Затем из других химических опытов Ломоносова особенно интересными представляются опыты, сделанные им в 1756 году: они показывают нам воззрения его на явления горения. На последних необходимо остановиться, так как они представляются совершенно отличными от флогистических взглядов, согласно которым при горении или при обжигании металла уходит флогистон и остается пепел или окалина металла. Первые мысли Ломоносова по этому предмету находим мы в сохранившихся среди рукописей его 276 заметках, относящихся к 1741 или 1742 году и представляющих собой тот сырой материал, из которого впоследствии развились его теоретические воззрения и диссертации. Приведу из этих заметок следующие: «35. Так как тела, увеличивающиеся в весе при обжигании (окалины), теряют снова вес после восстановления, то ясно, что привес в них произошел не от огня: обе операции делаются ведь при помощи огня. — 120. Если бы тепловая материя входила в состав окалин, то сами окалины, вынутые из огня, оставались бы накаленными; следовательно, или материя эта не вступает в состав их, или в соединение входит не тепловая материя. — 152. Обожженный свинец уменьшается массою и увеличивается весом». В этих заметках ясно сказывается неудовлетворенность Ломоносова общепринятыми в то время воззрениями и объяснением явлений обжигания металлов при помощи флогистона.
В 1744 году Ломоносов, как я сказал, написал диссертацию «Размышления о причине теплоты и холода», где высказывает мнение о теплоте, как о движении частичек нагреваемого тела; там же мы находим соображения и о тех химических процессах, которыми сопровождаются явления горения. Ломоносов указывает, что Р. Бойль первый показал, что при обжигании металлов увеличивается вес их, и объяснял это увеличение веса соединением с металлами весомой части пламени, материи огня. Ломоносов подвергает критическому рассмотрению эти мнения Бойля и приходит к тому заключению, что опыты его нисколько не доказывают существование огненной материи; увеличение же веса обжигаемого металла, если вообще и происходит, то потому, что к обжигаемому телу во время процесса обжигания присоединяются частички воздуха или какой-нибудь другой материи, подобно тому как при накаливании металла в пламени серы происходит увеличение веса его, но не от огненной материи, а от частичек кислоты серы, соединяющейся с металлом. Это же объяснение образования окалин, т. е. что они получаются при соединении металла с воздухом, приведено и в письме Ломоносова к Эйлеру от 5 июля 1748 года. Но этому объяснению Ломоносова противоречили, однако, как он об этом и писал Эйлеру, опыты Р. Бойля. Эти опыты, сделанные в 1673 году, заключались в том, что Бойль брал стеклянные реторты, клал в них свинец или олово, заплавлял герметически на огне горлышко реторты и взвешивал их. При нагревании такой реторты свинец переходил в окалину; когда, после двухчасового нагревания, он открывал запаянный кончик реторты, воздух с шумом врывался в нее — признак того, как указывает Бойль, что реторта была действительно герметически запаяна — и при вторичном взвешивании оказывалась прибыль веса. Отсюда Бойль заключил, что материя огня проходит через стекло и соединяется с металлом. Эти-то опыты Ломоносов повторил в 1756 году и, как он сам пишет в ежегодных отчетах о своих занятиях, со следующим результатом: «Между разными химическими опытами, которых журнал на 13-ти листах, деланы опыты в заплавленных накрепко стеклянных сосудах, чтобы исследовать, прибывает ли вес металлов от чистого жара. Оными опытами нашлось, что славного Роберта Боила [В отчете Ломоносова, писанном не собственноручно, но переписанном, вероятно, кем-либо из студентов, стоит вместо Боила, как было несомненно написано Ломоносовым, Биила. Это имя первыми исследователями рукописей Ломоносова было прочитано «Бициа», вероятно по незнакомству их с исследованиями «Бойля»; отсюда почти во всех цитатах этого места вместо «Боила» встречается «Биция».] мнение ложно, ибо без пропускания внешнего воздуха вес сожженного металла остается в одной мере». Последнее обстоятельство — пропускание внешнего воздуха — и было причиною того, что у Бойля, вскрывавшего всегда свои реторты перед взвешиванием, наблюдалось увеличение веса. Таким образом опыты Ломоносова с полною определенностью показали, что образование окалины происходит именно от соединения металла с воздухом при прокаливании. Результат этот чрезвычайно важен: истинное объяснение явлений горения, как соединения горящего или обжигаемого тела с кислородом воздуха, принадлежит Лавуазье, который начал свои классические исследования именно с повторения опытов Бойля и в 1773 году, через 17 лет после Ломоносова, получил совершенно такой же результат; Лавуазье затем изучил те изменения, которые происходят с воздухом при обжигании металлов, и вывел отсюда верное объяснение явлений горения. Опыты Лавуазье стали всемирно известными и повторяются в каждом учебнике химии, об опытах же Ломоносова никто не знает, и даже русские химики не находят нужным упоминать о них; а между тем, как мы видим, Ломоносов был несомненно предшественником Лавуазье и, если бы он мог всецело посвятить себя химии, то может быть дошел бы и до верного объяснения явлений горения. Ломоносов хотел собрать все свои опыты над горением в диссертации об увеличении веса тел при горении; но, по-видимому, она не была им написана, так как о ней не упоминается в протоколах конференции и ее не удалось найти среди оставшихся после него бумаг.
