Глава II
ХИМИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ
Ломоносов вернулся в Россию полный широких замыслов. Познакомившись за рубежом с новейшими достижениями в области науки, он задумал организовать на родине исследования в наиболее близкой ему отрасли — химии. Как только он был назначен адъюнктом и получил, таким образом, официальное положение, он обратился к Академии с письменным предложением учредить химическую лабораторию. Это предложение до нас не дошло.1 Что оно было сделано, стало известно из другого представления Ломоносова, поданного через год, в мае 1743 г. Из этого документа видно, что ходатайство Ломоносова осталось без последствий: оно, как говорится, было положено под сукно. «На оное мое предложение, — писал Ломоносов, — не учинено никакого решения».2
Между тем химия в Петербургской Академии наук влачила жалкое существование. Как уже отмечалось, специальной кафедры химии в Академии не было, и положение с химической наукой было тем более неприглядным, что кафедра физики в то время переживала пору своего расцвета.3 Напомним, что в 30-х годах XVIII в. во главе кафедры физики стоял Л. Эйлер, которого сменил академик Г. Ф. Крафт, создавший лучший тогда в Европе Физический кабинет (лабораторию). Здесь наряду с исследовательской работой он читал и публичные лекции, привлекавшие многих слушателей. К ученикам Крафта принадлежал и Г. Ф. Рихман,4 по праву заменивший своего учителя, когда тот уехал на родину. Важное значение имело и то, что по почину Кабинета, богато оснащенного научными инструментами и приборами, началось изготовление физической аппаратуры силами академических мастеров из Инструментальной палаты. Кабинет занял видное место в истории отечественного приборостроения. Школа русских приборостроителей создавалась под влиянием требований кафедры физики и Астрономической обсерватории.5
Г. В. Крафт с полным основанием писал: «Прежде моего в Академии определения в великом непорядке и в конфузии находящиеся инструменты физические привел я в изрядный порядок... По сему порядку помянутые инструменты физические все и каждые порознь по их шкафам и нумерам внесены мною в исправный каталог, который при Академии уже напечатан.6 В разные времена представлял Академии, когда деньги в оной были, какие полезные и новоизобретенные инструменты физические из чужестранных земель выписаны быть могут... Таким образом, чрез сие корпус здешних физических инструментов вдруг знатнейшим во всей Европе, моим старанием, учинился. Помянутые физические инструменты употреблял я на публичных моих лекциях при обучении в Академии российского юношества, также и всех оных, которые ту науку знать желают. В физике экспериментальной и теоретической со всякою верностию и не похваляся могу сказать, что я первый профессор, который при Академии наук полный курс экспериментов физических имел и к концу привел».7
На кафедре химии в то время в этой области ничего не было сделано. Между тем Академия, которой вменялось в обязанность не упускать из вида научно-прикладные задачи, нуждалась в экспериментальной химии не в меньшей степени, чем в физике. Отдельные лица, входившие в состав правительства, в химии видели новое средство, дающее возможность решения ряда задач государственного масштаба. Это Ломоносов понял еще до того, как правительство стало поручать ему важные экспертизы.
Понимал он также и то, что для создания химической лаборатории, предназначенной удовлетворять всевозможные нужды практической жизни, недостаточно одного только знания химии, но что от организатора такой лаборатории требуется солидная подготовка по естествознанию вообще.
Обладал ли Ломоносов этими данными? В его представлении об учреждении химической лаборатории читаем: «Понеже я, нижайший, в состоянии нахожусь не токмо химические эксперименты для приращения натуральной науки в Российской империи в действо производить и о том журналы и рассуждения на российском и латинском языке сочинять, но притом еще могу других обучать физике, химии и натуральной минеральной гистории, и того ради имею я, нижайший, усердное и искреннее желание наукою моею отечеству пользу чинить, в химических трудах беспрестанно упражняться и как химической практики, так и теории с присовокуплением физики и натуральной минеральной гистории других, того желающих, обучать для того, чтобы на мое обучение в Германии издержанная е. и. в. сумма и мои в том положенные труды напрасно не потерялись».8
Ломоносов во всех своих начинаниях неизменно имел в виду широкие интересы отечественной науки; он считал важнейшим делом подготовку собственных научных кадров. И в данном случае, выдвигая перед Академией эту актуальную задачу, он указывал на способных академических студентов — упоминавшегося уже Степана Крашенинникова и Алексея Протасова (впоследствии также академика),9 которых он брался подготовить к самостоятельной научно-исследовательской деятельности.
Для организации химической лаборатории требовалось специальное здание, на постройку которого в Академии средств не было. Ломоносов предлагал, принимая во внимание важность этой поистине государственной задачи, обратиться с ходатайством в правительство, «дабы высочайшим е. и. в. указом повелено было при Академии наук, в пристойном месте» эту лабораторию построить. Необходимы были еще соответствующие реактивы, материалы и инструменты, на приобретение которых Ломоносов просил ассигновать некоторые средства. Расходы он готов был бы взять на себя, если б материальное положение это ему позволило. При назначении его адъюнктом оклад был определен в 360 рублей, «считая в то число квартиру, дрова и свечи».10 В те годы к тому же обычно Академия никому не выплачивала причитавшегося жалования своевременно. Ломоносов указывает в своей записке: «Если б в моей возможности было, чтобы мне, нижайшему, на моем коште лабораторию иметь и химические процессы в действие производить можно было, то бы я, нижайший, Академию наук в том утруждать не дерзал. Но понеже от долговременного удержания заслуженного мною жалованья в крайнюю скудость и почти в неоплатные долги пришел, для того не токмо лаборатории и к тому надлежащих инструментов и материалов завесть мне невозможно, но с великою нуждою мое пропитание имею».11
Хотя Шумахер был тогда не у дел и Канцелярией Академии управлял А. К. Нартов, содействовавший, насколько мог, Ломоносову в его начинаниях,12 Академия переживала в то время один из самых критических периодов своей истории; материальное положение было тяжелым, как никогда. Этим и объясняется решение Канцелярии: «Адъюнкту Ломоносову отказать, потому что за неимением при Академии денег, и за неподтверждением штата по сему его доношению ничего сделать не можно».13
Об исключительно напряженном состоянии академических финансов Ломоносов знал, но понимая неотложность намеченного плана, продолжал добиваться его осуществления. Он вновь и вновь подавал записки, связанные с предложением об организации химической лаборатории, — семнадцать из них было выявлено еще в прошлом веке.14 химических опытов.15 Здесь перечислены аппаратура и материалы, необходимые исследователю для его работы, — тигли, банки, азотная кислота, нашатырный спирт, гвоздичное масло, углекислый калий, купоросное масло.
Большой поддержкой для начинаний Ломоносова явилось поручение правительства выполнить пробы солей. Из поданного в феврале 1745 г. рапорта16 в Канцелярию Академии наук видно, насколько эта работа была важна. Для выполнения ее требовалось значительное количество материалов и аппаратуры. Именно это и побудило Ломоносова снова обратиться в Академию наук с предложением организовать отдельную химическую лабораторию. Не имея лаборатории, писал Ломоносов, он «принужден только однем чтением химических книг и теориею довольствоваться, а практику почти вовсе оставить и для того от ней со временем отвыкнуть».17 Эти высказывания являлись несомненно весьма важным аргументом. Конечная цель, которую Академия должна была преследовать, по существу состояла в обогащении практики, а это было невозможно без экспериментальных исследований. Ломоносов и выдвигал свои проекты, рассматривая Академию — это высшее научное учреждение — как корпорацию ученых, чутко прислушивающихся к запросам повседневной жизни и решающих важнейшие научно-прикладные задачи.
На этот раз он к своему предложению приложил развернутый план, в котором предусматривалось все, что необходимо для успешного проведения химических исследований, начиная с расположения и размеров проектируемого для лаборатории дома и кончая детальным перечнем необходимых инструментов и материалов.
Ломоносов писал: «Я не токмо в разных авторах усмотрел, но и собственным искусством удостоверен, что химические эксперименты, будучи соединены с физическими, особливые действия показывают». Поэтому он и предлагал: «К химическим опытам присовокуплять, где возможно, оптические, магнитные и электрические опыты, к чему нужные инструменты можно брать на время из Физической палаты или и нарочные к тому сделать».18 Таким образом, с самого начала Ломоносов, создавая лабораторию, задумал придать ей физико-химический характер, что
Страница из представления Ломоносова в Академию наук об учреждении Химической лаборатории.
явилось принципиально важным шагом в разработке химических проблем и впоследствии выгодно отличало его детище от подобных учреждений на Западе. Обладая солидной подготовкой по физике, он прекрасно понимал, что знания становятся наукой лишь тогда, когда исследуемые явления подвергаются не только качественному, но и количественному изучению.
