Белявский М. Т.: М. В. Ломоносов и основание Московского университета
Глава шестая. Ученики и последователи Ломоносова в Московском университете 60—70-х гг. XVIII в.

Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край,
Что выводит из народа
Столько славных то и знай...

Н. А. Некрасов

ГЛАВА ШЕСТАЯ

УЧЕНИКИ И ПОСЛЕДОВАТЕЛИ ЛОМОНОСОВА
В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
60—70-х гг. XVIII в.

Одним из центральных вопросов в первый период работы университета был вопрос о составе профессуры, так как он в значительной степени определял направление всей деятельности университета и пути его дальнейшего развития. В. И. Ленин писал: «Во всякой школе самое важное — идейно-политическое направление лекций. Чем определяется это направление? Всецело и исключительно составом лекторов... Никакой контроль, никакие программы и т. д. абсолютно не в состоянии изменить того направления занятий, которое определяется составом лекторов»¹.

К открытию университета в Москву были направлены Поповский, Барсов и Яремский. Вскоре к ним присоединились Константинов и Савич. Из числа воспитанников Славяно-греко-латинской академии в университетскую гимназию пришли С. Ворошнин, М. Агентов, Я. Иванов и др. Учителями гимназии начали работать студенты Ермолаев, Зубков, Аничков, Любинский, Булатницкий, Тихомиров, Алексеев и другие. Через несколько лет после открытия университет полностью обеспечил гимназию собственными учителями. Совсем иная картина была в самом университете. В 50-х гг. со студентами работало лишь три русских магистра (Поповский, Барсов, Савич), из них лишь Поповский, и то только через год после открытия университета, получил звание профессора. Барсов же получил это звание в 1761 г. после смерти Поповского. В этом же году был произведен в профессора и Савич, назначенный ректором Казанской гимназии². К началу 1762 г. в университете сложилось следующее положение: Поповский умер, Савич и Константинов работали вне университета; Яремский опустился и как преподаватель погиб. В университете оставался единственный русский профессор — Барсов. Все же остальные профессора были выписаны Шуваловым главным образом из Германии. Это положение находилось в кричащем противоречии с задачами университета и национальными интересами русского народа. Профессора-иностранцы не только читали свои лекции на латинском или немецком языке, но и проповедовали реакционные общественно-политические, научные и философские теории и концепции. Это заводило молодой Московский университет в тупик и грозило превратить его во второе издание академического университета.

Но с середины 60-х годов начался перелом. Он был обусловлен всем ходом общественно-экономического развития страны и всем ходом развития национальной культуры и науки. Он был предусмотрен ломоносовским проектом университета и подготовлен всей предшествующей работой университета. С середины 60-х годов на профессорскую кафедру университета начинают один за другим подниматься молодые русские профессора, подготовленные за эти годы университетом из числа первых студентов. Большинство этих профессоров принадлежало к прогрессивному направлению в науке.