— к теории флогистона. Как мы видели, в явлениях горения и обжигания он являлся безусловным противником флогистического объяснения их. Но в том же 1745 году, когда были прочитаны в конференции Академии его размышления о причине тепла и холода. он написал, для получения профессуры, диссертацию «о светлости металлов», где на каждой странице по нескольку раз попадается флогистон и где Ломоносов представляется ярым приверженцем теории флогистона! Однако такая полная перемена взглядов на протяжении нескольких недель находит себе простое объяснение. Из протоколов заседаний конференции видно, что диссертация о причинах тепла и холода была возвращена автору для исправления и академики особенно неодобрительно и резко высказались о той именно части работы, где Ломоносов критикует Бойля и опровергает мнение его об огненной материи. Для получения профессорского звания, очевидно, надо было представить сочинение, которое не могло бы вызвать осуждения со стороны академиков, подобно всем ученым того времени считавших теорию флогистона истиною. В этом я и вижу причину того, что диссертация о светлости металлов написана в духе теории флогистона: в ней Ломоносов как бы старался загладить неблагоприятное впечатление, произведенное работой о теплоте и холоде. Совершенно подобная же причина побудила его написать диссертацию о селитре по правилам флогистической химии: в Берлинской Академии члены были последователями, некоторые — даже учениками Сталя. Кроме этих, есть еще другие работы Ломоносова, где применяется флогистон: это — его «Слова» на публичных заседаниях Академии, как «Слово о происхождении света, новую теорию цветов представляющее», «Слово о рождении металлов от трясения земли». Употребление в них понятия о флогистоне вызвано было, по моему мнению, стремлением Ломоносова быть вполне понятным своим слушателям, так как простая теория флогистона в то время несомненно была очень широко распространена среди образованных людей. В общем я прихожу к заключению, что Ломоносов, когда это было возможно, обходился без флогистона, но пользовался им, когда этого требовали интересы его слушателей или собственные. Укажу, что Ломоносов не опубликовал подробно своих взглядов на явления, сопровождающие обжигания металлов, вероятно по высказанной в письме к Эйлеру от 5 июля 1748 года причине: «Хотя все это мог бы опубликовать... однако боюсь: может показаться, что даю ученому миру незрелый плод скороспелого ума, если выскажу многие новые взгляды, по большей части противоречащие принятым великими мужами».
В заключение этих немногих слов, посвященных деятельности Ломоносова в химии, остановимся еще на одном моменте ее — именно на высказанном им «всеобщем законе природы», который можно назвать законом сохранения веса вещества и энергии. Впервые мы находим формулировку его в письме Ломоносова к Эйлеру 5 июля 1748 года, в следующих выражениях: «Omnes autem, quae in rerum natura contingunt, mutationes ita sunt comparatae, ut si quid alicui rei accedit, id alteri derogatur. Sic quantum alicui corpori materiae additur, tantumdem decedit alteri, quot horas somno impendo, totidem vigiliae detraho, etc. Quae naturae lex cum sit universalis, ideo etiam ad regulas motus extenditur: corpus enim quod impulsione ad motum excitat aliud, tantum de suo amittit, quantum alteri а se moto impertit». Публично в первый раз Ломоносов высказал этот закон в недавно найденной диссертации «Об отношении массы и веса» (1758), на латинском же языке: опубликовать свой закон он решился, вероятно, после многочисленных химических опытов, сделанных им количественно с 1749 года и доказавших справедливость его всеобщего закона. По-русски мы находим этот закон в «Рассуждении о твердости и жидкости тел» (1760), где он дан в таких выражениях: «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому. Так, ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте; сколько часов положит кто на бдение, столько же сну отнимет. Сей всеобщей естественной закон простирается и в самые правила движения: ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оные у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает». Первоначально мысль о сохранении вещества и энергии была высказана великими философами XVII и XVIII века, как нечто аксиомное, само собою подразумевающееся. У химиков намеки на сохранение вещества встречаются у Бойля, но Ломоносов был первым, высказавшим «всеобщий закон природы» совершенно ясно и, главное, подтвердившим его количественными опытами, среди которых наиболее доказательными являлись, конечно, опыты превращения металлов в окалины в запаянных сосудах. Обычно считается, что закон сохранения веса вещества впервые предложен Лавуазье; последний, однако, никогда не называл его всеобщим законом природы и упомянул об этом лишь между прочим в своем «Элементарном руководстве химии» (1789). Здесь после описания явлений брожения виноградного сахара, распадающегося при этом на углекислоту и винный спирт, вес которых равен весу взятого сахара, Лавуазье продолжает: «Так как ничто не творится, ни в искусственных процессах, ни в природных, и можно выставить положение, что во всякой операции имеется одинаковое количество материи до и после операции, что качество и количество начал остались теми же самыми, произошли лишь изменения. На этом положении основано все искусство делать опыты в химии: необходимо предполагать во всех действительное равенство между началами исследуемого тела и получаемого из него анализом». Закон сохранения веса вещества при химических реакциях подвергался проверке много раз в XIX и начале нынешнего столетия и теперь может считаться правильным в пределах тысячных долей миллиграмма. Что же касается до закона сохранения энергии, то этот закон стал общепризнанным не ранее второй половины прошлого столетия. Нечего и говорить, что закон Ломоносова прошел совершенно незамеченным русскими химиками, подобно всем другим открытиям и замечательным мыслям Ломоносова.
