикам, в том числе и Ломоносову, напечатанный текст речи и потребовал «как наискорее ее освидетельствовать, не сыщется ли во оной для России предсудительного». К 16 сентября 1749 г. в Канцелярию академии поступил отзыв Ломоносова и других академиков, и 27 сентября из Москвы за подписью Теплова (он всюду сопровождал Разумовского) было послано распоряжение изъять из обращения произведение Миллера и хранить ее «до указу».45
В своем рапорте Ломоносов указал на ряд неточностей и погрешностей, которые он усмотрел в работе Миллера и которые можно найти почти в любом историческом труде, но сверх того, по его мнению, речь, представленная для произнесения на Торжественном собрании, страдала неисправимым пороком. В ней автор развивал норманскую теорию о происхождении русского народа и само слово Русь считал норманского происхождения. Как доказал Ломоносов впоследствии в собственном труде по отечественной истории, русский народ и Россия начинают свою историю не с призвания варягов, а с незапамятных времен; сам народ и язык простираются в глубокую древность.46 Норманская теория, основы которой были положены широко известной статьей Байера,47 была, по мнению Ломоносова, лишена «ясности и подлинности», и поэтому он считал, что речь Миллера «весьма недостойна, а российским слушателям и смешна, и досадна». «По моему мнению, — писал Ломоносов, — отнюдь не может быть так исправлена, чтобы она когда к публичному действию годилась».48
Миллер, властолюбивый, упрямый и вспыльчивый (из-за неуживчивого характера он в Сибири рассорился с возглавлявшим Камчатскую экспедицию В. Берингом),49 упорствовал и не отказывался от своих взглядов. По поводу приостановки его речи он написал президенту, что отзывы были запрошены лишь у членов Исторического собрания, а последние ему «недоброхотствуют». Кроме того, он жаловался, что так как «ему никакой критики никто не показал, то он и оправдаться не мог».50 Вследствие протеста Миллера президент приказал рассмотреть речь в чрезвычайном собрании Академии, с тем чтобы решить, возможно ли ее «заблаговременно поправить».51
Работа Миллера обсуждалась на двадцати девяти заседаниях. Полемика была устная, но впоследствии Ломоносов изложил свои воззрения письменно, его соображения вошли в собрание его сочинений под названием «Возражения на диссертацию Миллера».52 Это вылилось в интересное историческое исследование, свидетельствующее о глубоком знании автором и первоисточников, и обширной литературы.
Миллеру возражал не один Ломоносов, а и многие другие академики. Тем не менее он продолжал отстаивать свою точку зрения. Полемика длилась свыше года и принимала, как это и раньше бывало в Академии, весьма острый характер. Об этом Ломоносов рассказывал впоследствии так: «Речь Миллерова отдана на рассмотрение некоторым академическим членам, которые тотчас усмотрели немало неисправностей и сверх того несколько насмешливых выражений в рассуждении российского народа, для чего оная речь и вовсе отставлена. Но Миллер, не довольствуясь тем, требовал, чтобы диссертацию его рассмотреть всем Академическим собранием, что и приказано от президента. Сии собрания продолжались больше года. Каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался в Собрании палкою и бил ею по столу конференцскому. И наконец, у президента в доме поступил весьма грубо, а пуще всего асессора Теплова в глаза обесчестил. После сего вскоре следственные профессорские собрания кончились и Миллер штрафован понижением чина в адъюнкты».53
Столкновения с Миллером у Ломоносова были и в связи с его изложением «Истории Сибири»,54 изданной Академией в 1750 г.55
В предисловии автор указал, что с вступлением Разумовского на должность президента Академии одной из первых его забот было «по приведению в порядок собранных в Камчатской экспедиции известий, оные напечатать для народного знания». В экспедиции участвовали и собрали ценные материалы не одни натуралисты. Поэтому президент распорядился, «чтоб известия до гражданской истории надлежащие, и старанием Академии и господ профессоров Миллера, Фишера и Крашенинникова, адъюнкта Штеллера56 и чрез других собранные на русском языке в народ издать и начать сибирскую историю». Добытые же экспедицией сведения по естественным наукам печатались на латинском языке.
Главы из «Истории Сибири» обсуждались на заседаниях Исторического собрания. 3 июня 1748 г. при обсуждении того места из работы Миллера, где речь шла о Ермаке,57 возникли споры, в которых участие принял и Ломоносов. Автор «Истории Сибири» — он писал ее по-немецки, — говоря о действиях Ермака, употреблял термин Räuberey (разбой, грабеж). Большинство членов Исторического собрания полагало, что автору следует смягчить свои формулировки и вместо Räuberey писать plündern (обирать). В протоколе записано: «Г-н профессор Миллер обещался оное место о Ермаке переменить, сколько возможно так, чтобы оное оспоривших могло удовольствовать и оное принести в собрание в следующее заседание или, ежели того учинить нельзя будет, то оное совсем выкинуть».58 Ломоносов заявил, что «подлинно неизвестно, для себя ли Ермак воевал на Сибирь, или для Всероссийского самодержца, однако сие правда, что он потом поклонился ею всероссийскому монарху, того ради, буде оные рассуждения, которые об его делах с нескольким похулением написаны, не могут быть переменены, лучше их все выключить».59
На заседании было подчеркнуто, что основой изучения истории являются достоверные источники. Но к историческим документам следует относиться осторожно, так как во многих из них имеется «явно ложное и негодное». Все согласились с тем, что необходимо критическое отношение к изучаемым источникам, и считали, что, цитируя или ссылаясь на документы, явно не соответствующие исторической действительности, следует «прилежно рассуждать, что достойно внесения». Среди присутствующих, однако, некоторые выразили мнение, что историк обязан привлекать все без исключения источники и в ходе изложения опровергать содержащиеся в них неверные данные.
«Истории Сибири» ее переводил на русский язык В. И. Лебедев,60 поступивший в Академию вместе с Ломоносовым из Московской Славяно-греко-латинской академии. Лебедев хорошо знал языки и был неплохим филологом; впоследствии он участвовал в составлении «Словаря российского» и составил «Краткую грамматику латинскую», которая выдержала более десяти изданий (последнее почти через полвека после его смерти). Однако лучше Ломоносова русского языка никто не знал, и ему «для освидетельствования» посылали переведенные Лебедевым части «Истории Сибири».
В Петербургской Академии наук с первых лет ее существования имелся штат переводчиков. Они несомненно имели большие заслуги в деле создания русской научной терминологии. Их работа была весьма сложной и трудоемкой. Она предполагала незаурядную квалификацию исполнителей. Об искусстве перевода Миллер писал в предисловии к своему труду: «Сия история сочинена на немецком языке, с которого переведена ныне по возможности на русский язык от академического переводчика, но перевод просматривал сам сочинитель и сносил с подлинником... [Переводчик] должен... мыслить так, как думал сочинитель, которого он переводит; но таких переводчиков не много, и для той причины бывает и не столь великое изобилие хороших переводов».