Проект университета, учитывая состояние высшей школы в стране в тот период, указывал, что подготовка профессуры должна осуществляться университетом путем направления за границу лучших студентов — выпускников университета. Этот пункт проекта принадлежал Ломоносову, о чем свидетельствуют его требования систематического направления русских студентов Академии Наук за границу для завершения образования. Хлопоты о посылке за границу большой группы студентов академии занимали последние месяцы жизни Ломоносова. Работая над регламентом Академии Наук, он требовал «чтобы на академической сумме всего содержать природных российских студентов за морем не меньше 10 человек, которое число в каждые пять лет из академического университета производить можно будет удобно. А когда случится недостаток, наполнить из синодальных семинарий или из Московского университета» Таким образом, Ломоносов уже в 1764 году говорит о Московском университете как о резерве и помощнике Академии Наук. В Московском университете требование Ломоносова нашло практическое осуществление. Как только первые студенты закончили философский факультет, из их числа была отобрана группа студентов для подготовки к профессорскому званию. В 1758—1760 годах Московский университет направил Зыбелина и Вениаминова в Кенигсберг для изучения медицины и естественных наук; Десницкого и Третьякова — в Глазго, где они изучали право; Афонина и Карамышева — в Швецию, где они изучали химию, горное дело и ботанику³. Таким образом, университет сразу же начал готовить для себя шесть профессоров. Ни количество студентов, ни выбор предметов, для изучения которых они направлялись, не были случайными. В первые годы существования университета из-за отсутствия студентов, закончивших философский факультет, и из-за отсутствия профессоров-юристов и естественников фактически работал только один философский факультет. Работа же так называемых «вышних» факультетов — медицинского и юридического, не была развернута. Для этих двух факультетов и предназначались в качестве будущих профессоров студенты, направленные за границу. Напомним, что согласно «штату» число профессоров на этих двух факультетах составляло именно 6 человек. В 1755—1765 годах университет не замещал всех своих кафедр, очевидно, сохраняя вакансии для тех, кого он готовил за границей. К отбору кандидатов университет подошел очень внимательно. Все его 6 воспитанников блестяще окончили заграничные университеты и стали видными представителями передовой науки. Одновременно с ними в стенах университета сформировался замечательный русский ученый Дмитрий Аничков, а несколько позже — химик Иван Сибирский.

Московский университет имел все возможности с середины 60-х годов XVIII века полностью обеспечить себя собственными кадрами. Однако эта возможность не была полностью использована.

С одной стороны, продолжалась выписка иностранцев, хотя в этом уже не было никакой реальной необходимости. С другой — была совершенно прекращена посылка русских студентов за границу. После первой шестерки, которая была послана в самые первые годы существования университета, наступил перерыв в два десятка лет.

«Ломоносов и основание Московского университета». Но в действительности деятельность этой группы молодых русских профессоров органически связана с нашей темой. В своем мировоззрении и деятельности они отразили влияние материалистических и патриотических идей основателя университета. Они, каждый в своей области, творчески продолжали и развивали ломоносовские традиции в науке, литературе, общественно-политической мысли и в силу этого с полным правом могут быть названы учениками и последователями Ломоносова. В новых условиях они боролись за торжество в русской науке и культуре материалистического, освободительного направления и выступали как выразители национальных интересов и чаяний русского народа.

Деятельность Аничкова, Десницкого, Третьякова, Афонина, Зыбелина, наряду с деятельностью Новикова, Фонвизина, Козельского, Поленова, Лепехина, Зуева, Севергина и других, трудившихся вне университета, составляет важнейшее связующее звено между Ломоносовым и Радищевым. Их деятельность и развитие ими материалистической философии, национальной науки и культуры, освободительной антикрепостнической мысли, являлись необходимой предпосылкой зарождения и формирования революционной идеологии в стране. Они готовили революционное выступление А. Н. Радищева — первого русского революционера.

Историческая роль Ломоносова в отношении университета не ограничивается тем, что он был инициатором его основания и составителем его проекта. Идеи и теории Ломоносова оказали огромное влияние на направление работы университета, особенно в первые полвека его существования.

В этом отношении Московский университет XVIII века может быть назван по направлению своей работы ломоносовским.

Мировоззрение и деятельность каждого из передовых ученых университета заслуживают самостоятельного исследования. Мы вынуждены ограничиться лишь краткой их характеристикой, выделив те моменты их мировоззрения и деятельности, которые являются продолжением и развитием ломоносовских идей. Исследователи, занимавшиеся историей русской культуры и науки (в данном случае мы имеем ввиду настоящих исследователей, а не фальсификаторов), обычно обходили вопрос о преемственности между Ломоносовым и его последователями на том основании, что в их работах по существу отсутствуют цитаты из Ломоносова и ссылки на него. Но настоящая преемственность и выражается не в цитировании и не в ссылках, а в общности идей и воззрений.