Итак мы видим, что Ломоносов был среди химиков-флогистиков представителем того направления химии, на которое она вступила через полтора века после него. Все его новые начинания, все его теории и мысли, оказавшиеся столь плодотворными впоследствии, остались бесплодными, прошли незамеченными современниками. Невольно напрашивается вопрос: отчего же это произошло? Я думаю, что главная причина этого лежит в том, что по всему складу научной мысли Ломоносов был слишком далеко впереди своего времени. Обычно, как мы это видим из истории науки, новые мысли распространяются среди ученых только тогда, когда они лишь немного впереди общепризнанных и опираются на них: тогда налицо имеется благоприятный психологический момент, и высказывающие их люди становятся научными вожаками, за которыми идут другие. Ломоносов же слишком опередил ученых своего времени, и потому значение его новых мыслей было им совершенно непонятно. То обстоятельство, что в России в то время мало кто мог вообще следить за ходом научной мысли, мне кажется, не имеет в данном случае большого значения, так как главные диссертации Ломоносова были опубликованы на латинском языке и были поэтому доступны западноевропейским ученым. В общем же мы не можем не присоединиться к мнению, высказанному в начале 1912 года президентом Американского Химического Общества, взявшим работы Ломоносова темой своей речи на годичном заседании Общества — что в лице Ломоносова к ограниченному числу великих людей всего мира присоединился химик первой величины и личность удивительной мощи и разносторонности.
его новые идеи и гипотезы. Ломоносов — один из первых ученых, имевший правильный взгляд на образование жил рудных месторождений и установивший понятие об их возрасте, что обычно приписывается Вернеру и Прайсу: он за несколько лет до них в прибавлении к своей металлургии (написанной в 1742, напечатанной же в 1763 году) «О слоях земных» считает, что жилы бывают разного возраста, что доказывается пересечением одних жил другими, существованием пустых трещин — будущих жил, и что жилы неодинакового возраста несут и разные минералы. В тесной связи с теориями образования жил находится рассуждение Ломоносова «О рождении металлов от трясения земли» (1758). Землетрясения Ломоносов подразделяет на четыре типа и, между прочим, научно устанавливает волнообразные колебания земной поверхности (что обычно приписывается Юнгу в начале прошлого столетия), а также — нечувствительные землетрясения, действие которых сказывается лишь с течением времени. Им Ломоносов придает огромное значение и видит их проявление на наклонном положении земных слоев, которые должны были бы быть горизонтальными, на разрушенных каменистых породах, на горах и долинах. Доказательством таких движений в глубине земли является присутствие в рудниках сдвигов жил. Образующиеся от землетрясений трещины потом заполняются веществами, отлагающимися из растворов их в дождевой воде, проникающих в трещины: это — способ образования жил минералов. На трещинах земной коры появляются и вулканы, являющиеся результатом образования трещин, из них выходят расплавленные вещества под влиянием давления верхних слоев. Это воззрение Ломоносова на трещины как на первичное явление, образовавшееся под влиянием землетрясений, а на вулканы и вулканические извержения — как на явления вторичного характера, ныне является распространенным в геологии, но возникло в науке сравнительно недавно. Все горы, долины и вообще вид материков Ломоносов объясняет движениями земной коры, в меньшей степени — действием других причин, как воды. Наконец источником трясений земли является по Ломоносову внутренний огонь земли, происходящий от самовозгорания вследствие трения серы и подобных ей веществ, сильно распространенных, по его мнению, в земной коре. По отношению к землетрясениям мы имеем и попытки Ломоносова определить глубину вызывающих их реакций; он считал форму землетрясений зависящей от глубины залегания их основной причины: все это взгляды, высказанные и развитые учеными лишь в XIX веке.