Сначала перевод труда Миллера выполнялся И. И. Голубцовым,61 также однокашником Ломоносова по Славяно-греко-латинской академии. Однако Миллер остался недоволен его работой, и перевод был передан Канцелярией Лебедеву.62 Последний оказался более квалифицированным специалистом в своем деле, как это видно из следующего рапорта Ломоносова: «По ордеру, присланному мне из Канцелярии Академии наук, „Сибирской истории“ профессора Миллера первую книгу,63 переведенную с немецкого на российский язык переводчиком Василием Лебедевым, рассматривал, и по оному явилась помянутая книга напечатания достойна. Малые погрешности, которые больше в чистоте штиля состоят, могут им самим легко быть исправлены».64
О самой работе Миллера Ломоносов высказал отрицательное мнение. Оно было выражено и в отзыве на подготовленное выступление Миллера в торжественном собрании Академии, о котором речь была выше; при этом Ломоносов критиковал не только содержание, но и изложение, отметив недостаточность знакомства Миллера с латинским и с русским языками: «Что до латинского штиля касается, — писал Ломоносов, — то никому не бесчестнее так худо знать по латине, как историку, которому древних латинских историков необходимо читать должно, а следовательно, и штилю их навыкнуть.65 И российский перевод, который он по большей части по своему переправлял, исполнен несносными погрешностями, которые ясно показывают, что он не такой великий знаток российского языка, чтобы он мог поправлять за природными россиянами, как он себе хвастал в кичливом своем, однако опроверженном предисловии к Сибирской истории, которая, как я думаю, едва ли меньше недостатков имеет, как настоящая диссертация».66
«Кичливые» места предисловия были убраны: оно вообще было крайне сокращено. Но Миллер игнорировал остальные критические замечания. Об этом произведении Миллера Ломоносов впоследствии писал: «Он в первом томе „Сибирской истории“ положил много мелочных излишеств и, читая оное (в Историческом собрании, — М. Р.), спорил и упрямился, не хотя ничего отменить, со многими профессорами и с самим асессором Тепловым. Также вместо самого общего государственного исторического дела, больше упражнялся в составлении родословных таблиц в угождение приватным знатным особам».67
Спор Ломоносова с Миллером имел принципиальный характер. Но Шумахеру эти разногласия были как нельзя больше на руку. Так как оба они были его противниками, то в поражении любого из них он был прямо заинтересован. Видя, что чаша весов склоняется не в пользу Миллера, Шумахер послал его рукопись к В. Н. Татищеву в надежде, что тот даст отрицательный отзыв. Легко себе представить, каким тяжелым ударом было бы для автора «Истории Сибири», если бы и такой влиятельный тогда человек, как Татищев, выступил против него. Но Татищев, высказав ряд критических замечаний, отозвался с большой похвалой о труде Миллера.68
В 1751 г. в Историческом собрании началось обсуждение второго тома «Истории Сибири». Ломоносов на этих заседаниях не присутствовал. Личные отношения его с автором все больше обострялись; он просил Канцелярию посылать ему главы на дом, чтобы письменно изложить свои соображения. Вскоре Ломоносов попросил вообще освободить его от присутствия в Историческом собрании. 4 сентября 1751 г. он подал следующее доношение в Канцелярию Академии наук: «1. С начала учреждения Исторического собрания по определению сиятельнейшего Академии президента велено было мне с прочими профессорами присутствовать в Историческом собрании, что я и исполнял по самое тое время, пока помянутые собрания бывшими в 1749 г. следствиями диссертаций профессора Миллера не прекратились. 2. И как Канцелярии Академии наук известно, коль много принужден я был от помянутого профессора Миллера ругательств и обиды терпеть напрасно, а в нынешних Исторических собраниях читается его же Миллерова „Сибирская история“, и для того опасаюсь, чтобы обыкновенных его досадительных речей не претерпеть напрасно и, беспокойствуясь принятою от того досадою, в других моих делах не иметь остановки». Далее Ломоносов писал о своих многочисленных заметках и заключал записку так: «Того ради Канцелярию Академии наук прошу, дабы его сиятельству Академии президенту представила о моем увольнении от Исторических собраний и только позволить сочинения профессора Миллера читать на дому и с примечаниями моими отсылать в помянутое Собрание на рассуждение».69
Просьба Ломоносова была удовлетворена; в Историческое собрание, просуществовавшее еще около десяти лет,70 он больше не ходил. Тем не менее это не означало, что его участие в разработке вопросов, относящихся к области гуманитарных наук, прекратилось. Напротив, эти занятия Ломоносова значительно расширились и углубились. Об этом свидетельствуют и строки из отчета за 1751—52 гг., указывавшие на его работы над «Российской грамматикой» и трагедией «Демофонт», в основу сюжета которой положены древнегреческие мифы. К этому времени относится и начало большой работы над обобщающим трудом по истории России. 1751 годом датируются дошедшие до нас наброски плана русской истории.71 10 сентября 1751 г. Ломоносов писал И. И. Шувалову: «Я ныне Демофонта докончать стараюсь и притом делаю план „Российской истории“, который по возвращении вашем в Санктпетербург показать честь иметь буду».72 Когда в 1756 г. президент Академии потребовал от всех ее членов отчет об их «трудах и упражнениях» за последние пять лет,73 Ломоносов в своем «рапорте» подробно сообщил о своих работах над историческими вопросами. В течение 1751—1752 г. он собирал и изучал источники к труду по истории России. В отчете за 1751 г. отмечено: «В истории читал книги для собирания материи к сочинению „Российской истории“: Нестора,74 законы Ярославли,75 большой Летописец, Татищева первый том, Крамера,76 77 Гелмолда,78 Арнолда79 и другие, из которых брал нужные эксцерпты или выписки и примечания, всех числом 653 статьи на 15 листах». И в отчете за 1752 г.: «Читал Кранца,80 Претория,81 Муратория,82 Иорданда,83 Прокопия,84 Павла Дьякона,85 Зонара,86 Феофана Исповедника,87 Леона Грамматика88 и иных; эксцерптов нужных на 5 листах в 161 статье».89
В высших правительственных кругах именно к работе по истории проявляли наибольший интерес. И. И. Шувалов всячески побуждал Ломоносова, как это видно из его писем,90 продолжать заниматься историей. Ломоносов писал в письме от 4 января 1753 г., что вполне разделяет желание Шувалова видеть скорее окончание труда по истории России, но это дело «такого есть свойства, что требует времени... Со всякою ревностью в собрании нужных известий стараюсь, без которых отнюдь ничего в истории предприять невозможно. Могу вас, милостивого государя, уверить в том заподлинно, что первый том в нынешнем году с божиею помощью совершить уповаю».91
Шувалов настаивал на том, чтобы Ломоносов только ими и занимался. Если в России и до Ломоносова, и наряду с ним были другие поэты и превосходные знатоки родного языка, немало сделавшие для его изучения, то в области изучения истории авторитетных исследователей тогда не было. Татищева уже три года не было в живых, да он и не был профессиональным историком: всю жизнь он занимался государственными делами и целиком посвящать себя научным занятиям никогда не мог, а именно в специалистах историках и филологах особенно нуждалась тогда наша страна. Конечно, И. И. Шувалов при всей широте его образования, не был в состоянии правильно оценить гений Ломоносова, проявившийся в области естественных наук в несравненно большей степени, чем в области наук гуманитарных. Вообще такая оценка была и недоступна современникам Ломоносова. Только его потомки на фоне дальнейшего развития естествознания смогли это сделать. Сам Ломоносов занимался историей и филологией с увлечением, понимая, насколько это важно для развития отечественной культуры, а интересы ее он ставил выше всего.