К этому времени следствие по делу Шумахера кончилось; он вернулся к исполнению прежних своих обязанностей с повышением и, разумеется, не безучастно наблюдал за тем, как выдвигается Ломоносов — ученый и научный организатор. Ломоносов это понимал. Поданный им проект застрял в дебрях Академической канцелярии, и он решил обратиться к самим академикам («Академическому собранию»), подав 25 октября 1745 г. записку. «Возвратясь по окончании учебных занятий в Германии на родину, — писал Ломоносов, — я был зачислен в число адъюнктов нашей славной Академии, причем особенно желал получить возможность усерднейшим образом заниматься химией. Поэтому в январе 1742 г., в мае 1743 г. и затем в марте месяце текущего года я просил Канцелярию Академии озаботиться постройкой Химической лаборатории и приобретением всего необходимого для химической работы. Не получив желаемого, я вынужден по сей день заниматься только чтением химических книг да умозрением. Так как теперь я назначен профессором химии, то вы согласитесь, конечно, что моя обязанность высказать вам свое мнение о необходимости постройки Химической лаборатории и снабжения ее всеми приборами».19
Академики единогласно поддержали предложение Ломоносова, и проект был отправлен в Академическую канцелярию, которая одна, из-за отсутствия свыше четырех лет президента, сносилась с правительственными учреждениями. Но Шумахер, не имея возможности прямо препятствовать продвижению плана Ломоносова, прибег к испытанному бюрократическому методу — проволочке. Он отослал проект конференц-секретарю Х. -Н. Винсгейму20 для рассмотрения уже рассмотренного в Академическом собрании документа. От этого Винсгейм, конечно, отказался.21
Проволочка тянулась бы без конца, если бы Ломоносов не принял соответствующих мер. 13 декабря 1745 г. он выступил в общем собрании Академии и огласил проект непосредственного обращения академиков в Сенат, минуя Академическую канцелярию.22 Предложение Ломоносова встретило одобрение, и доношение в Сенат было подписано всеми академиками, в том числе и Ломоносовым. В этом документе прямо указывалось на многократное обращение Ломоносова в Академическую канцелярию, но «на оные его прошения никакого решения не учинилось»,23 несмотря на то что речь шла об исключительно важном вопросе как для Академии, так и для государства в целом.
Доношение датировано 15 декабря 1745 г., а через пять дней из Сената был уже получен запрос по этому поводу. Но и этот документ представляет собою не что иное, как бюрократическую отписку. В высшей правительственной инстанции заинтересовались не столько существом дела, сколько выяснением того, что формально было принято по прошениям Ломоносова. Сенат запрашивал: «... оной же Академии от профессора химии Михайла Ломоносова какие в прошлых 742 в генваре, 743 в мае и сего 1745 годах в марте месяце о учреждении Химической лаборатории в тое Академию представления были ль и что по оным учинено или и поныне не учинено и для чего».24 Надо сказать, что к этому времени в Сенате накопился целый ряд нерешенных академических дел, в том числе и одна из многих поданных на Шумахера жалоб академиков, ходатайствоваших об «отрешении» его «за непорядочные поступки».25
В мае 1746 г., после пятилетнего перерыва, Академия, наконец, получила президента. Им был назначен К. Г. Разумовский.26 Ему, правда, было тогда восемнадцать лет. Никаких заслуг в науке он, разумеется, не имел. Но все же это назначение возбудило радужные надежды. Близость ко двору (старший его брат Алексей был фаворитом императрицы) могла бы много содействовать тому, чтобы в правительстве были осведомлены о неприглядном положении Академии и она могла успешно добиваться коренного улучшения условий, в которых находилось высшее научное учреждение страны. К этому надо добавить, что Разумовский провел два года за границей, куда был послан для получения образования (в отроческие годы, он, как и его брат, был пастухом). За границей Разумовский учился некоторое время у Л. Эйлера, принимавшего тогда участие в организации физико-математического отделения Берлинской Академии наук, и проявил большое уважение к ученому, который на всю жизнь сохранил с ним дружеские отношения. Разумовский никогда не забывал, насколько он обязан Эйлеру в своем умственном развитии. Одной из первых забот нового президента было добиться возвращения Л. Эйлера в Петербург,27
На первом заседании, на котором присутствовал новый президент, он выступил с декларативной речью. Вряд ли кто-нибудь сомневался в том, что она составлена его ментором, но в этой речи содержались фразы, которые не могли не вызвать расположения к тому, кто их громко произнес. Обращаясь к академикам, Разумовский заявил: «Я во всякое время буду пользоваться вашими добрыми советами и своею главнейшей обязанностью буду считать достижение благоденствия этого учреждения и удовольствование каждого его сочлена... Имею основательную надежду, что вы, милостивые государи, моим усердием, а я вашим содействием будем взаимно довольны».28
Однако Шумахер, накопивший богатый опыт приспособления к предыдущим четырем президентам, быстро вошел в доверие к Разумовскому, и Ломоносов впоследствии с горечью писал: «Нынешний президент, его сиятельство граф Кирила Григорьевич Разумовский, будучи от российского народу, мог бы много успеть, когда бы хотя немного побольше вникал в дела академические, но с самого уже начала вверился тотчас в Шумахера, а особливо, что тогдашний асессор Теплов был ему предводитель».29
Все же в самые трудные времена, когда Ломоносову казалось, что заправилы Академии, Шумахер и Теплов, ведут ее к «конечному разорению», он обращался к Разумовскому и просил «сделать конец двадцатилетнему бедному Академии состоянию».30 Зная, какое влияние на Разумовского имеет Коварник (так Ломоносов называл Теплова), Ломоносов не переставал относиться к президенту Академии с искренним уважением. «Президент наш, — писал Ломоносов И. И. Шувалову, — добрый человек, только вверился в Коварника».31
Действительно, К. Г. Разумовский обладал неплохими личными качествами и академики относились к нему с большим уважением, и не без основания. Многие, среди них и Ломоносов, в трудные минуты лично обращались к президенту и нередко добивались своего, несмотря на сопротивление Шумахера. О таких случаях речь будет впереди. Тем не менее уже в первые месяцы пребывания Разумовского на посту президента Академии Шумахер обрел почти такую же власть, как и прежде. Это сказалось и на организации химической лаборатории.
Рассмотрение Разумовским порученных ему вопросов пошло на пользу Шумахеру, а не академикам. Когда в Академии еще не было президента, академики добились от Сената того, что принципиальные вопросы — «до наук надлежащие дела» — разрешались в общем собрании академиков (Профессорском собрании). Однако академики торжествовали победу над начальником Канцелярии недолго. «Власть их, — писал Ломоносов, — стояла весьма кратко, затем что вскоре пожалован в Академию президентом его сиятельство граф Кирило Григорьевич Разумовский, которому на рассмотрение отосланы из Сената все перед ним бывшие академические распри, которые так
К. Г. Разумовский (1728—1803).
решены, что от всех профессоров взяты сказки порознь, стоит ли кто в своем на Шумахера доносе, на что как ответствовано от каждого, неизвестно, но то ведомо, что Шумахер остался попрежнему в своей силе и вскоре получил большое подкрепление».32
Упрочение положения Шумахера значительно замедлило организацию химической лаборатории. Лишь 1 июля 1746 г. был издан именной указ о постройке химической лаборатории за счет специально ассигнуемых кредитов.33 Место для нее было отведено на территории Ботанического сада Академии, занимавшего площадь между Первой и Второй линиями Васильевского острова (близ нынешнего Тучкова моста). Пришлось ждать не менее двух лет, пока она была действительно построена, хотя на эту постройку потребовалось бы всего два месяца. Лишь 12 октября 1748 г. Ломоносов сообщил Канцелярии Академии наук: «Лаборатория, которая прошедшего августа 3-го числа при Ботаническом саду заложена, приведена со всем внешним и внутренним строением к окончанию».34
Это была первая в России35 научно-исследовательская и в то же время технологическая лаборатория, послужившая прообразом для возникших впоследствии подобных научно-экспериментальных учреждений. С работ этой лаборатории, собственно, начинается экспериментальная химия в нашей стране и изучение основ химической промышленности.36 Еще в 1741 г. в наброске «Элементы математической химии» Ломоносов писал: «Истинный химик должен быть теоретиком и практиком». И далее: «Занимающиеся одной практикою — не истинные химики. Но и те, которые услаждают себя одними умозрениями, не могут считаться истинными химиками».37
Этих воззрений Ломоносов придерживался всю жизнь,38 ими проникнуты все его начинания. Этим принципом он руководствовался, создавая и развивая свою лабораторию, которую богато оборудовал как химической, так и физической аппаратурой. Опубликованные описи39 и другие документы позволили воссоздать как вид и инвентарь лаборатории, так и организацию производящихся в ней химических работ. Имея в виду физико-химические исследования, Ломоносов укомплектовал лабораторию немалым количеством физических приборов и первый ввел в химическую практику такие аппараты, как весы, термометр, микроскоп.40 При этом Ломоносов в аппаратуру, которой он пользовался, вносил свои усовершенствования. Историк микроскопии, например, не пройдет мимо предложенной Ломоносовым конструкции микроскопа, который он впервые стал применять в своих химических исследованиях.41 Историка же химии поражает
Макет Химической лаборатории Ломоносова.