В прибавлении к своей «металлургии» Ломоносов первый в истории науки ставит в научной форме вопрос о различном возрасте гор на земле; взгляды его на другие геологические явления также далеко опередили его время. Так он считает, что окаменелости и отпечатки — остатки различных животных и растений, погибших от тех причин, которые действуют и ныне; изучением их нахождения можно воссоздать картину того, что было в давние времена в данном месте, и разный возраст слоев с окаменелостями можно выяснить изучением последовательности слоев, в которых они заключены, там, где слои эти доступны нашему наблюдению. В связи с этими мнениями находятся и мысли о происхождении из растительных остатков торфа, затем бурых и каменных углей, образующихся медленно из торфа под влиянием высокой температуры внутренности земли. При таком медленном переходе «выгоняется подземным жаром из приготовляющихся каменных углей оная бурая и черная масляная материя и вступает в разные расселины и полости сухие и влажные, водами наполненные... И сие есть рождение жидких разного сорта горючих и сухих затверделых материй, каковы суть: каменное масло, жидовская смола, нефть, гагат и сим подобные, которые хотя чистотой разнятся, однако из одного начала происходят. Известно из химических опытов, что таких жирных материй перегонка, когда крутым огнем производится, масло выходит черно и густо; напротив того, от легкого огня светло и прозрачно». Точно также органического происхождения, по Ломоносову, янтарь — окаменелая смола, — а чернозем — продукт гниения наземной растительности; таково же происхождение и горючего вещества глин и шифера. Подобно другим его мнениям, и эти сделались достоянием науки лишь в XIX веке; особенно интересно отметить, что Ломоносов является сторонником теории органического происхождения нефти, которая теперь, в XX веке, все более и более распространяется среди химиков и геологов.
еще в зачаточном состоянии; в ряду важных обобщений Ломоносова почти не встречаем неверных мнений. И подобно тому, как мы видим в лице его основателя химии и физики в России, точно так же он является и родоначальником русской минералогии и геологии. Всюду в области естественных наук Ломоносов был даровитым и разносторонним мыслителем, творцом плодотворных идей, открывавших широкие новые горизонты. Свои мысли он развивал при помощи точных приемов физики и математики, свои теории опирал всегда на строгие и точно наблюдаемые факты. Поздняя оценка его трудов не уменьшает их значения, и хотя мысли и теории Ломоносова в свое время не оказали влияния на развитие науки, однако это не помешало им проникнуть со временем все русское естествознание: даже наш научный язык носит отпечаток мысли его и бессознательно поколения русских натуралистов подчинялись влиянию его миросозерцания. В конце этого очерка я поместил перечень работ Ломоносова по естественным наукам.
его, как писателя. Как известно, письменность была принесена в Россию в конце Х или в начале XI века в виде Евангелия и других священных книг на церковно-славянском языке — языке, понятном русскому народу, но не родном, так как разговорный, национальный русский язык отличался от него и в то отдаленное время словами, оборотами, грамматическими формами. С течением времени язык разговорный естественно начинает проникать и в письменность: мы находим его в Русской Правде, в Слове о Полку Игореве, в грамотах, уложении, летописях и других памятниках русской литературы; постепенно он развивается, формы его совершенствуются, он обогащается новыми словами (взятыми нередко из церковно-славянского языка) и оборотами речи. Язык церковно-славянский изменяется с течением времени меньше, но тоже понемногу утрачивает свою чистоту, так как в нем появляются слова и обороты, заимствованные из русского, и к началу XVII века он становится смесью церковно-славянского и русского языков. В этом веке, столь богатом в истории России всевозможными переворотами и событиями, русский язык, до сих пор бывший обособленным от западноевропейских влияний (но подвергшийся, в историческом развитии письменности, с самого ее начала, воздействию языка греческого), начинает наполняться, особенно в Смутное время, иностранными, главным образом польскими и латинскими, словами и оборотами. В эпоху преобразований при Петре Великом борьба нового строя со старым сказывается очень заметно и на языке: он переполняется варваризмами, заимствованными из разных иностранных языков, и представляет собою нередко пеструю смесь древних русских слов, церковно-славянских и самых разнообразных немецких, голландских и других иноземных слов. В нем нет правильного правописания, грамматические обороты его совершенно произвольны... Таково состояние русского языка в первой четверти ХV²²² столетия. Этому положению вещей способствовало и то, что при Петре Великом изящной литературы существовало немного, на первом плане стояли учебники и утилитарные книги, в которых меньше всего заботились о стиле и язык их, по меткому выражению Ломоносова, представлял собою почти всегда «дикие нелепости слова». Некоторые писатели того времени, как Кантемир и Тредьяковский, делали попытки определить взаимоотношения в языке различных образующих его элементов и выработать новый, более чистый литературный язык; но опыты их, может быть в связи с чуждым русскому языку силлабическим стихосложением, не имели успеха. Также мало принесло пользы и учрежденное при Академии Наук Российское собрание (1735), целью