Однако с еще большим увлечением он продолжал свои физические и химические исследования, которые он не мог и не хотел прервать, считая их не менее важными. Как раз в это время Ломоносов был занят устройством Усть-Рудицкой фабрики, к созданию которой он относился как к одному из главных дел своей жизни; фабрика позволяла применять на практике результаты его исследований в области химии и физики. Шувалов настаивал, чтобы Ломоносов ничем не отвлекался от того, что сам Шувалов считал наиболее важным. Вот почему, благодаря за «ободрение к сочинению Российской истории», Ломоносов в письме от 4 января 1753 г. писал: «Что ж до других моих в физике и химии упражнений касается, чтобы их вовсе покинуть, то нет в том ни нужды, ниже́ возможности. Всяк человек требует себе от трудов своих упокоения: для того, оставив настоящее дело, ищет себе с гостьми или с домашними препровождения времени картами, шашками и другими забавами, а иные и табачным дымом, от чего я уже давно отказался, затем что не нашел в них ничего, кроме скуки. Итак, уповаю, что и мне на успокоение от трудов, которые я на собрание и на сочинение „Российской истории“ и на украшение российского слова полагаю, позволено будет в день несколько часов времени, чтобы их вместо бильяру употребить на физические и химические опыты, которые мне не токмо отменою материи вместо забавы, но и движением вместо лекарства служить имеют и сверх сего пользу и честь отечеству, конечно, принести могут едва меньше ли первой...»92
Ломоносов обладал редкой способностью заниматься одновременно и притом успешно рядом различных дел. Организация Усть-Рудицкой фабрики требовала больших усилий, внимания и времени, и тем не менее, кроме перечисленных выше занятий, в 1752—1752 гг. он не переставал интенсивно работать над исследованиями электрических явлений, требовавших многих опытов и наблюдений над атмосферными разрядами. Мог ли он, естествоиспытатель в широком смысле этого слова, оставаться в стороне от занимавшей весь ученый мир проблемы «естественного электричества», как тогда называли заряды, образующиеся в атмосфере?
Над всем этим нависла угроза пресечения в самый разгар его плодотворных занятий. Понятна поэтому та радость, которую испытывал Ломоносов, получив от Шувалова ответ на цитированное выше письмо. «Полученное вчерашнего числа от 24 майя (1753 г. — М. Р.) письмо вашего превосходительства, в котором я чувствую непременный знак особливой вашей ко мне милости, премного меня обрадовало, особливо тем, что вы объявить изволили свое удостоверение о том, что я наук никогда не оставлю».93
письме, где он обрисовал свой жизненный путь, приведший его к вершинам науки. Из этих писем мы узнаем о выпадавших на его долю лишениях, стойко перенесенных им во имя тех жизненных целей, которые он ставил перед собой. Эти цели по существу им давно уже были достигнуты. К этому времени были завершены основные его работы, выдвинувшие его в ряды виднейших ученых. Ему было тогда всего пятьдесят два года, он переживал пору расцвета своих творческих сил и, как в юношеские годы, был полон новых замыслов. Указывая на признание, которое он завоевал у «знателей и любителей науки», Ломоносов спрашивает: «Могу ли я ныне в моем мужестве дать себя посрамить перед моим детством».94
Мыслями об истории своей родины Ломоносов был занят даже тогда, когда разрабатывал конкретные естественнонаучные вопросы. 12 февраля 1754 г. он писал Л. Эйлеру, превосходно отзывавшемуся о произнесенном Ломоносовым на торжественном собрании Академии «Слове о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих»: «Я вынужден здесь быть не только поэтом, оратором, химиком и физиком, но и целиком почти уйти в историю».95
Хотя Ломоносов и заверял Шувалова в январе 1753 г., что к концу года он закончит работу над первым томом «Российской истории», но работа эта оказалась гораздо более трудоемкой, чем он себе представлял. В отчетах за 1753 и последующие годы, как и раньше, разделы физики и химии по-прежнему занимали преобладающее место, и в течение четырех лет он все еще занимался лишь изучением источников и частных вопросов литературы, составляя только черновые наброски будущих глав своего труда. Вот что он писал в поданном в конце октября 1756 г. рапорте президенту Академии наук: «1753: 1. Записки из сочиненных прежде авторов приводил под статьи числами; 2. читал российские академические летописцы без записок, чтобы общее понятие иметь пространно о деяниях российских. 1754: Сочинен опыт „Истории Словенского народа до Рурика“: дедикация (посвящение, — М. Р.), вступление, глава 1 о старобытных жителях в России, глава 2 о величии и поколениях словенского народа, глава 3 о древности словенского народа, всего 8 листов. 1755: Сделан опыт описанием владения первых великих князей российских Рурика, Олга, Игоря. 1756: Собранные мною в нынешнем году российские исторические манускрипты для моей библиотеки, пятнадцать книг, сличал между собою для наблюдения сходства в деяниях российских».96
Это были годы не только наиболее интенсивной научной работы Ломоносова, но и годы самой острой борьбы, которую ему пришлось вести в Академии. Порой она доводила его до отчаяния. В одну из таких минут он, считая дальнейшее пребывание в Академии для себя невозможным, просил Шувалова даже о переводе в другое ведомство.97
которое должно было решить дальнейшее его пребывание в Академии. Этот документ до сих пор разыскать не удалось. По-видимому, речь шла о назначении его советником Канцелярии Академии наук или ее вице-президентом.98 Ломоносов добился своего и стал одним из руководителей Академии, будучи назначен в 1757 г. советником Канцелярии. По этой должности он ведал важнейшими участками работы Академии.
Отвлекаемый таким множеством неотложных дел, Ломоносов мог заниматься историей лишь урывками. В действительности получилось не совсем так, как он писал Шувалову: естественные изыскания занимали все его время, а работа над «Российской историей» осуществлялась за счет коротких часов досуга. Только в марте месяце 1757 г. Ломоносов мог считать, что работа над первым томом «Российской истории» им вчерне закончена. Он просил Канцелярию Академии наук выделить ему помощника — «способного и охоту к тому имеющего студента».99 В упомянутой просьбе о назначении помощника Ломоносов указал, что, по представлению И. И. Шувалова, императрица еще в марте 1753 г. распорядилась («имел счастье слышать всемилостивейшее повеление»), «чтобы я приложил старание свое к сочинению „Российской истории“».100 Теперь дело близилось уже к концу, и, чтобы завершить взятое на себя обязательство, автору стало необходимо «вспоможение», ибо «как сие дело требует чтения весьма многих разных книг с выписками, то весьма одному мне сего исправить и к концу привести невозможно». Через два месяца просьба Ломоносова была удовлетворена, в помощь ему был командирован студент С. И. Веденский, выполнявший обязанности учителя Академической гимназии.101
«в печать издавать намерен Историю Российскую»,102 но лишь в следующем году рукопись первого тома была готова к печати. Она увидела свет через восемь лет под названием «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава первого или до 1054 года, сочиненная Михайлом Ломоносовым, статским советником, профессором химии и членом Санктпетербургской императорской и королевской Шведской Академий наук».