Дмитрий Аничков

3 июля 1755 года в числе 6 других семинаристов Троицкой семинарии в Московский университет был прислан «студент класса Риторики — Дмитрий Аничков»⁴. Официальные биографы называли его «сыном бедных, но благородных родителей из дворян». Однако, как это правильно указала Н. Пенчко, Аничков в действительности был типичным разночинцем. Его отец был монастырским подьячим, и сам он лишь незадолго до этого был исключен из подушного оклада как ученик духовной семинарии⁵.

Годы учения Аничкова в университете ознаменовались его блестящими успехами. Он выступал с публичными речами на торжественных собраниях, участвовал в публичных диспутах и за успехи в науках был 5 раз награжден золотой медалью⁶.

В отличие от Зыбелина, Вениаминова и других однокурсников, которые были направлены для продолжения образования за границу, Аничков завершал обучение в Московском университете. Именно здесь, под руководством Поповского и Барсова, сложилось его мировоззрение⁷.

Еще будучи студентом, он напечатал в университетском журнале «Полезное увеселение» философскую работу «О бессмертии души» и злую сатиру «Сон», в которой он беспощадно высмеивал низкопоклонство аристократов⁸.

В 1762 году Аничков выступил с публичной речью «О мудром изречении греческого философа: «рассматривай всякое дело с рассуждением»⁹. Эта речь, отличавшаяся своей патриотической направленностью, положила начало серии его публичных выступлений на философские темы. В своей речи он шел за Ломоносовым и Поповским в определении места и значения науки в развитии общества.

Занимаясь много вопросами философии, выступая с речами и статьями на философские темы, Аничков одновременно с этим настойчиво работал над изучением математики. Результатом этой работы явилось создание им русских учебников по всем разделам математики. Уже в марте 1762 года Университетская конференция решила «напечатать сокращенную арифметику, геометрию, алгебру и тригонометрию, составленную студентами Аничковым и Алексеевым и просмотренную и исправленную Барсовым для употребления в классах»¹⁰.

Первый учебник Аничкова «Теоретическая и практическая арифметика» вышел в 1764 году в издании Московского университета. В последующие годы вышли составленные им учебники по алгебре, геометрии, тригонометрии, которые он неоднократно перерабатывал и дополнял. Они являлись основными учебниками по математике вплоть до конца XVIII века. Для Аничкова в его учебниках по математике характерно стремление сделать их доступными, приблизить их к практике, к работе естествоиспытателей. В этом плане весьма показательно то определение, которое Аничков давал задаче: «Понеже знание математических истин есть весьма полезное, того ради должно относить оное к самой практике. Почему такое предложение, которое учит нас сношению истины с самим делом, т. е., что сделать должно, называется задачею»¹¹. Одновременно с этим Аничков решительно выступал против ученых, противопоставлявших абстрактные понятия реальным вещам и явлениям материального мира, наделявшими абстрактные понятия самостоятельным существованием, «отдельным» от предметов, от сопоставления которых было образовано это понятие. Такое направление работ Аничкова в области математики было тесно связано с развитием производительных сил страны. Создание русских учебников по математике и утверждение русской научной терминологии в этой области является заслугой Аничкова перед русской культурой и наукой.

Прибавления к «Московским ведомостям», 12 мая 1758 г.

Подобно своим учителям Поповскому и Барсову, Аничков уделял большое внимание вопросам разработки русского языка, борьбе за преподавание на русском языке и принимал активное участие в работе Вольного Российского Собрания. Не случайно Н. Новиков включил Аничкова в свой «Опыт словаря о Российских писателях» и дал высокую оценку его работам¹².

Закончив университет, Аничков получил звание магистра и в 1762 году приступил к преподаванию в гимназии и университете. Объем работы был так значителен, что конференция определила ему жалование в 200 рублей в то время, как остальным учителям платили всего 20—50 рублей в год¹³.

В 1765 году в связи с тем, что Фромман возвратился в Германию, преподавание философии было поручено Аничкову. С кафедры университета снова стала пропагандироваться материалистическая философия, излагаемая на русском языке.