которого было, между прочим, «радеть о совершенстве, чистоте и красоте» русского языка. Для того, чтобы создать письменный русский язык, сделать его пригодным для выражения всевозможных мыслей, требовался гений... Этим гением и явился Ломоносов. Возможно, что мысли о литературном русском языке появились у Ломоносова еше в Славяно-греко-латинской Академии в Москве; вполне несомненно, что он много работал над этим в бытность свою за границей и в короткое время достиг хороших результатов. Для этого стоит только сравнить два его литературных произведения, написанных в Марбурге: а именно перевод оды Фенелона (1738) и оду на взятие крепости Хотина (1739): в первом стихотворении язык еще очень тяжел, а во втором уже близко подходит к языку позднейших произведений Ломоносова, в которых, видимо, он не стесняется языком, красивые и сильные выражения непосредственно следуют за всеми видоизменениями мысли, шероховатости сглаживаются. А насколько язык оды на взятие Хотина отличается от современных ей произведений, напрель, Тредьяковского, достаточно видно, если сравнить их; тяжелый, непонятный язык Тредьяковского сменился легким, ясным у Ломоносова. Путь, которым шел Ломоносов в преобразовании русского литературного языка, представляется в главных чертах в таком виде. Прежде всего он определил взаимоотношения русского и церковно-славянского языков и строго разграничил тот и другой; затем он старался освободить русский язык от накопившихся в нем варваризмов и иностранных слов и обогатил его новыми словами из лексического материала, представленного органическим процессом жизни родного языка. Неологизмы его были словами, вполне понятными для русского, совершенно соответствующими складу и духу нашего языка: поэтому наш язык не потерял от них своего облика, но становился богаче и красивее. Сам Ломоносов вполне это понимал и писал еще в 1739 году: «Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо бодростию и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную версификацию иметь может». А в другом месте Ломоносов говорит: «Карл Пятый, Римский Император, говаривал, что Испанским языком с Богом, Французским — с друзьями, Немецким — с неприятелями, Итальянским — с женским полом говорить прилично. Но если бы он Русскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие Испанского, живость Французского, крепость Немецкого, нежность Итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость Греческого и Латинского языков... Меня долговременное в Российском слове упражнение в том совершенно уверяет». В то же время Ломоносов никогда не стремился вполне изгнать из русского языка все иностранное; он не колебался употреблять иностранные слова, если не было соответствующих славянских слов, и оставлял чужестранные выражения, к которым все успели уже привыкнуть. Это относится особенно к русскому научному языку, начало которому, как мы видели, положено им же.
Необходимо также отметить, что Ломоносов отличал различные наречия в русском языке и называл их областными, напрель, Холмогорское и т. п.; из всех провинциальных разноречий он отдал предпочтение говору Московскому и положил его в основание литературного языка: «Московское наречие», говорит он, «не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты прочим справедливо предпочитается». Сам Ломоносов сообщил данные о своей реформе литературного языка и дал те принципы, на которых она основана, в статье «О пользе книг церковных в Российском языке» (напечатана в 1757 году). В языке церковно-славянском он видит как бы основание для языка русского — как в смысле источника для пополнения его новыми словами, так и в качестве основы грамматических правил; по его мнению, только тот может правильно писать по-русски, кто тщательно изучил церковно-славянские книги. Все слова русского языка Ломоносов распределяет на три группы: к первой принадлежат слова, употребительные и в русском и в церковно-славянском языках, напрель, Бог, слава, рука; ко второй — слова исключительно церковно-славянские, малоупотребительные, но понятные всем грамотным людям, напрель, отверзаю, насажденный; к третьей — слова чисто русские, не имеющиеся в церковно-славянских книгах, напрель, говорю, ручей, который. Из второй группы Ломоносов считает нужным исключить слова устарелые, а из третьей — слова подлые, т. е. простонародные. Эти слова обусловливают далее деление слога на три стиля: высокий, составляемый из слов первой и второй групп; средний — заключающий главным образом русские речения, к которым можно прибавлять и славянские, по соображению с предметом речи, но так, чтобы слог не казался надутым; наконец низкий стиль — из слов третьей группы, т. е. чисто русских. Таким путем «отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чуждых языков, и Российской язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку неподвержен утвердится, коль долго церковь Российская славословением Божиим на Славенском языке украшаться будет». Подобные рассуждения, скорее теоретического характера, может быть, и не обратили бы на себя должного внимания, если бы сам Ломоносов в течение всей своей жизни не показывал, как применять их на деле. В его произведениях можно найти образцы всех стилей: в речах похвальных мы видим стиль высокий; средним стилем написаны многие речи и статьи научного характера; наконец, низкий стиль виден прекрасно в его письмах, особенно к И. И. Шувалову, и других писаниях обыденного характера. В настоящее