42
Заботясь о создании экспериментальной базы для своих исследований, Ломоносов имел в виду, что она явится основным рассадником химических знаний в России. Поэтому он еще до открытия лаборатории старался заинтересовать академических студентов химией; он объявил в апреле 1748 г. о чтении им курса химии. «Михайла Ломоносов, — читаем мы в объявлении о расписании академических лекций на 1748 г., — член Академии наук и Исторического собрания, профессор химии, в этом летнем семестре, по пятницам, в восемь часов утра, с целью подготовки студентов к занятиям по химии, будет объяснять химические операции вообще и показывать пользу химии при раскрытии глубоких тайн природы; в зимнем же семестре он будет излагать теоретическую химию в соединении с практикой».43
Из этих строк нетрудно заключить, что Ломоносов имел в виду создать целую школу отечественных химиков. Это была, пожалуй, самая трудная задача из тех, которые он ставил перед собой. Чтобы приготовить высококвалифицированного помощника из числа его слушателей, потребовалось много лет. Конечно, во всяком новом деле трудности и осложнения неизбежны. Но хуже всего было то, что личные качества его помощника — П. Прянишникова могли вывести из терпения и самых хладнокровных людей.
Создавая свою лабораторию, Ломоносов на каждом шагу сталкивался с препонами. Шумахер, где только мог, чинил ему препятствия, и одной из первых помех был служитель, которого он определил к Ломоносову. Это было тем обиднее, что внешне все выглядело как забота начальника Канцелярии об обездоленных людях, попавших на академическую службу.
Ломоносову выделили помощника, от которого было больше вреда, чем пользы. При этом не обошлось без издевки над ученым-исследователем. Когда Ломоносов просил Канцелярию назначить служителя, то Шумахер, докладывая об этом президенту, не преминул добавить от себя ряд ехидных замечаний, изображая Ломоносова неумелым экспериментатором. «Хотя бы, — писал Шумахер Разумовскому, — г-н профессор Ломоносов и никаких других дел, кроме химических, не имел, однако необходимо надобен ему лаборатор или такой человек, который с огнем обходиться умеет, понеже профессор сам того еще не знает, да и упражняясь в теории, столь скоро тому не научится. Ежели ему такой человек придан не будет, то он больше сосудов испортит, нежели сколько жалованья приданный ему человек получит».44
Только как насмешку над ученым-исследователем можно рассматривать то, что сделал Шумахер. В качестве помощника Ломоносову он определил Петра Прянишникова, воспитанника гимназии,45 работавшего ранее в словолитне академической типографии.46 Из гимназии он был взят для обучения «садовому художеству при Ботаническом саду».47 Здесь Прянишников показал себя далеко не с лучшей стороны. На запрос Канцелярии: «Имеющийся при огороде ботаническом ученик Прянишников какого состояния и к делу ботанического понятия и надежен ли впредь при той науке оставлен быть»,48 С. П. Крашенинников, ведавший тогда Академической гимназией, отвечал: «Помянутый Прянишников хотя несколько уже в садовом деле и разумеет и мог бы при саде не без пользы употреблен быть, токмо по крайней своей лености и нерадению ни малого дела порядочного сделать не может, из чего рассудить можно, что он к означенной науке нималой охоты не имеет, и для того при садовом деле быть неспособен».49
Это, однако, не были самые худшие качества будущего помощника Ломоносова. В конце сентября месяца 1748 г. в Академию поступило отношение из Главной полицейместерской канцелярии по экспедиции розыскной. В документе указывалось на кражу, к которой был причастен Прянишников.50
Именно Прянишникова Шумахер счел нужным назначить помощником Ломоносову, которому необходим был человек не только безупречного поведения, но и отличающийся примерным старанием и прилежанием. Необычайно требовательный к самому себе, Ломоносов ждал от своих сотрудников такого же отношения к своим обязанностям. Все попытки Ломоносова добиться от Прянишникова толку оказались тщетными, и в феврале месяце 1749 г. он вынужден был обратиться в Академическую канцелярию с рапортом, в котором требовал, «чтоб с ним, Прянишниковым, за его непотребства благоволила канцелярия учинить по рассмотрению, а впредь он, Прянишников, при Лаборатории не надобен, а определить на его место другого».51
Тем временем работа в лаборатории широко развернулась. Ломоносов предпринял «долговременные опыты», продолжавшиеся по нескольку дней. Сам он не мог быть неотлучно в лаборатории. Как действительный член Академии наук, он обязан был не менее трех раз в неделю присутствовать на Общих собраниях и в Историческом собрании, объединявшем академиков, которые разрабатывали вопросы гуманитарные — филологию и историю. Эти обстоятельства побудили Ломоносова просить о назначении ему квалифицированного помощника-лаборанта, который в его отсутствие мог бы «один при экспериментах быть и поступать бы с ними настоящим образом, как то при других физического класса профессорах, которых практика велика, имеются спомошники: у ботаника садовник, а у анатомика просектор».52
Такого специалиста из академических студентов тогда еще не удалось подготовить. Но вскоре нашелся достойный кандидат. В апреле месяце 1749 г. «прусской нации уроженец города Мекленбурга» И. Манеке подал в Академию прошение о зачислении его на это место. Шумахер направил его к Ломоносову, чтобы тот определил «к лаборантскому делу он способен ли».53 Испытания длились несколько дней, и Ломоносов остался доволен предлагаемым кандидатом. Оказалось, что Манеке в химии «довольно искусен», т. е. настолько подготовлен, что вполне отвечает требованиям, предъявляемым лаборанту.54 Через неделю состоялось определение Канцелярии: «Оного просителя, Иоганна Манеке, в академическую службу принять на один год, которому и быть при Химической лаборатории лаборантом при профессоре Ломоносове, за двести рублев, которое начать с сего мая от первого числа».55 С Манеке, как и со всеми служащими-иностранцами, был заключен контракт, по которому от него требовалось: «Все, что надлежит до лабораторного дела, оное делать из казенных материалов под смотрением профессора господина Ломоносова, и быть в его послушании». И далее: «В лаборатории в назначенные часы пред полуднем и после полудни со всяким прилежанием дело свое исправлять».56
Приход Разумовского в Академию отмечен в ее истории рядом благоприятных последствий; прежде всего ушло в прошлое хроническое безденежье академической казны, тяготевшее над всеми штатными сотрудниками Академии. В 1747 г. были утверждены новые штаты; выплата жалования стала регулярной. Мало того, в ведомости о выплате содержания сотрудникам появился обширный «Список именной находящимся при Академии сверх штата служителям, по которому раздать заслуженное жалованье». Здесь мы находим «химической лаборатории лаборатора Иоганна Манеке».57
Получаемое Манеке жалование было действительно заслуженным, и Ломоносов очень дорожил этим своим помощником. За несколько недель до истечения срока действия контракта Ломоносов возбудил ходатайство о его продлении еще на год: «Понеже контракт лаборатора Манеке в последнем числе сего месяца окончится, — писал Ломоносов 10 апреля 1750 г., — а без лаборатора при Академической лаборатории обойтиться нельзя, того ради Канцелярию Академии наук прошу, чтобы оного лаборатора Манеке в академическую службу принять, ибо он быть при помянутой лаборатории желает, и я его искусством, прилежанием и поступками весьма доволен».58 Ходатайство Ломоносова было удовлетворено, и он в течение еще одного года пользовался услугами высоко ценимого им помощника.
он еще в январе 1750 г. обратился к президенту Академии наук с просьбой о назначении в его лабораторию студентов, из которых он подготовил бы квалифицированных химиков.
Кратко изложив историю создания лаборатории и укомплектования ее необходимыми материалами и инструментами, Ломоносов остановился на общих задачах, стоящих перед его детищем. Он напомнил, что по уставу (регламенту) Академии ее члены обязаны «стараться о действительной пользе обществу, а особливо о приращении художеств» не меньше чем развивать теоретические области знания. Наиболее показательной отраслью науки, где теория и практика тесно переплетены, является химия. Лаборатория существовала тогда не более одного года. Но за это время, отмечает Ломоносов, им достигнуты ощутительные результаты.