В Петербургской Академии наук отдавали себе отчет о большом значении труда Ломоносова, как важного средства популяризации необходимых исторических знаний. В то же время побудительной причиной продвигать в печать работу Ломоносова было то, что ею интересовались в высших сферах. Задолго до того как рукопись была сдана в набор, Академическая канцелярия решила: «Для поднесения е. и. в. первого тома „Российской истории“ Ломоносова переплесть оный в алый бархат».103 Разумовский подписал 9 сентября следующее распоряжение Канцелярии: «Российской истории первый том сочинения г-на колежского советника и профессора Ломоносова печатать в Академической типографии для пользы публики без всякого укоснения, к чему присовокуплять его же примечания и изъяснения под текстом особливыми литерами по его же выбору, а для украшения в Академии художеств изобрести грыдорованный лист и пристойные, где надобно, виньеты и оные нагрыдоровать».104 Вследствие этого распоряжения Канцелярия постановила печатать «два завода», т. е. две тысячи четыреста экземпляров, что по тем временам было не малым тиражом.
105 К началу марта 1759 г. было отпечатано три листа, и на этом издание остановилось. Ломоносов остался недоволен избранной им самим формой примечаний, которая была затруднительна для читателя, и печатные листы были совсем уничтожены.106 28 февраля 1763 г. он подал в Канцелярию Академии записку, в которой мы читаем: «Сию книгу не намерен я печатать, как она начата, с примечаниями и сокращениями на поле, но токмо с одними цитациями авторов, а примечания присовокуплю назаде. Сие для того, что приметил я при печатании от того замешательства, и думаю, что и читателям не лучше будет. Итак, из напечатанных уже трех листов набрать только один текст с цитациями авторов на полях. Таким способом не сомневаюсь сию желаемую в обществе книгу в кратком времени привести печатанием к окончанию».107
В марте месяце 1763 г. рукопись Ломоносова начали вновь набирать, и к апрелю 1764 г. было отпечатано 17,5 л. В «Росписи сочинениям и другим трудам советника Ломоносова», приложенной к письму к графу М. И. Воронцову108 19 января 1764 г., имеется следующее указание: «Сочинен первый том „Российской истории“ и печатается, с филологическими изъяснениями».109 110 Работы по физике и химии и многосторонние административные обязанности в Академии, одним из руководителей которой он теперь стал — ему поручались в «особливое смотрение» дела до наук касающиеся,111 — не давали Ломоносову завершить издание «Российской истории». Она увидела свет лишь в 1766 г.
Тексту книги предшествовало предисловие «К читателю», составленное А. Л. Шлецером.112 В нем читаем: «Сочинитель сея книги, покойный статский советник Михайло Васильевич Ломоносов, издал уже в 1760 г. Краткий Российский летописец, который был принят здесь с немалым удовольствием. Потом положив намерение сочинить пространную историю Российского народа, собрал с великим прилежанием из иностранных писателей все, что ему полезно казалось к познанию состояния России... Полезный сей труд содержит в себе древние, темные и самые ко изъяснению трудные Российской истории части».
«Следуют, — писал он, — еще две части сего ж тома, первая до Батыева нашествия, то есть до порабощения российского татарами, вторая до великого князя Московского Ивана Васильевича, когда Россия вовсе освободилась от татарского насильства».113 Всего этого отыскать не удалось. Но и в том виде, в каком исторический труд Ломоносова увидел свет — не законченным и без научного аппарата, — он явился выдающимся событием в общественной жизни того времени: «Среди строителей нашей науки, — отмечал известный советский историк академик Б. Д. Греков,114 — Ломоносов занимает вполне заслуженное им почетное место».115 Советские историки признают, что в «Древней Российской истории» намечены вопросы, которые и в наши дни занимают внимание исследователей: в ней содержатся мысли, предваряющие позднейшие исследования.116 Она сразу же обратила на себя внимание за рубежом, и ее перевели на немецкий и французский языки.117 «Истории» М. В. Ломоносов заостряет внимание на том, что славяне являются древнейшим народом, имеющим славную и большую историю, — «Множество разных земель славенского племени есть неложное доказательство величества и древности», и далее — «Сравнив тогдашнее состояние могущества и величества славенского с нынешним, едва чувствительное нахожу в нем приращение».118 Обращает на себя внимание и то, что он рассматривал историческое развитие восточных славян не изолированно, а в тесной связи с родственными им племенами западных и южных славян. В этом историческое произведение М. В. Ломоносова коренным образом отличается от капитального исследования В. Н. Татищева. Здесь надо отметить и то, что Ломоносовым для выяснения вопросов русской истории использовано большое количество различных иностранных источников, на основании сравнения которых с летописными известиями он делает определенные выводы. В этом также своеобразие труда М. В. Ломоносова.
Титульный лист книги Ломоносова «Краткий Российский летописец».
Другая историческая работа Ломоносова «Краткий Российский летописец с родословием» была издана еще при его жизни. Она вышла в 1760 г. и выдержала фактически три издания.119 Это было краткое руководство для лиц, знакомящихся впервые с отечественной историей, охватывающее ее до Петра I. Это пособие было составлено на основании материалов, накопленных в ходе работы Ломоносова над «Российской историей», а не предшествовало ей, как это указано в предисловии Шлецера.
Так было в 1757 г., когда Вольтер120 по заданию русского правительства, точнее по инициативе И. И. Шувалова,121 занялся составлением «Истории России при Петре Великом». К тому времени знаменитый французский просветитель был давно уже широко известен не только как писатель, но и как историк, труды которого имели отношение к России. Имеется в виду его «История Карла XII, короля шведского», содержащая, однако, не мало ошибок в сведениях о Петре I и о его сподвижниках. На эти ошибки и искажения обратил внимание А. Кантемир (1709—1744), русский посол в Англии, а затем во Франции.122 Из переписки между Кантемиром и Вольтером в 1739 г. явствует, что автор «Истории Карла XII» охотно и с благодарностью принял его критические замечания.
Письма к Кантемиру свидетельствуют об интересе, проявленном Вольтером к России и ее прошлому.123 исторический труд о России, Шувалов не замедлил сообщить о своем намерении Ломоносову. Как уже отмечалось, эти письма Шувалова к Ломоносову до нас не дошли. Среди них несомненно было одно, в котором шла речь о поручении Вольтеру; это видно из датированного 2 сентября 1757 г. письма Ломоносова к Шувалову.124
Выбор автора Ломоносов считал вполне удачным, полагая, что «по правде, господина Волтера никто не может быть способнее». Ведь в те годы шла семилетняя война (1756—1763), и Европа, может быть больше, чем когда-либо, была наводнена антирусской литературой; среди авторов был и прусский король Фридрих II, на службе у которого Вольтер некогда состоял. При таких обстоятельствах авторитет и популярность последнего имели необычайно важное значение.
Титульный лист книги Ломоносова «Древняя Российская история».