время его высокий стиль, отчасти и средний, кажутся напыщенными и неестественными, а наоборот отличается силою и выразительностью именно низкий стиль. Язык Ломоносова был, как мы видим, в некоторых отношениях искусственный, так как сложился не сам собою, а с помощью внешней образовательной силы, но в то же время чистый русский язык, потому что сложился из его собственных материалов. Нельзя не заметить, что Ломоносов несколько преувеличивал значение церковно-славянского языка для русского; глубокое понимание русской речи удержало его самого от злоупотреблений им, но некоторые из его последователей и приверженцев исказили реформу Ломоносова, сверх всякой меры переполняя свой слог славянскими выражениями. Это, понятно, нисколько не уменьшает значения Ломоносовской реформы языка: она определила пути развития русской речи, и дальнейшие преобразователи ее, как Карамзин, шли по указанному Ломоносовым пути. Ломоносов также дал столь необходимые для всякого письменного языка правила русского правописания и грамматики в своей «Российской Грамматике», являющейся результатом долголетнего труда, законченной в 1755 году и вышедшей в свет с посвящением великому князю Павлу Петровичу в 1757 году. Эта первая русская грамматика имеет огромное значение уже потому, что в ней мы находим впервые собранные из народного говора подробности, касающиеся правил речи, которые объединены в стройную систему с необыкновенною проницательностью; Ломоносов удержался от теоретических ошибок своего времени и ограничился скромною задачей — точно и метко объяснять для употребления свою родную речь. Грамматика Ломоносова, как первая, долгое время служила образцом для всех последующих, была издана при жизни и после кончины Ломоносова 11 раз и переведена на немецкий, французский и новогреческий языки. Академик Я. К. Грот заканчивает обзор ее словами: «Русские вправе гордиться появлением у себя, в средине XVIII столетия, такой грамматики, которая не только выдерживает сравнение с однородными трудами за то же время у других народов, давно опередивших Россию на поприще науки, но и обнаруживает в авторе удивительное понимание начал языковедения». Таким образом, мы можем с полным правом сказать, что Ломоносов дал русскому языку самобытное место, доставил ему права гражданства в ряду других письменных языков. Эта заслуга Ломоносова перед всем русским народом является неоценимой, и мы все и теперь продолжаем пользоваться плодами его трудов.
«Риторика» — первая на русском языке — не вполне самостоятельное сочинение и имела главным образом значение по многочисленным примерам, на которых учащиеся могли видеть красоту и мощь русского языка. Что же касается до теории поэзии, то Ломоносов написал очень немного, и собственно мы имеем лишь правила версификации в его письме «О правилах Российского стихотворства», написанном в Марбурге еще в 1739 году: здесь он высказывается за введение в русских стихах вместо чуждого строю и духу русского языка силлабического стихосложения — стихосложения тонического. Это последнее было предложено впервые В. Тредьяковским в «Способе сложения российских стихов», появившемся в 1735 году и заключавшем теорию нового стиха. Однако предложение Тредьяковского не нашло себе подражателей, может быть вследствие отсутствия у автора его таланта, может быть и потому, что и после 1735 года Тредьяковский не оставил силлабического стихосложения.
«Способу» Тредьяковского; вся литературная реформа Ломоносова проникнута национальными началами и верна историческим преданиям русского народа, так как тонический размер издавна господствовал в русских народных песнях. Все Ломоносовские замечания были введены в русскую литературу, конечно, не вследствие названного письма — впервые появившегося в печати лишь в 1778 году, — но на основании тех многочисленных стихотворных примеров, которые он дал в своих произведениях. Именно в этом и заключается огромная заслуга Ломоносова: он на деле показал, насколько новая стихотворная форма отличается от прежней и насколько тонические стихи лучше силлабических. В поэтических творениях Ломоносова язык гораздо свободнее, изящнее, совершеннее, чем в похвальных словах и рассуждениях на научные темы, и в стихах его уже ясно обнаруживается музыкальная сторона русского языка, столь ярко проявившаяся в поэтических произведениях позднейшего времени; нечего и говорить, что до него музыкального русского стиха не существовало. Многие из его поэтических произведений, особенно оды, в настоящее время представляются напыщенными и написанными без поэтического вдохновения; но нельзя забывать, что в половине ХV?II века, по сравнению с тяжелыми стихами таких поэтов, как Тредьяковский, они современникам, конечно, казались превосходными. Ломоносов несомненно был в душе поэтом, как это видно по многочисленным, истинно поэтическим местам его стихотворений и по таким произведениям, как утреннее и вечернее размышления о Божием величестве, и если его похвальные оды кажутся нередко лишенными поэтических достоинств, то необходимо принять во внимание те искусственные условия, которым они должны были удовлетворять, и те отношения, которые в то время существовали между поэтами и их покровителями. Мы знаем, что в число обязанностей академиков входило и сочинение приличных торжественным случаям од, наряду с надписями к фейерверкам и иллюминациям, и вполне понятно, что эта обязанность всего чаще падала на Ломоносова, как на общепризнанного поэта. В своих одах он