«прибавке жалования магистру Аничкову за преподавание сверх обучения их геометрии и тригонометрии, логических и метафизических лекций... в том рассуждении, что Аничков те логические и метафизические лекции в Университете преподавал с довольным прилежанием и успехом...»¹⁴. Хотя Адодуров и согласился с представлением, но оно так и не было удовлетворено.

В марте 1769 года университет снова подал представление «о производстве магистра Аничкова в публичные профессора и о даче ему места в профессорской конференции, в рассуждении того, что он четвертый уже год сверх его математических лекций, читает публично философскую лекцию». Адодуров ответил, что Аничков должен «доказать свою способность ученым сочинением на латинском языке», которое надо напечатать, и «иметь об ином публичную диспутацию. До тех пор пока оное им будет учинено в получении ординарного профессорского достоинства надлежит обождать»¹⁵.

Аничков быстро выполнил это требование. К началу августа работа была готова, напечатана на русском и латинском языках и представлена на обсуждение Университетской конференции.

Авторы коротких заметок о защите диссертации (Евгений [Болховитинов], Шевырев, Соловьев, Е. Бобров) изображают это событие следующим образом: Аничков, будто бы отличавшийся «благочестием», поручил издание диссертации своему другу С. Е. Десницкому. Тот составил тезисы, в которые включил некоторые «неосторожные мысли и положения». На несчастье Аничкова в Московском университете в это время подвизался известный кляузник протоиерей Петр Алексеев, который написал донос в синод. Коллеги Аничкова переругались и осудили диссертацию. Впрочем, Аничков внес незначительные изменения, и диссертация вышла вторым изданием. Таким образом, диссертация Аничкова и события, связанные с ее защитой, изображались как случайный эпизод и в деятельности самого Аничкова, и в жизни университета в целом.

В 1950 г. было опубликовано небольшое сообщение А. В. Петровского. В основном правильно изложив содержание диссертации Аничкова, автор рассматривает ее защиту изолированно как от той острой идейной борьбы, которая развернулась в это время в Московском университете, так и от других работ Аничкова. Кроме того, следуя за Бобровым, автор допускает ряд ошибок при изложении обстоятельств, связанных с защитой и уничтожением диссертации Аничкова, сводя все к доносу склочника Алексеева¹⁶.

Между тем в университете диссертация Аничкова не была ни случайным, ни изолированным явлением. В речах Третьякова — «О происшествии и учреждении университетов в Европе», Десницкого — «О прямом и ближайшем способе к научению юриспруденции», «О вещах священных, святых и принятых в благочестие», Зыбелина — «О причине внутреннего союза частей человеческого тела», произнесенных в 1767—1768 годах, мы встречаем многие из тех материалистических и атеистических идей, которые лежат в основе диссертации Аничкова.

Десницкий участвовал в составлении тезисов и редактировании диссертации Аничкова. Третьяков в речи, которая навлекла на него выговор куратора, говорил о том, что в середине века духовенство благодаря своему сану обеспечивало «себе важность, достоинство и попечение, которые суеверные им всегда готовы отдавать даже до раболепства». Третьяков, точно так же как и Аничков, показывал, что церковь, препятствуя развитию науки, стремилась к «умножению власти и доходов»¹⁷. За год до этого при рассмотрении тем для публичной речи он предлагал выступить с речью на тему «Удивление, невежество и страх — вот причины всякого суеверия»¹⁸.

В диссертации Аничкова выразились материалистические идеи, близкие всей группе передовых ученых Московского университета. Она была прямым вызовом церковникам и поповщине. Потому работа Аничкова и вызвала размежевание двух направлений в науке, и защита ее закончилась таким бурным их столкновением. Это правильно отмечено в работе И. Щипанова и небольшой статье А. Гагарина¹⁹.