Одной из важнейших общих задач, которую была призвана решить Академия, было освобождение русской науки от иностранной зависимости. Будучи, в сравнении с западными государствами, экономически отсталой, Россия вынуждена была ввозить всевозможные товары и промышленные изделия. В то время вопрос об активном торговом балансе не был еще таким острым, как впоследствии. Главное, что занимало тогда государственных деятелей и общественное мнение, это организация в России таких новых производств, продукция которых обходилась бы дешевле, чем импортные товары. В упомянутой просьбе к президенту Ломоносов это формулировал следующими словами: «Того ради за благо я рассудил, во-первых, изыскать такие вещи, которые художникам нужны, а выписывают их из других краев и для того покупают дорогою ценою».59 Ломоносов указывал, что за этот короткий период ему удалось разработать свой способ изготовления краски для живописи, которая обходится дешевле импортной. Он сообщал, что в настоящее время занят разработкой нового способа изготовления разноцветных стекол, важных для ряда областей искусства, и в том имеет «нарочитые прогрессы». И тут же добавляет: «При всех сих практических опытах записываю и те обстоятельства, которые надлежат до химической теории».60
Что Химическая лаборатория, за создание которой Ломоносов так долго боролся, принесла уже ценные плоды, было совершенно ясно. Однако не менее ясно было и то, что в полной мере она будет приносить пользу лишь тогда, когда станет рассадником отечественных кадров специалистов. «А понеже, — подчеркивал Ломоносов, — химии никоим образом научиться невозможно, не видав самой практики и не принимаясь за химические операции, для того весьма нужно и полезно, чтобы определить ко мне двух или трех студентов, которые бы, слушая мои лекции, и в практике могли упражняться; и труды бы мои двоякую приносили пользу, т. е. новыми изобретениями для художеств и наставлением студентов». Он просил выделить именно учащихся Академического университета, чтобы «они впредь могли плоды свои принести отечеству».61
Предложение Ломоносова было одобрено. В поданных академиками заявках о чтении курса лекций было включено предложение Ломоносова, сообщавшего, что он будет преподавать практическую химию в Химической лаборатории.62 Таким образом, задолго до того как за границей были введены так называемые химические практикумы, Ломоносов применил этот метод преподавания, получивший развитие в Западной Европе лишь в XIX в.63 Это признается теперь и в зарубежной литературе.64
Еще до того как Ломоносов подал свою заявку, слушать его лекции вызвались три студента Академического университета: 65 М. Софронов,66 И. Федоровский67 и В. Клементьев.68 15 февраля 1750 г. они подали следующее прошение в Канцелярию Академии наук: «Понеже химия есть полезная в государстве наука, притом же и мы желаем обучаться оной, — того ради всепокорнейше просим Канцелярию Академии наук, чтобы соблаговолила дозволить нам ходить оной науки к профессору, его благородию господину Ломоносову, который показывать нам эксперименты и лекции свои начать обещается. Что же касается до лекций, которые мы ныне слушаем, на оные как ходили так и будем ходить, пока генерального развода по наукам всем не воспоследует».69
Не сохранилось ни учебного расписания, ни других сколько-нибудь обстоятельных материалов, по которым можно было бы воссоздать полную картину того, чему и как учил Ломоносов своих студентов и какие успехи делал каждый из них, но, бесспорно, Ломоносов пытался серьезно приобщить их к изучаемой области знания. Это ему удалось только в отношении Клементьева.70 Остальные после «генерального развода по наукам» занялись другими дисциплинами. Софронов, например, оказался одаренным математиком и был отослан для усовершенствования к Эйлеру в Берлин.71
Из одного «доношения» Ломоносова в Академическую канцелярию видно, что приход студентов в Химическую лабораторию значительно осложнил ее работу, и Ломоносов просил о назначении еще одного служителя, необходимого «для умножения черной работы, а особливо для показания химических опытов студентам».72 Вместе с тем научная деятельность в самой Лаборатории все время расширялась в связи с тем, что Ломоносов не переставал разрабатывать все новые и новые теоретические и прикладные вопросы.
В рапорте Канцелярии Академии наук от 27 апреля 1750 г. Ломоносов сообщает о производимых в его Лаборатории мозаичных работах, а также об опытах по изготовлению фарфоровых изделий. Он просил построить еще одну печь. В мае месяце того же года он докладывает об успешном освоении производства лазури, импортируемой из-за границы, и отмечает, что имеются все возможности организовать ее производство в таких размерах, что можно будет значительную часть расходов, которые тратятся на Химическую лабораторию, покрыть за счет этого явно прибыльного предприятия.
Рост мануфактурной промышленности в России вызывал спрос на различные заграничные красящие вещества. Заинтересованное в развитии отечественного производства, правительство поощряло каждый шаг, направленный к сокращению ввоза из-за границы промышленных товаров. Это укрепляло положение Лаборатории. Менее чем за два года существования Химическая лаборатория зарекомендовала себя и как учреждение, к которому можно обратиться за авторитетной экспертизой. Принципиально важные предложения направлялись обычно на заключение в Академию наук. Все, что относилось к области химии, передавалось Ломоносову.
Из работ, выполненных им самим, Ломоносов считал наиболее важным изобретение им «мозаичных составов». На их основе он организовал мозаичное производство в больших масштабах, но это уже не было связано с Академией наук.73
Большой интерес представляет его доношение о первой мозаичной работе (она до нас не дошла),74 выполненной им собственноручно. Вот что мы здесь читаем: «Всех составных кусков поставлено больше четырех тысяч все моими руками, а для изобретения составов делано две тысячи сто восемдесят четыре опыта в стеклянной печи. А чтобы сие дело, будучи мною толь далече произведено при Академии, на том не окончалось, для того Канцелярия Академии наук да соблаговолит дать мне в научение достойного ученика, ибо я изобрел к сему делу все способы и показать могу довольно, но сам всегда в том не могу упражняться, желая служить отечеству другими знаниями и науками».75
Всю огромную работу в Лаборатории Ломоносов продолжал выполнять, пользуясь услугами единственного квалифицированного помощника (Манеке, прослужив два года в Академии, уехал на родину). Из учеников Ломоносова никто не был еще подготовлен в полной мере.
Еще до отъезда Манеке, 3 мая 1751 г. в «С. -Петербургских ведомостях» появилось следующее объявление: «Сим объявляется, что в находящуюся при Академии наук Химическую лабораторию потребен лаборатор; того ради ежели кто в оное дело вступить охоту имеет, те б явились в Канцелярию Академии наук».76 Это место занял «аптекарский гезель» (ученик) Франц Беттигер, который, как указал Ломоносов, «по свидетельству явился способным быть лаборатором». Но он, хотя и был квалифицированным специалистом, причинял Ломоносову неприятностей еще больше, чем Прянишников. Ломоносов писал Шумахеру 10 мая 1756 г., что он более не может терпеть буйных выходок Беттигера и просит его уволить. Прошло около двух месяцев, пока ходатайство Ломоносова было удовлетворено и на место Беттигера получил назначение Клементьев. Беттигер прослужил пять лет и оставил Лабораторию, лишь к этому времени ученик Ломоносова Клементьев был, наконец, вполне подготовлен занять ставшее вакантным место лаборанта.
Как и многие академические студенты, Клементьев был питомцем Московской славяно-греко-латинской академии, откуда в 1748 г. в шестнадцатилетнем возрасте был отправлен, в числе других воспитанников, в Петербург.77 Уже на первом году пребывания в Академическом университете имя Клементьева встречается среди студентов, о которых академики, читавшие лекции, отзывались с похвалой,78 а в 1750 г. Клементьев оказался среди тех, коим президент Академии наук «за прилежное обучение и за добрые поступки изволил пожаловать шпаги».
Однако в самый разгар работы в Лаборатории Ломоносов вынужден был ее оставить по предложению И. И. Шувалова.79 Основатель Московского университета и Академии художеств, И. И. Шувалов был искренним другом Ломоносова и многих других деятелей русской культуры, которым он, находясь у руля государственного управления, не переставал покровительствовать.
Именно забота о развитии самобытной русской культуры побуждала Шувалова заставлять Ломоносова заниматься русской историей и литературой, где также ярко проявились разносторонние дарования гениального русского ученого.
Передовые русские государственные деятели прекрасно понимали, что как ни важно для страны развитие естественно-научных и научно-прикладных знаний, их одних еще недостаточно для успешного развития национальной культуры. Столь же важную (если не бо́льшую) роль играют и успехи в области гуманитарных наук. Конечно, трудно было переоценить значение подготовки отечественных специалистов — ученых математиков, физиков, химиков, геологов, биологов, но таких специалистов все же можно было выписать из-за границы. Тридцатилетний опыт в этом отношении во многих случаях давал ценные плоды. Изучение же русской филологии, литературы и истории представляло для иностранцев исключительные трудности. Правда, для некоторых академиков, например для Г. -Ф. Миллера, эти трудности не оказались непреодолимыми. В русской историографии Г. -Ф. Миллер по праву занимает весьма видное место, особенно своими работами по истории Сибири. Однако прогрессивные деятели того времени имели в виду не только это, а и развитие национального самосознания, поддержание национального достоинства, что, по их убеждению, не находило достаточных оснований в концепции русской истории, которую разрабатывал Миллер. Вот почему поручение Ломоносову написать Русскую историю приобрело значение государственной важности, и сам он охотно за него взялся.80
Имелось в виду, что Ломоносов всецело посвятит себя изучению отечественной истории и ничем не будет отвлекаться от этого. Таким образом, встал вопрос о будущем Химической лаборатории, деятельность которой зависела от того, насколько удачным окажется подбор кандидата на остающееся вакантным место профессора (академика) химии.