нередко отступает от тех требований, которым должны удовлетворять такого рода произведения, и проводить всюду, где возможно, одну основную мысль, а именно — стремление к благу, к счастью русского народа. Поэтому наряду с обычными похвалами монархам, которые являются, конечно, литературным приемом, вытекающим из отношений тогдашних писателей к власти, мы находим у Ломоносова указания на недостатки, вредные для народа действия, даже критическое отношение к действиям царствующих особ. По условиям времени он, понятно, не мог прямо высказывать все мысли свои и взгляды, — и мы зачастую находим их в одах, где он мог определенно выставлять свои заветные мечты, мог указывать правителям (заранее признавая их обладающими теми качествами, которые он хотел в них видеть) идеалы, к которым они должны были стремиться, чтобы осчастливить свой народ. Эти идеалы Ломоносова, как-то: милостивое правосудие для всех, отмена смертной казни, широкое распространение просвещения и т. д. — высказываются им по мере того, как упрочивалось его положение, все яснее и бесстрашнее, так что оды иногда служат ему орудием для публицистической и общественной деятельности. Ломоносов, как мы могли видеть, был прежде всего ученый, любивший и изучавший природу, с большею охотою занимавшийся естественными, чем словесными науками: это обстоятельство также наложило отпечаток на многие его произведения, в которых при всяком удобном случае он указывает на пользу наук, на необходимость самого широкого просвещения обществу, считавшему научные занятия пустым времяпрепровождением. Всем известно, конечно, прекрасное место оды на день восшествия на престол Императрицы Елисаветы Петровны (1747), посвященное надежде отечества — юношеству: «О вы, которых ожидает Отечество от недр своих…". Можно было бы указать немало отрывков разных од и других произведений, подтверждающих это, и нет сомнения, что высказанные здесь мысли, при широком распространении творений Ломоносова, принесли немалую пользу в деле просвещения русских людей ХVII² века, как принадлежащих к обществу, так и той народной массе вообще, которая обладала грамотностью. Ученые заслуги Ломоносова, как я уже отметил, были по большей части недоступны современникам, но они чувствовали всю силу его ума, понимали вполне все, сделанное им для русского языка и родного слова, и поэтому в общественном мнении с течением времени великий русский натуралист ХV²²I века отходит на задний план, остается только создатель литературного русского языка и писатель.
Несомненно прав был К. Аксаков, когда в своем большом труде «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» сказал: его «исполинский образ возвышается перед нами во всем своем вечном величии, во всем могуществе и силе гения, во всей славе своего подвига, и бесконечно будет он возвышаться, как бесконечно его великое дело».
Наук с 1891 г.).
1739. Dissertatio physica de corporum mixtorum differentia quae in cohaesione corpusculorum consistit. VI, 263—284.
², 285—292.
1741. Elementa Chymiae Mathematicae, VI, 1—6.
—38.
—1747. Meditationes de caloris et frigoris causa. VI, 39—59.
1745. De tincturis metallorum. VI, 60—71.
1745. Dissertatio de motu aeris in fodinis observato. VII.
—1747. Dissertatio de actione menstruorum chymicorum in genere. VI, 92—110.
1746. Вольфианская Експериментальная Физика с немецкого подлинника на латинском языке сокращенная, с которого на Российский язык перевел Михайла Ломоносов. VI, 293—438.
—245.
1748—1749. Tentamen theoriae de vi aeris elastica. VI, 72—84.
—1750. Supplementum ad meditaliones de vi aeris elastica. VI, 85—91.
1749. Dissertatio de Generatione et Natura Nitri, concinnata pro obtinendo praemio, quod Illustris Scientiarum Academia Regia liberalitate Berolini florens proposuit ad 1-mum Aprilis, anni 1749. VI, 111—152.
1749. Consilium de construendo Barometro universali. VI. 246—249.
—295.
—201.
1753. Слово о явлениях воздушных, от Електрической силы происходящих. IV, 296—356.
1754. Dissertation sur les devoirs des journalistes dans l'expose qu'ils donnent des Ouvrages, destines a maintenir la liberte de philosopher. Куник, «Сборник материалов для истории Имп. Академии Наук в XVIII веке «, ч. II, стр. 519—530.
—219.
1756. Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее. ²V, 392—424.
1757. Слово о рождении металлов от трясения земли. V, 1—31.
1758. Problema physicum de tubo nyctoptico. VI, 250—253.
—229.
—86.
1760. Рассуждение о твердости и жидкости тел. V, 96—112.
1761. Явление Венеры на солнце, наблюденное в Санктпетербургской Академии Наук Мая 26 дня 1761 года. V, 113—128.
—136.
1762. О морозе, случившемся после теплой погоды в апреле месяце сего 1762 года. VI, 230—234.
1763. Первые основания Металлургии или Рудных Дел, с двумя прибавлениями. V²I.
—1764? Испытание причины северного сияния и других подобных явлений. VI, 235—239.
1763. Мысли о происхождении ледяных гор в северных морях. VI².
1764. Примерная инструкция морским командующим офицерам, отправляющимся к поисканию на восток Северным Сибирским Океаном. VII.
—259.
Полная библиография всего, написанного о М. В. Ломоносове до 1912 года, находится в изданной Академией Наук книге: «Опыт библиографического указателя литературы о М. В. Ломоносове, составил А. Г. Фомин», стр. 106, СПб. 1915 г. (книга еще не вышла к моменту печатания этой биографии). Поэтому ограничиваюсь здесь приведением некоторых из более важных источников для биографии и оценки научных трудов Ломоносова.