С творчеством французского писателя Ломоносов был хорошо знаком. Насколько быстро (принимая, разумеется, во внимание средства сообщения того времени) ему становилось известным все, что выходило из-под пера Вольтера, видно из письма к Шувалову от 3 октября 1752 г.; там содержался отклик на шуточное послание Вольтера прусскому королю Фридриху II.125 Ломоносов ценил Вольтера как одного из виднейших классиков французской литературы. Составляя в 1758 г. программу преподавания французского языка, который должны были изучать академические гимназисты, он требовал, чтобы последние знали основные произведения Мольера, Расина и Вольтера.126
для привлечения его к труду большого общественного значения.127 Для него работа над историей России была связана еще и с дополнительными трудностями; Вольтер не знал русского языка и, следовательно, не мог в должной мере изучить источники, которые ему были вообще малодоступны. Этим объясняются и те несуразности, которые содержатся в его «Истории Карла XII», где речь идет о Прутском походе Петра I. Первое, что при создавшихся условиях Академия наук могла и должна была сделать для облегчения работы Вольтера, который был ее почетным членом с 1746 г.,128 это подобрать выписки из соответствующих источников и в надежном переводе послать их автору. Ломоносов предложил к услугам автора накопившиеся у него материалы и готовые уже работы, связанные с изучением русской истории. «Хотя, — отмечал Ломоносов, — довольно может он получить от нас записок, однако перевод их на язык, ему знаемый, великого труда и времени требует. Что до сего надлежит, то принимаю смелость предложить следующее. Во-первых, должен он себе сделать краткий план, который может сочинен быть из сокращенного описания дел государевых, которое я имею,129 к чему он и сочиненный мною панегирик130 не без пользы употребить может, ежели на французский язык переведен будет... По сочинении плана и по его сюда сообщении думаю, что лучше к нему посылать переводы с записок по частям, как порядок в плане покажет, а не все вдруг. И как станет он сочинять начало, между тем прочий перевод поспевать может, и так сочинение скорее начаться может и к окончанию приходить имеет».131
«Сокращенное описание самозванцев и стрелецких бунтов» и «Сокращение о житии государей царей Михаила, Алексея и Феодора». Первая им завершена, а вторую, — писал он, — «стараюсь привести к окончанию подобным образом».132 Из этих работ сохранилась только часть первой во французском переводе (впервые опубликована в собрании сочинений Ломоносова под названием «Описание стрелецких бунтов и правления царевны Софии»).133 Вторая же из названных работ до сих пор не найдена.134
В связи с работой над деятельностью Петра I между Вольтером и Шуваловым возникла большая переписка,135 из которой, как и из самого опубликованного позднее произведения Вольтера, явствует, что он действительно воспользовался присланными ему материалами Ломоносова.136 ряд критических замечаний.137
Совсем неудовлетворительными он считал сообщаемые Вольтером географические сведения. «Просмотрев описание России, — указывал Ломоносов, — вижу, что мои примечания много пространнее быть должны, нежели сочинение само. Для того советую, чтобы г. Вольтер описание России совсем оставил или бы обождал здесь сочиненного, которое моим смотрением скоро быть может готово. Таким образом, как оное есть, не может России быть славным, но больше бесчестным и поносительным».138 Замечания Ломоносова были отосланы автору и получены им, как это видно из его письма к Шувалову от 17 июля 1758 г.
Через год в Женеве был напечатан первый том работы Вольтера.139 После многих приключений140 «Прислав вашу работу, вы меня изумили; она намного превосходит даже то, чего следовало ожидать от гения столь плодотворного и просвещенного»,141 но в компетентных кругах работа Вольтера встретила весьма сдержанный, даже холодный прием.142 Она подверглась критике со стороны Ломоносова и других членов Исторического собрания — Миллера и Тауберта. Оказалось, что Вольтер воспользовался далеко не всеми посланными ему критическими замечаниями, и Ломоносову пришлось часть из них повторить в своем отзыве.143
В рукописи Вольтера Ломоносов усмотрел неправильные сведения о лопарях (саами, или, как раньше их называли, лапландцах), народности, живущей на Кольском полуострове и в северных областях Финляндии, Швеции и Норвегии. Присланные замечания не были учтены Вольтером, и в отзыве об изданном труде Ломоносов указывал на многочисленные ошибки.144 Он должен был вновь отметить, что «описание Санктпетербурга весьма дурно».145
«худые примеры своего характера». Такой «пример» был допущен и в новом его труде замечанием, что первый царь из династии Романовых был «сын архиепископа ростовского, по имени Филарет, и монахини».146
В работе Вольтера были и более серьезные дефекты; на часть из них указал Ломоносов, отметив неправильное изложение автором таких важных в истории России событий, как воссоединение Украины с Россией, освобождение от татарского ига, вторая Камчатская экспедиция и роль в ней известного русского мореплавателя А. И. Чирикова.147
Посылая в Россию первый том своего труда, Вольтер в письме к Шувалову просил его одобрения и в случае надобности обещал перепечатать некоторые страницы. Тем не менее необходимые исправления не были внесены ни в одно из трех изданий, которые появились в 1761 г.148
За год до смерти Ломоносова, в 1764 г., царствовавшая уже три года Екатерина II задумала украсить покои своего дворца картинами, изображающими знаменательные события из русской истории и портретами выдающихся ее деятелей. Подбор сюжетов был поручен Ломоносову. Он охотно взялся за выполнение этой работы, результатом которой явилось его произведение «Идеи для живописных картин из Российской истории».149
Это поручение Ломоносов считал очень важным, так как задуманная галерея картин должна была освещать героическое прошлое России. Обращаясь к вице-канцлеру А. М. Голицыну — в его ведении находился архив Коллегии иностранных дел — с просьбой за содействием, Ломоносов указал, что порученное ему дело «служит к чести российских предков».150
изучения прошлого родной страны.
Примечания
1 Геометрия, механика, астрономия, география и навигация, физика, химия, минералогия, ботаника, зоология, сельское хозяйство, медицина и хирургия (The World of Learning, 1958—1959. London, 1959, p. 264).
2 Кроме Академии наук (Académie des Sciences, основана в 1666 г.), во Франции существуют еще четыре Академии: Французская Академия (Académie Française, основана в 1635 г.), Академия надписей и изящной словесности (Académie des Inscriptions et Belles Lettres, основана в 1663 г.). Академия художеств (Académie des Beaux-Arts, основана в 1803 г.) и Академия нравственных и политических наук (Académie des Sciences Morales et Politiques основана в 1832 г.); все они объединены в Институт Франции (L’Institut de France).
3 См.: Реэстр, коликое число во Академии наук профессоров, студентов и протчих служителей налицо и что им в год жалования. — Материалы, т. I, стр. 649.
4 Бахрушин, например, писал: «Его значение в русской историографии очень крупное. В лице Миллера историческая наука России порывала с наивными и безграмотными методами феодальной историографии и переходила к более совершенным научным приемам буржуазной исторической науки Западной Европы» (С. В. Бахрушин. Г. -Ф. Миллер как историк Сибири. — В кн.: Г. -Ф. . История Сибири, т. I. М. — Л., 1937, стр. 5).