Сначала на это место пригласили У. -Х. Сальхова,81 врача по образованию, получившего незадолго до того премию Петербургской Академии наук за решение задачи по «отделению золота от серебра посредством царской водки».82 Отзыв о работе Сальхова дал Ломоносов. «Диссертация нынешняя, — писал он, — лучше всех. Жаль, что коротка и пропущены доказательства, которые он за известные полагает у нас и по справедливости, однако для порядка быть им в диссертации должно. Притом и не в форме диссертаций, но как письмо. Ежели еще лучше не будет, то едва ли награждения не достойна. Я бы хотел знать автора — не ради приватных обстоятельств, но ради чести Академии: у меня нет в Германии ни единого знакомого химика».83
Однако вскоре была получена диссертация на ту же тему другого немецкого химика К. Дахрица,84 которую Ломоносов нашел лучше всех предыдущих.85 Тем не менее И. А. Шлаттер,86 87 Вследствие этого премия была присуждена Сальхову; его же пригласили и на кафедру, тем более что о нем благоприятно отозвался Эйлер.88
Кандидатура Сальхова оказалась неудачной. Приехав в Россию, он стал заниматься, как бы теперь сказали, беспредметными темами. Через год после его приезда в Петербург Канцелярия Академии наук, по инициативе Ломоносова (он уже был одним из ее руководителей), приняла решение объявить Сальхову, чтобы он «ученые свои изыскания в химии употреблял больше на такие вещи, кои натура в пределах Российской империи производит и из которых бы народу впредь польза быть могла, нежели какие объявлены в поданной им записке под № 5 и еще в некоторых других».89
Кроме того, Сальхов вообще выполнял свои обязанности неаккуратно: он часто не появлялся в Лаборатории и не рачительно относился к лабораторному имуществу. Канцелярия его предупредила, что «за такое его ослушание команды и пренебрежение казенного интереса поступлено будет с ним неотменно по указам и впредь никаких отговорок от него принято не будет».90
К тому же оказалось, что, когда ему было поручено подготовить выступление на торжественном собрании Академии, он был уличен в плагиате.91 По предложению Ломоносова, с Сальховым поступили весьма деликатно — подождали до истечения срока заключенного с ним контракта, предупредив его, что контракт с ним не будет возобновлен.92
Вследствие этого Сальхов подал прошение об увольнении, и 26 июня 1760 г. состоялось определение Канцелярии об удовлетворении его прошения.93
В деле увольнения Сальхова Ломоносов проявил себя как осмотрительный и дальновидный деятель. Именно благодаря ему Сальхову был выдан аттестат о его службе в Академии. Тауберт94 и Миллер потребовали этот документ обратно, утверждая, что за границей Сальхов воспользуется им в ущерб Академии. Дело в том, что некоторые из возвратившихся на родину академиков присоединяли свой голос к тем, кто устно и в печати выступали с наговорами на страну, где они ранее гостеприимно были приняты. В первой половине XVIII в. Европа буквально была наводнена антирусской литературой, полной злословия и злопыхательства. Подобные издания приносили немало хлопот нашим послам за границей.95 Тауберт, который управлял Академической канцелярией вместе с Ломоносовым и Я. Штелином, обратился, без ведома последних, в Адмиралтейств-коллегию с просьбой отобрать у Сальхова выданный ему диплом; но, пока распоряжение дошло до Кронштадта, тот уже покинул русский порт.96 «Г. Таубертом послана в Адмиралтейскую коллегию однем, без общего согласия, промемория, чтобы, в Кронштадте удержав Салхова, диплом отнять. Сие столько шуму, негодования и смеху в городе сделало, сколько с начала (существования Академии. — М. Р.) не бывало, и Сальхов не преминет уповательно отмщать свою обиду ругательными сочинениями о академическом правлении».97
Но Сальхов не переоценивал свои силы и, заняв в Германии скромное положение сельского врача, пытался сохранить добрые отношения с Петербургской Академией и быть ее корреспондентом.98 Зная лучше других о степени подготовки и научном уровне Сальхова, Ломоносов не чувствовал к нему неприязни. Те же, кто пытался посеять рознь между ними, обошлись с Сальховым самым неприглядным образом. Говоря об этом, автор Краткой истории о поведении Академической канцелярии писал: «Ломоносов с ним приятельски обходился и не дал себя привести на неповинного Салхова в огорчение».99
С отъездом Сальхова из России Химическая лаборатория вновь осталась без руководителя. До недавнего времени считалось, что Ломоносов, уходя из Лаборатории, совсем порвал с ней, однако опубликованные недавно документы свидетельствуют о том, что в течение почти года, пока из-за границы приехал новый профессор химии, Лабораторией управлял Ломоносов. В журнале Академической канцелярии записано: «Коллежский советник Ломоносов объявил, что он для произведения химических операций до выписания из-за моря профессора химии давать будет лаборатору Клемкену100 ».101
Еще до официального увольнения Сальхова, 25 мая Канцелярия, по инициативе Ломоносова, обратилась в Академическое собрание с предложением, чтобы ее члены назвали кандидатов на освобождающееся место.102 От представляемых кандидатов требовалось, чтоб они наряду с отличными знаниями в области химии были компетентны и в металургии, имея уже ученые труды и пользуясь «славой в ученом свете». Достойным кандидатом был признан прусский горный советник И. Г. Леман.103 Немногим более шести лет Леман состоял академиком и за этот короткий срок зарекомендовал себя не только как авторитетный ученый-исследователь, но и как общественный деятель. Он был одним из участников организации «Вольного экономического общества к поощрению в России земледелия и домостроительства», состоял одно время его секретарем104 и принимал участие в организационной деятельности Академии. В октябре 1766 г. была упразднена Канцелярия Академии, которая управляла ею свыше сорока лет. Вместо Канцелярии была учреждена Комиссия105 — орган, сходный с нынешним Президиумом Академии наук. В эту Комиссию вместе с Леонардом Эйлером и другими видными учеными вошел и Леман.
Личное участие Ломоносова в приглашении Лемана занять кафедру химии выразилось в составлении проекта контракта с ним. Основные пункты этого документа бесспорно принадлежат Ломоносову, хотя под проектом подписывались и два других советника Академической канцелярии — Тауберт и Штелин. Первый пункт проекта договора с Леманом гласит: «Обещается он к чести Академии и пользе российского народа приобретенным своим знанием и искусством по своей науке всяким образом споспешествовать и со всяким рачением и верностию исправлять подлежащую ему должность академика».106
Стремясь сочетать научно-исследовательскую работу с научно-педагогической, Ломоносов отразил это в пунктах 2 и 3 проекта контракта. Леману вменялось в обязанность «наставлять во всех частях своей науки верно и основательно» определенных к нему студентов с тем, чтобы они впоследствии могли принести пользу родной стране на научном или практическом поприще. К обязанностям Лемана относилось далее и составление пособия по минералогии и металлургии, которое должно было послужить руководством не только для академических студентов, но, переведенное на русский язык, и для «российского юношества» вообще. Кроме того, если обстоятельства того потребуют, то он «обещается и впредь труды свои прилагать в таковых российскому народу полезных сочинениях».107 Проект контракта предусматривал особое вознаграждение Леману за чтение публичных лекций, а также давал ему право «достаток имеющим охотникам читать приватно минералогию и пробирную науку», делая это, впрочем, без ущерба для «академических упражнений».
Занятый множеством других дел, Ломоносов тем не менее не переставал работать в своей домашней лаборатории,108 Уже прикованный к постели болезнью, которая свела его в могилу, он за несколько недель до кончины не написал, а продиктовал проект обращения к Сенату, где изложил свои соображения о том, кому следует поручить мозаичное дело, «ежели божескою судьбою от настоящей болезни жизнь моя пресечется».109
Организованное Ломоносовым производство на Усть-Рудицкой фабрике явилось важнейшим в смысле практической пользы результатом исследований, выполнявшихся им в Химической лаборатории. В изданном 14 декабря 1757 г. сенатском указе «О позволении профессору Ломоносову завесть фабрику для делания разноцветных стекол бисеру, стеклярусу и других галантерейных вещей» было прямо указано на огромную выгоду, которую принесут его достижения в прикладной химии.110
Свыше десятилетия работало это предприятие — детище Химической лаборатории, созданной Ломоносовым. На смертном одре он не переставал заботиться об его будущем. Однако за несколько дней до кончины он сказал академику Я. Я. Штелину, что после его смерти все сделанное им пойдет прахом. Это предсказание сбылось весьма скоро в отношении мозаичной фабрики. После смерти Ломоносова она захирела, и через три года ее закрыли.111 Химическая же лаборатория в течение многих десятилетий продолжала оставаться центром научных исследований.
Здесь проводил свои изыскания известный химик и минералог академик К. Г. Лаксман,112 113 участник знаменитой экспедиции П. Палласа.114 Продолжая дело Ломоносова, Соколов, кроме исследований по химии и химической технологии, читал в Лаборатории публичные лекции. С Лабораторией была связана и деятельность академика Я. Д. Захарова,115 разработавшего систему русской химической номенклатуры.
В 1793 г., через сорок пять лет после открытия Химической лаборатории, здание, в котором она помещалась, как и весь участок Ботанического сада, где она находилась, были проданы в частные руки. Здание в перестроенном виде и дом, в котором жил Ломоносов, сохранялись до Великой Отечественной войны. Во время войны они были разрушены.116
главным образом протекала в стенах университетов. Там, в химических лабораториях, которые они возглавляли, и были выполнены изыскания, прославившие русскую науку. Однако первенство принадлежит Лаборатории Ломоносова.
В 1898 г. русская научная общественность праздновала 150-летие со дня открытия Лаборатории, и организатор этих торжеств, профессор В. В. Марковников,117 во вступительной речи заявил: «Для нас эта лаборатория важна как праматерь всех русских лабораторий».118
Наша страна широко отмечала в 1948 г. 200-летие открытия первой Химической лаборатории Академии наук. В прессе был опубликован целый ряд статей, посвященных этому знаменательному событию.119 По инициативе академика И. В. Гребенщикова120 121 в том здании, где в течение первых десятилетий своего существования протекла деятельность Академии и где изо дня в день на протяжении четверти века трудился Ломоносов.
Примечания
1 См. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 651.
2 Там же, стр. 9.