Сочинения М. В. Ломоносова, с объяснительными примечаниями академика М. И. Сухомлинова. Издание Имп. Академии Наук. Это собрание является первым действительно полным и заключает все, что только сохранилось и могло быть отысканным из произведений Ломоносова, как литературных, так и научных. До 1912 года вышло 5 томов; тома VI и VII и переписка Ломоносова, вероятно, выйдут в свет в 1915—1917 годах. — , «Материалы для биографии Ломоносова», СПб., 1865. — П. П. Пекарский, «История Академии Наук», том II, СПб., 1873. — , «М. В. Ломоносов. Биографический очерк» («Отечественные Записки», 1863, т. 146, в. 1 и 2) — , «Ломоносов и Петербургская Академия Наук» («Чтения Московского Общества Истории и Древностей», 1865, отд. V, стр. 37). — , «Михайло Васильевич Ломоносов, жизнеописание», СПб., 1911. — , «Род » («Ломоносовский Сборник Архангельского Статистического Комитета», 1911, стр. 30). — И. Сибирцев, «К биографическим сведениям о М. В. Ломоносове» (там же, стр. 125; «Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 29). — , «Сборник материалов для истории Имп. Академии Наук в ХVII² веке». Части ² и II, СПб., 1866. — С. Белокуров, «О намерении Ломоносова принять священство и отправиться с Кирилловым в Оренбургскую Экспедицию 1734 года. Об отправлении учеников Славяно-греко-латинской Академии, в том числе и Ломоносова, из Москвы в СПб.» («Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 67 и 77). — Б. Л. Модзалевский, «Род и потомство Ломоносова» (там же, стр. 331). — И. Сухоплюев, «Взгляды Ломоносова на политику народонаселения» (там же, стр. 163). — Н. Макаренко, «Ломоносов и мозаичное дело в России» (там же, стр. 289). — , «Ломоносов как натуралист и филолог» СПб., 1869 («Журнал Министерства Народного Просвещения»). — Его же, «Ломоносов как писатель» («Сборник Отделения Русского языка и словесности Академии Наук», том VIII, СПб., 1871). — Труды Л. в области естественно-исторических наук. — Б. Меншуткин, «Ломоносов как физикохимик» («Журнал Русского Химического Общества и Известия С. — Петербургского Политехнического Института» за 1904 год; 300 стр., СПб). — П. И. Вальден, «О трудах Ломоносова по вопросу о растворах» («Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 123). — , «Ломоносов как химик» (Речь, произнесенная 8 ноября 1911 года в торжественном заседании Академии Наук, СПб.). — А. Smith, «An early physical chemist — М. W. Lomonossoff» («Journal of the American Chemical Society», 34, 109, 1912). — Б. Меншуткин, «О корпускулярной философии Ломоносова. Ломоносов и флогистон» («Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 151). — В. И. Вернадский, «О значении трудов Ломоносова в минералогии и геологии» («Ломоносовский Сборник, материалы для истории развития химии в России», Москва, 1901, стр. 1—34). — Д. Анучин, «К предстоящему чествованию памяти Ломоносова». Речь, произнесенная 15 октября 1911 года в Москве («Русские Ведомости», 1911, октябрь). — , «Значение Ломоносова в отношении к изящной русской словесности» («Журнал Министерства Народного Просвещения», 1866, No 3). — П. Грот, «Очерк академической деятельности Ломоносова» («Журнал Министерства Народного Просвещения», 1865, 5, 403). — А. Н. Пыпин, «Ломоносов и его современники» («Вестник Европы», 1895, апрель). — К. Аксаков, «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка», 1846. Полное собрание сочинений, том II, часть ², Москва, 1875. — Л. Н. Майков, «Очерки из истории русской литературы», СПб., 1889. — , «Ломоносов (природа его гения)", СПб., 1911. — Ф. Буслаев, «Ломоносов как грамматик. Празднование столетней годовщины смерти Ломоносова Московским Университетом», М., 1865, 67. — Н. Тихонравов, «О литературной деятельности Ломоносова» (там же, 75). — О. Бодянский, «Ломоносов как профессор-академик» (там же, 89). — В. Резанов, «Трагедии Ломоносова» («Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 235). — , «Литературная деятельность Ломоносова» (Речь, сказанная 8 ноября 1911 года в торжественном заседании Академии Наук, СПб., 1911). — А. И. Соболевский, «Ломоносов в истории русского языка» («Речь, сказанная 8 ноября 1911 года в торжественном заседании Академии Наук, СПб., 1911). — М. В. Ломоносов, «Сборник статей под редакцией В. В. Сиповского», СПб., 1911.
Б. Н. Меншуткин.
—1918, изд. Русского исторического общества, 25 тт., неоконч.; издание осуществлялось вначале под наблюдением А. А. Половцова [Половцева; 1832—1909], который был председателем Общества с 1978 г.)