5 До Камчатки Миллер не доехал из-за болезни, как он об этом сам рассказывает в автобиографической записке: «Хотя я и не был в Камчатке, но от того никакого упущения не последовало. Господин Гмелин и я послали туда студента Крашенинникова, а потом и господина адъюнкта Стеллера, коих мы снабдили общими наставлениями, по коим они все нами им препорученное и исполнили. Наставление обо всем том, что историк в Сибири наблюдать должен, изготовленное мною для профессора Фишера, когда он на мое место туда отправлен был, вперед при таких же случаях основанием служить может» (Приложение 1-е к кн.: Н. В. Голицын. Портфели Г. -Ф. Миллера. М., 1899, стр. 139).
6
7 Там же, стр. 186—187.
8 Татищев, Василий Никитич (1686—1750), государственный деятель и историк; в течение многих лет управлял казенными горными заводами; им был основан г. Екатеринбург (ныне г. Свердловск). С 1741 по 1745 г. — астраханский губернатор; известен также своим деятельным участием в борьбе с «верховниками». Исключительно большая занятость, оставлявшая Татищеву мало досуга, не помешала ему при жизни снискать к себе большое уважение как к видному ученому-историку и географу; таким его почитал и Ломоносов. В свою очередь, Татищев высоко ценил Ломоносова как писателя.
9 Манкиев, Алексей Ильич (ум. в 1723 г.), дипломат и историк.
10 Манкиев служил секретарем русского посольства в Швеции; свой труд он посвятил своему шефу А. Я. Хилкову (ум. в 1718 г.). По недосмотру Миллера, издавшего эту работу, авторство было приписано Хилкову. В «Описании моих служб» мы читаем: «Издание „Ядра Российской истории“, князем Андреем Яковлевичем Хилковым сочиненной, чинилось также под моем смотрением, и вышла сия книга из печати в 1771 году. В предисловии изъяснил я родословие князей Хилковых и жизнь сочинителя» (Н. В. , ук. соч., стр. 147).
11 Материалы, т. VIII, стр. 184—185.
12 Там же, стр. 657 и сл.
13 О создании этого учреждения Миллер хлопотал еще в 1744 г. перед Академией, а затем перед Сенатом (Г. А. . Герард Фридрих Миллер. К 150-летию со дня смерти. — Вестник Академии наук СССР, 1933, № 11, стр. 38).
14 Фишер, Иоганн-Эбергард (1697—1771), в Россию приехал в 1730 г., имея степень магистра, и вначале занял место проректора, а затем ректора Академической гимназии. С 1732 г. адъюнкт, а с 1747 г. — профессор истории и древности. Характеристику деятельности Фишера Ломоносов дал в «Представлении» президенту Академии наук. Здесь мы читаем: «В службу академическую вступил он с 1730 и определен был тогда при здешней Академической гимназии ректором и Академии адъюнктом... С 1739 года в силу указа Правительствующего Сената отправлен он от Академии был для собрания всяких к сочинению „Сибирской истории“ потребных известий в Сибирь, где положенную на него должность отправлял с крайним по возможности прилежанием и оттуда возвратился в Санктпетербург в 1747-м году, в котором и произведен он профессором» (ПСС, т. 10, стр. 204—205). С Фишером Ломоносова связывало обсуждение составленного последним проекта университетского регламента.
15 Материалы, т. IX, стр. 126.
16 Леруа, Петр-Людвиг (1699—1774), потомок французов, бежавших в Германию после отмены Нантского эдикта, в Россию прибыл в 1731 г. и занял место домашнего учителя у временщика Бирона. В 1735 г. с отъездом Миллера в Камчатскую экспедицию Леруа назначен экстраординарным профессором, но в науке он себя ничем не проявил и занимался главным образом переводами и преподаванием в Академической гимназии. Ввиду этого в 1748 г. Академическая канцелярия распорядилась его «из службы академической уволить и дать абшид» (, т. I, стр. 571).
17 Штрубе-де-Пирмонт, Фридрих-Генрих (1704—1790), в Россию приехал вместе с Бироном, у которого состоял секретарем; в 1738 г. назначен профессором юриспруденции и политики. С 1746 по 1749 г. — конференц-секретарь Академии. В 1757 г. выбыл из Академии и перешел в ведомство иностранных дел.
18 Штелин, Яков Яковлевич (1709—1785). С 1735 г. адъюнкт, а с 1737 г. — профессор. Одной из главных его обязанностей была забота о фейерверках, без которых не обходилось ни одно празднество по случаю дня рождения императрицы и дня восшествия ее на престол. К этим дням Штелин должен был сочинять стихи, а переводил их на русский язык Ломоносов, чем последний был очень недоволен.
19 Крузиус, Христиан (1715—1767), с 1740 г. адъюнкт, а с 1746 г. — профессор; из Академии уволен в 1749 г.
20 —1768), профессор с 1748 г.; Браун занимался физикой, и в связи с этим у него установились весьма близкие отношения с Ломоносовым.
21 Регламент императорской Академии наук и художеств в Санкт-Петербурге. — ПСЗ, т. XII, № 9425, стр. 734.
22 Крекшин, Петр Никифорович (1684—1763), до занятия историей пробовал свои силы в разных областях, начав со службы в Кронштадте в качестве смотрителя работ.
23 Русский биографический словарь, т. Кнаппе—Кюхельбекер. СПб., 1903, стр. 423.
24 См. Примечания к т. 6 ПСС, стр. 541.
25 Шмурло. Петр Великий в оценках современников и потомства. Вып. I, XVIII век. СПб., 1912, стр. 48 и сл. и стр. 53 и сл. (вторая пагинация).
26 Материалы, т. II, стр. 806.
27 Там же, т. IV, стр. 121. О работах Крекшина над усовершенствованием конструкции весов см.: В. Н. . История весов и весовой промышленности России в сравнительно-историческом освещении. М., 1955, стр. 117 и сл.
28 «Когда, — писал Миллер в цитированной автобиографической записке «Описание с моих служб», — в 1746 г. комиссар Крекшин вздумал произвесть фамилию Романовых от древних великих князей, посредством князей Романовичей Ярославских, а Правительствующий Сенат препоручил исследовать сие дело Академии, то я в состоянии был не только доказать неосновательность оного вымышления, но и сочинить новую и достоверную фамилию Романовых родословную таблицу, с приписанием лет, когда кто жил и в каких службах находился, и с продолжением императорской фамилии, от Романовых происшедшей» (Н. В. Голицын, ук. соч., стр. 141).
29
30 Там же, стр. 7 и сл.
31 Там же, стр. 543.
32 Там же.
33 Тогда, как и много лет спустя в XIX и даже в XX в., старшим считался тот, кто раньше поступил на службу. Все списки составлялись по этому признаку, а не по алфавиту, как это делается теперь.
34
35 E. Winter. Zur Geschichte der deutsch-russischen Wissenschaftsbeziehungen in 18. Jahrhundert. Zeitschrift für Geschichtswissenschaft, 1960, Heft 4, S. 849.
36. См. Примечание к т. 10 ПСС, стр. 638.
37 —423. Там же, стр. 173 и сл.
38 Там же, стр. 287.