3 Вавилов. 1) Физический кабинет, Физическая лаборатория, Физический институт Академии наук за 220 лет (Собрание сочинений, т. III, Работы по Философии и истории естествознания. Изд. АН СССР, М., 1956, стр. 472); 2) Очерк развития физики в Академии наук за 220 лет (там же, стр. 534).
4 Рихман, Георг-Вильгельм (1711—1753), выходец из Прибалтики, учился в Галльском и Иенском университетах и завершил свое образование в Петербургской Академии наук, куда в 1735 г. поступил студентом. Как писал он в автобиографии, «будучи в физическом департаменте, помогал профессору физики Крафту и, по его предводительству и совету, продолжал я учение физическое» (Пекарский Рихман стал ординарным академиком. Рихман принадлежал к наиболее близким друзьям Ломоносова. Их объединяли общие научные интересы и личные товарищеские отношения, которые отражены в его отчетах и переписке. Наиболее известны их совместные работы в области электричества (см. письмо к И. И. Шувалову — ПСС, т. 10, стр. 482). Но общие их интересы выходили далеко за пределы этой отрасли физики (см. письмо к Л. Эйлеру от 27 мая 1749, там же, стр. 466). Из отчета Ломоносова за 1753 г. видно, что Рихману были близки физико-химические изыскания, которыми его друг занимался главным образом. «С покойным профессором Рихманом, — писал Ломоносов, — делал химико-физические опыты в Лаборатории для исследования градуса теплоты, который на себя вода принимает от погашенных в ней минералов, прежде раскаленных» (там же, стр. 390).
Рихман погиб 26 июня 1753 г. во время опытов с атмосферным электричеством. В написанном Ломоносовым по этому поводу письме к И. И. Шувалову отмечены «согласие и дружба» обоих ученых (там же, стр. 484). Ломоносов проявил большую заботу о семье погибшего друга (см. письмо к государственному канцлеру М. И. Воронцову (там же, стр. 488)).
5 Ср.: В. Л. Ченакал. Русские приборостроители первой половины XVIII в. Лениздат, 1953, стр. 54 и сл.
6
7 Пекарский, т. I, стр. 459—460.
8 ПСС, т. 9, стр. 9—10.
9 Протасов, Алексей Протасьевич (1724—1796), анатом и физиолог. Сын солдата лейб-гвардии Семеновского полка, Протасов получил начальное образование в Александро-Невской семинарии, оттуда перешел в Академический университет, а затем учился в Лейдене. В 1751 г. Протасов был назначен адъюнктом, через двенадцать лет — экстраординарным, а в 1771 г. — ординарным профессором. Незаурядные способности Протасова Ломоносов разглядел, когда тот еще учился в Академическом университете. Из ряда документов видно, как Ломоносов ценил Протасова, оказывая ему действенную поддержку, в которой он, как и все академические питомцы, очень нуждался, так как одаренных молодых людей опасались академические заправилы Шумахер и Тауберт, воздвигавшие им на каждом шагу препятствия. Адъюнктом Протасов был назначен без права присутствовать на заседаниях Академического собрания. Когда же Ломоносов стал одним из руководителей Канцелярии, то по его инициативе она определила: «... адъюнкту Алексею Протасову ходить в оное собрание и по примеру прочих адъюнктов иметь заседание в том собрании, и профессорскому собранию о том ведать, а ему, Протасову, в Академической канцелярии об оном объявлено октября 14 дня 1759 году» (ПСС, т. 10, стр. 209—210). О Протасове см.: М. А. . П. А. Загорский и первая русская анатомическая школа. M., 1950, стр. 18—26; Т. А. Лукина. Алексей Протасьевич Протасов (рукопись).
10 Материалы, т. V, стр. 29.
11 Академии, Ломоносов вынужден был получать в счет жалования не деньги, а изданные Академией книги. В одном его прошении (ноябрь 1743 г.) мы читаем: «Академию наук всепокорно прошу, дабы повелено было, для расплаты долгов и для моего пропитания выдать из книжной палаты книгами, какими мне потребно будет, по цене на восемьдесят рублев» (Материалы, т. V, стр. 978). Полученные книги академики продавали по цене, значительно меньшей номинала.
12 Нартов, Андрей Константинович (1680—1756), проявил себя как одаренный техник и изобретатель и обратил на себя внимание Петра I, назначившего его личным токарем в своей дворцовой токарной мастерской. В Академии наук Нартов служил с 1736 г., заведуя механической мастерской. (О нем см.: Ф. Н. Загорский, А. К. Нартов — выдающийся машиностроитель XVIII в. М. 1957).
Нартов возглавил недовольных в Академии порядками, заведенными Шумахером, и добился расследования его деятельности. Об этом Ломоносов рассказал в «Краткой истории о поведении Академической канцелярии»: «Нартов, уведав от академических многих служителей, а паче из жалобы от профессора Делиля о великих непорядках, напрасных убытках и о пренебрежении учения российского юношества, предприял все сие донести блаженныя памяти государыне императрице Елизавете Петровне, когда она изволила быть в Москве для коронования... Нартов отвез в Москву и подал оное доношение е. в., по которому советник Шумахер и с ним нотариус Гофман и книгопродавец Прейсер взяты под караул, и учреждена в Академии следственная комиссия... Сперва комиссия зачалась было горячо, однако вскоре вся оборотилась на доносителей, затем что в комиссию, а особливо ко князю Юсупову, писал за Шумахера сильный тогда при дворе человек иностранный. Не исполнено ничего, что требовали доносители по силе именного указа и по самой справедливости, то есть не опечатаны все нужные департаменты, на кои большее было подозрение, а в запечатанные ходил самовластно унтер-библиотекарь Тауберт, сорвав печать и выносил письма. Доносители не допущены были по силе именного указа о той комиссии к разбору писем и вещей, и словом никакой не употреблено строгости по правосудию, а доносители без всякой причины арестованы. Шумахер выпущен из-под аресту. Наконец уговорены были с Шумахеровой стороны бездельники из академических нижних служителей, кои от Нартова наказаны были за пьянство, чтобы, улуча государыню где при выезде, упали ей в ноги, жалуясь на Нартова, якобы он их заставил терпеть голод без жалованья. Сие они сделали, и государыня по наговоркам Шумахерова патрона указала Нартова отрешить от Канцелярии и быть в ней Шумахеру главным по-прежнему» (ПСС, т. 10, стр. 276—278).
13 , стр. 45.
14 А. Будилович. М. В. Ломоносов как натуралист и филолог. С приложениями, содержащими материалы для объяснения его сочинений по теории языка и словесности. СПб., 1869, стр. 40.
15
16 Там же, стр. 14.
17 Там же, стр. 15.
18 Там же, стр. 19.
19 Там же, стр. 22.
20 в 1731 г. в качестве адъюнкта и помогал Делилю не столько в астрономических наблюдениях, сколько в вычислениях. В 1735 г. назначен экстраординарным профессором. В Академии выполнял и административные обязанности, дважды занимал пост конференц-секретаря — с 1742 по 1746 г. и с 1749 до конца жизни. Винсгейм занимался и картографическими работами, принимая участие в составлении Большого атласа России (1745), над усовершенствованием которого много трудился Ломоносов, когда возглавлял Географический департамент. После того как Академию покинули Г. Гейнзиус (1709—1769), а затем и Делиль, Винсгейм возглавлял кафедру астрономии и числился руководителем работ, проводившихся в Географическом департаменте. Винсгейм читал академическим студентам лекции по астрономии и занимался популяризацией науки. В 1737 г. им был составлен «Атлас, сочиненный к пользе и употреблению юношества и всех читателей ведомостей (газет, — М. Р.) и исторических книг».
21 Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 12.
22 Протоколы Конференции, т. II, стр. 103.
23 ПСС, т. 9, стр. 28.
24 747, л. 13.
25 Материалы, т. VIII, стр. 132.
26 Разумовский, Кирилл Григорьевич (1728—1803), на посту президента формально числился пятьдесят два года, но в течение последних тридцати лет фактически никакого участия в работе Академии наук не принимал, да и до того он не часто бывал в Академии, занятый придворными обязанностями. Избранный в 1750 г. гетманом Украины, Разумовский бывал в столице только наездами и уделял Академии еще меньше внимания. Хотя с уничтожением в 1764 г. гетманства Разумовский переехал опять в Петербург, но по-прежнему не вникал глубоко в академические дела, к тому же с воцарением Екатерины II он, как и многие вельможи прошедшего царствования, оказался почти не у дел.
Отношения Ломоносова и Разумовского отражены в не малом количестве документов, о которых речь будет ниже. При всех недостатках Разумовского он имеет и заслуги в истории Академии, в частности своим доброжелательством и во многих случаях прямой поддержкой Ломоносова, которого высоко ценил как ученого и писателя. Особо следует отметить участие Разумовского в издании собрания сочинений Ломоносова (1751 г.) — чести, которой собственно не удостоился ни один член Академии до того. Не забудем, что не прошло еще и десяти лет с тех пор, как Ломоносов стал адъюнктом. С своей стороны Ломоносов относился с большим почтением к Разумовскому и высоко ставил его личные качества, которыми он снискал к себе искреннее уважение со стороны почти всех академиков, несмотря на то что терпели они от Шумахера и Тауберта, самовластия которых Разумовский не укротил.
27 Вот что писал Эйлер Шумахеру менее чем через месяц после назначения Разумовского президентом: «Столь желанное и неожиданное известие о новом солнце счастья, которое взошло над Академией, вызвало у меня такую неописуемую радость, что я решил без промедления с этой же почтой отправить поздравительное письмо новому президенту г-ну графу Разумовскому, хотя я еще не в состоянии ответить что-нибудь определенное на те почетные предложения, которые он сделал мне через г-на Теплова» (Архив АН СССР, ф. 1, оп. 3, № 34, лл. 177—178).
28 , т. II, стр. XXIII.
29 ПСС, т. 10, стр. 312—313. О нерадивости Разумовского говорили тогда во всем Петербурге. («Сон виденный в 1765 году». — «Русский архив», 1873, кн. 11, стр. 1912—1913).
30 ПСС, т. 10, стр. 495.
31 Там же, стр. 520.
32 «По рассмотрении оных профессорских доношений с ответами советника Шумахера, потребовал я указом от всех профессоров письменного изъяснения, имеют ли они на советника Шумахера еще какие жалобы или доказательства, кроме тех, что в доношениях своих на него показывали? — но они не только ни малейшего на то доказательства не представили, да напротив того, объявили, что на советника Шумахера никаких жалоб не имеют... Такими непорядочными движениями не только великий вред Академии причинили, но и правительствующий Сенат так, как высокое в государстве правление, своими клеветами на советника Шумахера и Канцелярию дерзновенно и нерассудно оболгали. И потому какого они, профессоры, по регламентам и указам е. и. в. подлежат штрафа, то отдаю на благорассудное рассмотрение правительствующего Сената, а мое мнение при том представляю покорнейше:
«Понеже почти все профессоры люди иностранные и российскому языку так мало искусны, что многие о себе обявили, коим образом они и сами того не знали, в чем при доношениях своих своеручно подписались; притом же не думали, чтоб из сего какие худые следства произойти могли, а увидя проступку свою, весьма раскаивались и о таком безрассудном дерзновении своем сожалели, — то я за потребно рассуждаю от указного штрафа их освободить; но вместо того всем им, при сильном выговоре, накрепко запретить, дабы они впредь в такие дела не вступали, но более бы в делах звания своего упражнялись так, как умным ученым и честным людям надлежит» (Материалы, т. VIII, стр. 490—491).
33 Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 747, л. 18.
34 ПСС, т. 9, стр. 40.
35 В. . Полуторастолетие русской Химической лаборатории. Речь, произнесенная в годичном собрании имп. Общ. любителей естеств., антроп. и этногр. 15 октября 1898 г. (Ломоносовский сборник. Материалы для истории развития химии в России. М., 1901, стр. 2).
П. М. Лукьянов. История химических промыслов и химической промышленности в России до конца XIX в., т. I. Изд. АН СССР, М. — Л., 1948, стр. 436; А. Ф. . Первая русская научная химическая лаборатория. — Природа, 1947, № 10, стр. 71; С. А. Погодин. Двухсотлетие лаборатории М. В. Ломоносова. — Химическая промышленность, 1948, № 10, стр. 16, В. П. Барзаковский Раскин. Первая научно-исследовательская лаборатория в России (к 200-летию основания М. В. Ломоносовым Химической лаборатории Академии наук). — Заводская лаборатория, 1949, т. XV, № 5, стр. 625.
36 В. П. Барзаковский Раскин. 200 лет Химической лаборатории М. В. Ломоносова (Наука и жизнь, 1949, № 1, стр. 36); Н. А. Фигуровский. Первая научная химическая лаборатория в России. М., 1950, стр. 26.
37 —73.
38 М. А. Безбородов. Борьба Ломоносова за создание первой научной химической лаборатории в России (к 200-летию со дня основания). — Стекло и керамика, 1948, № 9, стр. 9.
39 Н. М. . Описи Химической лаборатории Ломоносова. — «Ломоносов», III, стр. 265 и сл.
40 В. П. Барзаковский и Н. М. . Оборудование Химической лаборатории Ломоносова. — Там же, стр. 132.
41 С. Л. Соболь. История микроскопа и микроскопических исследований в России в XVIII в. Изд. АН СССР. М., 1949, стр. 181 и сл.
42 Раскин. Описи Химической лаборатории Ломоносова. — «Ломоносов», III, стр. 265.
43 ПСС, т. 9, стр. 34.
44 Билярский
45 См. Генеральный список учеников гимназии. — Материалы, т. VIII, стр. 333.
46 Там же, т. V, стр. 9 и 896; т. VII, стр. 219.
47 Там же, т. VII, стр. 416 и 459.
48 Там же, т. IX, стр. 440.
49
50 Там же, стр. 445.
51 ПСС, т. 9, стр. 44.
52 Там же, стр. 45.
53 Материалы, т. IX, стр. 732.
54
55 Материалы, т. IX, стр. 743.
56 Там же, стр. 739.
57 Там же, т. X, стр. 291.
58 ПСС, т. 9, стр. 49.
59
60 Подробней о работах Ломоносова над красками см.: П. М. Лукьянов и Н. М. Раскин— «Ломоносов», III, стр. 319 и сл.
61 ПСС, т. 9, стр. 48—49.
62 Там же.
63 «Лаборатория Ломоносова, — писал С. А. Погодин в цитированной работе, — была первой не только в России, но и во всем мире химической лабораторией, в которой научно-исследовательская работа гармонично сочеталась с учебной. На Западе первая лаборатория подобного типа была учреждена Юстусом Либихом (1803—1873) в 1824 г., т. е. более чем на 80 лет позднее» (ук. соч., стр. 18).
64 См.: В. П. и Н. М. Раскин. Оборудование Химической лаборатории Ломоносова. — «Ломоносов», III, стр. 204.
65 Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 137, л. 733.
66 —1760), с 1753 г. — адьюнкт математики.
67 Федоровский, Иван Никифорович, по окончании Университета определен переводчиком в Академии наук.
68 Клементьев, Василий Иванович (1731—1759), впоследствии помощник Ломоносова по Химической лаборатории.
69 Материалы, т. X, стр. 302.
70 См.: Н. М. . Василий Иванович Клементьев — ученик и лаборант М. В. Ломоносова. Изд. АН СССР, М. — Л., 1952.
71 В. И. Смирнов и Е. С. . Михаил Софронов русский математик середины XVIII в. Изд. АН СССР, 1954.
72 ПСС, т. 9, стр. 54.
73 См.: В. К. Макаров— Л., 1950.
74 См. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 683.
75 Там же, стр. 75.
76 «С. -Петербургские ведомости», 1751, № 36 от 3 мая, стр. 286.
77 Материалы, т. IX, стр. 129.
78 —616.
79 Шувалов, Иван Иванович (1727—1797), видный деятель просвещения в России, племянник генерал-фельдмаршала, известного артиллериста П. И. Шувалова (1710—1762). Благодаря усилиям последнего и его жены Мавры Егоровны (1708—1759), игравшей видную роль при дворе, И. И. Шувалов стал фаворитом Елизаветы Петровны. Но в отличие от других подобных временщиков, Шувалов использовал свое положение не в личных корыстных целях (он решительно отклонил предложенные ему царицей обширные поместья и графский титул), а на содействие культуре и просвещению, и это сблизило с ним Ломоносова, который находил в нем поддержку в борьбе с своими недругами. Видя в Шувалове непреклонного поборника отечественной культуры, Ломоносов воспел его в своих поэтических произведениях. Между Ломоносовым и Шуваловым была большая переписка. До нас дошли лишь письма Ломоносова, сохранившиеся в личном архиве Шувалова. Эти документы отражают их личные отношения и являются ценным источником, содержащим единственные в своем роде автобиографические сведения. Вместе с тем эти письма проливают яркий свет на окружение Ломоносова и представляют собой важные материалы для изучения истории Академии наук.
После воцарения Екатерины II положение Шувалова при дворе было подорвано, и он вынужден был уехать за границу, где провел свыше десяти лет. По возвращении на родину (1777 г.) Шувалов деятельно занимался вопросами науки и культуры. Он был одним из основателей Российской Академии, открытой в 1783 г. В 1776 г. избран почетным членом Петербургской Академии наук.
80 «Обычно, — писал академик Б. Д. Греков, — принято думать, что Ломоносов стал историком поневоле, по „всемилостивейшему повелению“, переданному ему в Москве в 1753 г. через И. И. Шувалова. Формально, конечно, это так и было. Но нужно сказать, что Ломоносов не мог относиться безразлично к прошлому своего народа и доказал это еще до „повеления“ Елизаветы Петровны» (Академик Б. Д. Греков — Изв. АН СССР, Отд. общ. наук, 1937, № 1, стр. 195—196).
81 Сальхов, Ульрих-Христофор (Salchow, Ulrich-Christofor, 1722—1787), с 1755 по 1760 г. — действительный член Петербургской Академии наук.
82 История АН, стр. 256.
83 ПСС, т. 9, стр. 59.
84 Дахриц, Карл (Dachritz, Carolus). Диссертация Дахрица была прислана под девизом: «Igneus est salis vigor et coelestis origo» («Силой подобна огню и небесное соль порождение»).