39 Протоколы Конференции, т. II, стр. 206. В Архиве Академии наук СССР хранится экземпляр напечатанной речи Миллера на русском языке (разр. VI, оп. 1, № 14); такой же экземпляр имеется и в Отделе редкой и рукописной книги Библиотеки АН СССР.
40 ПСС, т. 6, стр. 547.
41 Вот что отметил Миллер в автобиографической записке: «В первых 6 месяцев 1730 года управлялся я и в канцелярских делах Академии, потому что господин библиотекарий Шумахер, правящий оными в небытность господина президента, будучи позван в Москву, учредил меня своим наместником. С 1728 г. по август месяц 1730 г. отправлял я при императорской библиотеке и должность суббиблиотекаря» (Н. В. , ук. соч., стр. 137). До того как Миллер поехал в Экспедицию, он имел в виду сделаться библиотекарем Академии, заменив на этой должности Шумахера (Г. А. Князев, ук. соч., стр. 30).
42 ПСС, т. 10, стр. 283.
43
44 Там же, т. 6, стр. 547.
45 Там же.
46 Там же, стр. 178; Очерки истории исторической науки в СССР. I. Под ред. М. Н. Тихомирова, М. А. Алпатова и А. Л. Сидорова. Изд. АН СССР. М., 1955, стр. 199.
47 Байер, Готлиб-Зигфрид-Теофил (1694—1738), в Петербург приехал в год открытия Академии и занял кафедру греческих и римских древностей» работал также над вопросами востоковедения. Статья Байера, о которой идет речь («Origines Russicae»), увидела свет через три года после смерти автора (Commentarii Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae, t. VIII ad Annum 1736, Petropoli, 1741, стр. 388—436).
48
49 Г. А. Князев, ук. соч., стр. 36. Беринг, Витус (Иван Иванович, 1681—1741) возглавлял Первую (1725—1730) и Вторую (1733—1743) Камчатские экспедиции.
50 ПСС, т. 6, стр. 548.
51
52 Там же, стр. 25 и сл.
53 Там же, т. 10, стр. 288.
54 Подробно об этом труде см.: А. И. Андреев— В кн.: Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. I. Изд. АН СССР, М. — Л., 1937, стр. 73 и сл.
55 Описание Сибирского царства и всех происшедших в нем дел, от начала а особливо от покорения его Российской державе по сии времена, сочинено Герардом Фредериком Миллером, историографом и профессором университета Академии наук и социетета Аглицкого членом, книга первая. СПб., 1750.
56 Стеллер, Георг-Вильгельм (1709—1746), адъюнктом был назначен в 1737 г. по кафедре естественной истории. В Камчатской экспедиции проявил себя не только как одаренный ботаник и вообще всесторонне образованный натуралист, но и как на редкость выносливый путешественник (J. G. . Reise durch Sibirien von dem Jahr 1738 bis zu Ende 1740. Dritter Theil. Göttingen, 1752, S. 175). Стеллер умер в г. Тюмени, возвращаясь с Камчатки.
57 Ермак Тимофеевич (ум. в 1584 г.), казачий атаман, сыгравший выдающуюся роль среди русских землепроходцев XVI в. в освоении Сибири.
58 Библиографические записки, периодическое издание 1861 г., т. III, M., 1861, стр. 515—516.
59 Там же, стр. 517
60 —1771), академический переводчик; отзыв Ломоносова о его переводах см.: ПСС, т. 9, стр. 619.
61 Голубцов, Иван Иванович (1715—1759) автор переводов учебных пособий, составленных академиком Крафтом: «Руководство к математической и физической географии с употреблением земного глобуса и ландкарт» (1739) и «Краткое руководство к теоретической геометрии» (1748).
62 ПСС, т. 9, стр. 936.
63 Описка: главы (см. там же).
64 Там же, стр. 620.
65 сам. Когда в 1749 г. было решено перевести «Похвальное слово Елизавете Петровне», он отклонил предложение Шумахера поручить это академику Фишеру (см. письмо Шумахера к Теплову от 11 августа 1749 г. — Акад. изд., т. IV, стр. 299, вторая пагинация. — В этом же письме сказано: «Фишер говорит, что Ломоносов пишет по-латыни значительно лучше Миллера»). Я. М. Боровский, специально исследовавший латинский язык Ломоносова, отметил: «Вполне понятно, что Ломоносов не согласился поручить перевод своей речи другому лицу. Его собственный перевод отличается именно теми художественными достоинствами, которые по преимуществу присущи авторскому переводу: будучи свободен от какой-либо педантичной скрупулезности, он не только превосходно передает общий характер торжественного красноречия „Похвального слова“, но и воспроизводит блистательно найденными адекватными средствами всю образную систему и синтаксическую структуру русского оригинала» (Я. М. Боровский. Латинский язык Ломоносова. — «Ломоносов», IV, стр. 209).
66 ПСС, т. 6, стр. 24.
67 Там же, т. 10, стр. 287.
68 Андреев, ук. соч., стр. 86.
69 ПСС, т. 10, стр. 347—348.
70 История АН, стр. 280.
71
72 Там же, т. 10, стр. 471—472.
73 Протоколы Конференции, т. II, стр. 364.
74 Нестор, летописец конца XI и начала XII в., монах Киево-Печерского монастыря, видного центра древнерусской культуры; предполагаемый автор «Повести временных лет».
75 Ярослав Владимирович Мудрый (978—1054), великий князь киевский с 1019 г. Ломоносов имеет в виду древнейшую часть «Русской правды» — так называемую «Правду Ярослава».
76 —1589), польский историк, автор первого печатного труда по истории Польши.
77 Вейссель, Матвей (Baissellus), немецкий историк конца XVIII в.
78 Гельмольд (Helmold), немецкий историк XII в., автор «Хроники славян» (Chronica Slavorum).
79 Арнольд Любекский (ум. в 1212 г.), продолжатель хроники Гельмольда.
80 Кранц, Готлоб (Krant, Gottlob, 1660—1733), немецкий историк.
81 äus, 1635—1707), польский историк.
82 Муратори, Людовико-Антонио (Muratori, Ludovico Antonio, 1672—1750), итальянский историк.
83 Иордан (Iordanes), готский историк, VI в.; русский перевод напечатал в издаваемой Институтом истории и Институтом славяноведения АН СССР серии «Памятники средневековой истории народов Центральной и Восточной Европы»: Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Вступительная статья, перевод, комментарий Е. Ч. Скржинской. Изд. вост. лит. М. 1960. (Об изучении Ломоносовым этого памятника см. стр. 210, 222, 280).
84 Прокопий Кесарийский (ум. ок. 562 г.) византийский историк, автор историй войн императора Юстиниана.
85 Павел Диакон, лангобардский историк, VIII в.
86
87 Феофан Исповедник (ок. 758—818), византийский историк, автор «Хронографий».
88 Лев Грамматик (ум. в нач. XI в.), византийский историк.
89 ПСС, т. 10, стр. 389—390.
90 До нас дошли лишь письма Ломоносова к Шувалову. Они составляют наибольшую часть эпистолярного наследия Ломоносова: из известных теперь ста четырех его писем, треть (34) адресованы Шувалову. Письма последнего к Ломоносову до нас не дошли.
91 —475.
92 Там же, стр. 475.
93 Там же, стр. 480—481.
94 Там же, стр. 482.
95 Там же, стр. 503.
96 —393.
97 Там же. стр. 518—519.
98 См. Примечание к т. 10 ПСС, стр. 837.
99 Там же, т. 9, стр. 404.
100 Там же, стр. 403—404.
101
102 Билярский, стр. 315.
103 Там же, стр. 375.
104 Там же.
105
106 Там же.
107 ПСС, т. 9, стр. 409.
108 Воронцов, Михаил Илларионович (1714—1767), государственный канцлер (1758—1763), участник переворота, вследствие которого Елизавета Петровна заняла царский престол. Воронцов принадлежал к государственным деятелям, содействовавшим науке и культуре в стране; он был среди тех, кто оказывал покровительство Ломоносову, который в трудные минуты делился с ним своими невзгодами и просил о заступничестве. Взаимоотношения Ломоносова и Воронцова отражены в их переписке, занимающей в эпистолярном наследии Ломоносова количественно почти такое же место, как переписка с Шуваловым, но с тем отличием, что до нас дошли и письма Воронцова (см.: Акад. изд., т. VIII, №№ 34, 87, 107, 113, 115, 117).
109 ПСС, т. 10, стр. 401.
110
111 Билярский, стр. 368.
112 Шлецер, Августин-Людвиг (1735—1809), с 1762 г. адъюнкт, а с 1765 г. — профессор истории; в Россию приехал в 1761 г., занял место помощника у Миллера. Как и последний, придерживался норманской теории и проявил себя активным ее пропагандистом, за что подвергался критике со стороны Ломоносова. Их отношения отражены в ряде выступлений Ломоносова (см.: ПСС, тт. 9 и 10, Указатель) и мемуарах Шлецера («August Ludwig von Schlötzer öffentliches und Privatleben» von Christian Schlötzer. Leipzig, 1828; русск. перев.: Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. Пребывание и служба в России от 1761 до 1765 г. Известия о тогдашней русской литературе. Перевод с немецкого с примечаниями и приложениями В. Кеневича. — Сб. Отд. русск. яз. и словесн. имп. Акад. наук, т. 13, СПб., 1875). Шлецер уехал из России в 1769 г., оставаясь почетным членом Петербургской Академии наук.
113 ПСС, т. 9, стр. 408—409.
114 —1953), в Академию избран в 1935 г.
115 Б. Греков. Ломоносов-историк. — Историк-марксист, 1940, № 11, стр. 32.
116 Очерки истории исторической науки, 1955, стр. 199.
117 —Лейпциг, 1768; Histoire de la Russie. Пер. с нем. М. Эйдя. Париж, 1769 (на французском языке переиздана в 1773 и 1776 гг.).
118 ПСС, т. 6, стр. 174—175.
119 Там же, стр. 588.
120 Вольтер, Франсуа Мари Аруэ (Voltaire, François Marie Arouet, 1694—1778), французский писатель, философ и историк.
121 Как внутри страны, так и за рубежом было широко известно об отношения И. И. Шувалова с Елизаветой Петровной. Когда по воцарении Екатерины II И. И. Шувалов уехал за границу, пробыв в Париже, Лондоне и Италии свыше десяти лет, к нему относились там с большим уважением и без тени иронии называли «бывшим русским императором». Ему с полным основанием приписывали большое участие в мощном культурном подъеме, который Россия переживала в середине XVIII в. Вольтер был вполне искренен, когда в посвященной Шувалову трагедии «Олимпия» писал: «Не было другой нации, которая так скоро научилась бы совмещать просвещение с суровым и тяжким ремеслом войны. Не прошло и шестидесяти лет с той поры, как положено было начало столице вашей империи — Петербургу, а у вас давно уже существуют там научные учреждения и великолепные театры, а наряду с этим воины ваши снискивают себе славу на берегах Одера и Эльбы.... Вы не ограничились тем, что, пребывая при дворе, развивали свой вкус и обогащали свой ум лучшими познаниями: вы озаботились распространением любви к науке, и созданное вами в Москве ученое учреждение (Университет, — М. Р.» (В. Люблинский. Наследие Вольтера в СССР. — Литературное наследство, т. 29—30, М., 1937, стр. 28).
122 М. И. Радовский— Л., 1959, стр. 57 и сл.
123 Имеются еще более ранние свидетельства о желании Вольтера заняться историей России. В 1737 г. он просил Фридриха II (тогда наследного принца) поручить кому-нибудь собирать необходимые материалы для задуманного труда (Е. Шмурло. Петр Великий в оценке современников и потомства, стр. 53 и 69, вторая пагинация).
124 ПСС, т. 10, стр. 524.
125
126 Там же, т. 9, стр. 495.
127 Е. А. Косьминский. Вольтер как историк. — Вольтер. Статьи и материалы под редакцией академика В. П. Волгина. Изд. АН СССР, 1948, стр. 182.
128 Князев. Вольтер — почетный член Академии наук в Петербурге. — Изв. Академии наук СССР, сер. ист. и филос., т. III, № 2, 1946, стр. 189 и сл.; Л. В. Жигалова. Вольтер и Петербургская Академия наук (рукопись).
129
130 Речь идет о «Слове похвальном» Петру I.
131 ПСС, т. 10, стр. 525.
132 Там же, стр. 527.
133 Там же, т. 6, стр. 97 и сл.
134
135 См. Письма г. Волтера к графу Шувалову и некоторым другим российским вельможам. 1757—1773. Переведено с французского Н. Левицким. М., 1808.
136 См. Примечания к т. 6 ПСС, стр. 564 и 570.
137 См.: Примечания (на рукопись «История Российской империи при Петре Великом» Вольтера, 1757 г.), ПСС, т. 6, стр. 88 и сл.
138 ПСС, т. 6, стр. 92.
139 ’Empire de Russie sous Pierre le Grand, par l’auteur де l’Histoire de Charles XII, t. I. Genève, 1759. Русский перевод издан через пятьдесят лет: История Российской империи в царствование Петра Великого, сочиненная г-м Вольтером. Часть первая, книжка первая. 1809.
140 См. Примечания к т. 6 ПСС, стр. 592.
141 Н. Платонова. Вольтер в работе над «Историей России при Петре Великом». Новые материалы. — Литературное наследство, т. 33—34, 1939, стр. 18.
142
143 См. Замечания на первый том «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера. ПСС, т. 6, стр. 359—364 и 592.
144 ПСС, т. 6, стр. 361—362. См. еще: А. И. Андреев. Неизвестные труды Ломоносова по географии, этнографии и истории России. — «Ломоносов», I, стр. 298 и сл.
145
146 Там же, стр. 364. Вольтеру были посланы родословные таблицы Романовых и они сохранились в его фонде (там же, стр. 594).
147 Там же, стр. 362—363 и 593. Чириков, Алексей Ильич (1703—1748), питомец Морской академии (окончил в 1721 г.), участвовал в Первой и Второй Камчатской экспедициях, являясь помощником Беринга.
148 Там же, стр. 592.
149 Там же, стр. 365 и сл.
150