85 «Сего августа 18 дня (1754) в ординарном академическом собрании, г. советник и профессор Ломоносов объявил, что за другими делами профессию химии отправлять более не в состоянии и что надлежит на его место выписать из-за моря другого химика, к чему он представил, яко достойного, автора диссертации для премии в Академию присланной под знаком „Igneus etc.“» (П. Пекарский. Дополнительные известия для биографии Ломоносова. — Приложение № 7 к 8 тому Записок АН, стр. 64).
86 Шлаттер, Иван Андреевич (1708—1768), автор ряда широко распространенных в XVIII в. произведений по горному делу, из которых наиболее известно «Обстоятельное наставление рудному делу» (СПб., 1760).
87 П. . Дополнительные известия для биографии Ломоносова, стр. 64. Подробней об этом см.: ПСС, т. 9, стр. 670 и сл.
88 На запрос конференц-секретаря Академии Г. -Ф. Миллера Эйлер отвечал: «Г-н доктор Сальхов кажется не только способным, но и образованным человеком. Он родом с острова Рюгена и будет лет около сорока. Предложение, не имеет ли охоты отправиться в Петербург, он выслушал с радостью, потому что у него здесь мало надежды на получение места по своей науке химии, и живет он без службы. Так как искусные химики чрезвычайно редки, то я едва верю, чтобы можно было найти способного человека. У него только жена, и его бы можно было приобрести на недорогих условиях». И в другом письме: «Этот человек чем далее, тем более мне нравится, и я надеюсь, что императорская Академия будет вполне довольна этим приглашением» (П. Пекарский. Дополнительные известия для биографии Ломоносова, стр. 66).
89
90 Там же, стр. 63.
91 История АН, стр. 256.
92 ПСС, т. 9, стр. 64—65.
93 Там же, стр. 65—66.
94 —1771), питомец Академической гимназии и Университета. Находясь в родстве с Шумахером (был женат на его дочери), Тауберт был правой рукой начальника Академической канцелярии и не по заслугам выдвигался в Академии, заняв место одного из ее руководителей. Ничего не сделав в науке, он благодаря Шумахеру стал адъюнктом по истории (1738). В Академии занимал должность библиотекаря (унтер-библиотекарь). Когда Шумахер одряхлел и в Канцелярии стали коллегиально управлять четыре советника, кроме Шумахера, ими были Ломоносов, Штелин и Тауберт, то последнему были поручены подсобные академические предприятия, за исключением тех, которые составляли так называемую Академию художеств (об этом подробней см. гл. IX). В распоряжении Разумовского (март 1758 г.) о распределении обязанностей между советниками Канцелярии сказано: «Понеже надворному советнику, г-ну Штелину по силе учиненного апреля 30 числа прошлого 1757 году определения поручены в смотрение принадлежащие к Академии художеств департаменты, того ради протчие за тем мастерские палаты, а именно: типографию, словолитную и пунцонную, механическую лабораторию, переплетную и книжную лавку иметь в особливом же смотрении коллежскому советнику ассесору г. Тауберту, и рассматривая прилежно недостатки оных департаментов и что до приведения оных в наилучшее состояние касаться может, представлять для общего ж рассуждения и определения в Канцелярии» (Билярский, стр. 368). Но Тауберт не менее, чем его тесть, стремился к единовластию и, где только мог, обходил Канцелярию, теперь уже коллегиальный орган управления Академией. На этой почве у Ломоносова с ним постоянно возникали трения, о которых речь будет в следующих главах.
95 См., например: М. И. Радовский— Л., 1959, стр. 40.
96 См. Примечание к т. 9 ПСС, стр. 680.
97 ПСС, т. 10, стр. 229.
98 См. Примечание к т. 9 ПСС, стр. 680.
99 ПСС, т. 10, стр. 286.
100
101 ПСС, т. 9, стр. 67.
102 Там же, стр. 65.
103 Леман, Иоганн-Готлиб (Lehman, Johann Gottlob, 1700—1767), действительный член Петербургской Академии наук с апреля 1761 г.
104 А. И. . История имп. Вольного экономического общества с 1765 г. до 1865 г. СПб., 1865, стр. 3, 7, 640, 648.
105 ПСЗ, т. XVII, № 12780, стр. 1037.
106 ПСС, т. 9, стр. 67—69.
107 На русском языке были изданы следующие произведения Лемана: «Опыт генеральной орографии, или описания главнейших по земному нашему шару простирающихся гор, читанный сентября 23 дня 1762 года в публичном собрании имп. Академии наук Иоанном Готлобом Леманом». СПб., 1762 и «Пробирное искусство, сочиненное Иоганом Готлобом Леманом, С. Петербургской Академии наук членом. А переведено с немецкого языка гиттерфервальтером Алексеем Гладким» СПб., 1772.
108 Сидоров. Усть-Рудицкая фабрика М. В. Ломоносова. Изв. АН СССР. Отд. общ. наук, 1937, № 1, стр. 149 и сл.; В. К. Макаров. Домашняя химическая лаборатория Ломоносова. — «Ломоносов», III, стр. 347 и сл.; гл. V (Фабрика в Усть-Рудицах) кн. М. А. Безбородова «М. В. Ломоносов и его работа по химии и технологии силикатов» (Изд. АН СССР, 1948, стр. 174 и сл.).
109
110 ПСЗ, т. XIII, № 10057, стр. 750—751.
111 См. Примечания к т. 9 ПСС, стр. 717.
112 Лаксман, Кирилл Густавович (1737—1796), академик с 1770 г.; с 1781 г. — почетный член Академии.
113 Соколов Никита Петрович (1748—1795), с 1783 г. — адъюнкт, а с 1787 г. — ординарный академик; с 1792 г. — почетный член Академии.
114 —1811), натуралист и путешественник; академик с 1767 г. Результаты названной экспедиции изложены в его широко известном трехтомном произведении «Путешествия по разным провинциям Российского государства» (СПб., 1773—1788).
115 Захаров, Яков Дмитриевич (1765—1836), с 1740 г. — адъюнкт, а с 1798 г. — ординарный академик.
116 А. Н. Петров. К вопросу о местонахождении и судьбе Химической лаборатории Ломоносова. — «Ломоносов», III, стр. 338.
117 —1904), ученик А. М. Бутлерова, занял его кафедру химии в Казанском университете, когда тот был избран в академики и переехал в Петербург. С 1873 г. — профессор Московского университета, где построил новую химическую лабораторию и ввел коренные изменения в преподавании химии.
118 Ломоносовский сборник. Материалы для истории развития химии в России, стр. 16.
119 В. П. Барзаковский и Н. М. . 200 лет Химической лаборатории М. В. Ломоносова. — Наука и жизнь, 1949, № 1, стр. 36—39; В. П. Барзаковский и Н. М. Раскин— Заводская лаборатория, 1949, т. XV, № 5, стр. 625—628; М. А. Безбородов. М. В. Ломоносов и первая научная химическая лаборатория в России 1748—1948 гг. Минск, 1949, 24 с.; С. А. Погодин. Двухсотлетие лаборатории М. В. Ломоносова. — Химическая промышленность, 1948, № 10, стр. 304—307; А. Ф. . Первая русская химическая научная лаборатория (тезисы доклада). — Труды совещания по истории естествознания 24—26 декабря 1946 г. М. — Л., 1948, стр. 260—261; М. А. Безбородов. Борьба Ломоносова за создание первой научной химической лаборатории в России (к 200-летию со дня ее основания). — Стекло и керамика, 1948, № 9, стр. 9—12.; А. Ф. Капустинский— Природа, 1947, № 10, стр. 71—80; А. А. Морозов. Основатель русской химии. К 200-летию первой русской химической лаборатории. — Правда севера (Архангельск), 1948, 31 октября, № 217; Н. А. Фигуровский. Первая научная химическая лаборатория в России. — Огонек, 1948, № 42, стр. 24.; М. А. . Ломоносов и первая научная химическая лаборатория в России (1748—1948). — Известия АН БССР, 1949, № 1, стр. 51—64; Ф. А. Деркач и А. П. Преварський— Науковi записки Львiвського державного унiверситету iменi Івана Франка, серiя хiмiчна, 1949, т. XIII, вып. 2, стр. 137—145.; И. И. Жуков, В. П. Барзаковский, Н. М. Раскин— первая научно-исследовательская и учебная химическая лаборатория в России. — В кн.: Вопросы истории отечественной науки. Общее собрание АН СССР, 5—11 января 1949 г., М. — Л., 1949, стр. 275—288; А. Е. Арбузов. Великий русский ученый М. В. Ломоносов. (К 200-летию основания первой химической лаборатории в России). — Казань, 1950, стр. 36.; А. Буянов. Ломоносовская лаборатория. — Техника молодежи, 1950, № 5, стр. 11; Н. А. . Первая научная химическая лаборатория в России. — Химия в школе. Методический сборник, вып. IV, М., 1950, стр. 122—152.
120 Гребенщиков, Илья Васильевич (1887—1953), видный советский специалист в области химии силикатов и технологии оптического стекла. В Академию избран в 1932 г.; с 1947 г. — уполномоченный Президиума АН СССР по Ленинграду.
121 Р. И. Каплан-Ингель Барзаковский. Макет химической лаборатории Ломоносова. — «Ломоносов», III, стр. 339 и сл.