Диссертация Аничкова с ее материалистическим характером и открыто атеистической и антиклерикальной направленностью вызвала дикую злобу церковников и реакционеров в науке. 24 августа 1769 года состоялось ее обсуждение на заседании Университетской конференции. Реакционеры во главе с Рейхелем решительно выступили против диссертации Аничкова. Рейхель произнес речь, в которой обвинял Аничкова в безбожии и требовал осуждения диссертации²⁰. В протоколе Университетской конференции записано: «Профессора Дилтей, Керштенс, Рост, Барсов, Рейхель, Шаден и Лангер объявляют, что они не могут согласиться с мнениями, рассыпанными по всей диссертации Аничкова, посвященной происхождению и развитию религии... и что они торжественно протестуют против этих мнений, т. к. от них может произойти лишь ущерб и позор для университета»²¹. Несмотря на то, что Десницкий, Третьяков, Зыбелин и Вениаминов отказались присоединиться к этому решению, выступление реакционеров привело к изъятию только что напечатанной диссертации и выпуску нового, измененного издания.

Необходимо отметить, что, вопреки возражениям реакционеров, Аничков оставил неприкосновенным содержание диссертации. В новом издании отсутствовали лишь тезисы, два примечания и одна фраза. Было изменено и название диссертации²². Однако это не меняло ни существа, ни смысла диссертации, а лишь усиливало эзоповский прием, использованный автором работы. После этого в борьбу включились церковники: протоиерей Петр Алексеев и московский архиепископ Амвросий, прекрасно понявший атеистическую сущность диссертации Аничкова. Цензор «Опыта о человеке» Поповского, автор изданного в 1765 году «Рассуждения против атеистов и натуралистов»,

Тезисы диссертации Аничкова.
Библиотека им. Горького

Амвросий направил в синод донос на диссертацию Аничкова. Донос представляет один из наиболее ярких примеров борьбы церкви против передовой науки в XVIII веке. До сих пор из него публиковались лишь отдельные цитаты, да и то с ошибками²³.

«В духовном регламенте о делах епископских девятым пунктом повелено, всякому епархиальному архирею наблюдать в епархии своей, не делаются ли где какие суеверия, и оныя пресекать. А как в прошедшем месяце вышедшее здесь из печати при императорском Московском университете производимого в профессоры Магистра Дмитрия Аничкова соблазнительное и вредное сочинение под заглавием: Рассуждение из натуральной Богословии о начале и происшествии натурального богопочитания наконец и до моего дошло сведения, то я исполняя долг свой предлагаю вашему святейшеству на главное рассмотрение. К сему побудили меня усмотренные в сем сочинении выражения, коими (1) явно восстает противу всего христианства, богопроповедничества и богослужения, (2) опровергает священное писание, и в нем богознамения и чудеса, тако же рай и ад и диаволов, соравняя их хитроковарным образом с натуральными или небылыми вещьми, а Моисея, Сампсона и Давида с языческими богами (3) во утверждение того атеистического мнения, приводит безбожного Епикурова последователя Лукреция, да всескверного Петрония (4) Положения (тезисы. — М. Б.) под нумерами I, II, III, V, X и XI совсем натуральной и откровенной богословии противны, из коих последнее, уничтожая священное писание и писателей оного, для одного только виду упоминает. Прежде же нежели читано в аудитории сие сочинение под литерою А (первое издание. — , многие из ученых мужей тотчас предосудили оное: почему творец принужден был вторично перепечатать, как явствует второе издание на российском и латинском языках под литерами Б и В, из которого выброшенные места, для скорейшего усмотрения означены в первонапечатанном выходе киноварью. Что же касается до самих диспутов, то оные публично происходили 25-го августа: и когда чтением начата была от него сочинителя речь, то как российские, так и иностранные ученейшие господа профессуры сильно опровергали безбожные его мнения, так что совсем безгласным его учинили невежею. Сверх протчих профессоров, читал тогда же на латинском языке истории профессор Г. Рейхель весьма благоразумную и благочестивую речь, с коей при сем, в доказательство толь явного богоборства, копия под литерою Г прилагается. А дабы и впредь таковые, или

Протокол Университетской конференции об осуждении диссертации Аничкова.
Лист 1 Библиотека им. Горького.

хулительнейшие (чего боже сохрани) в толь знатном благочестивейшими Государями нашими учрежденном месте, сочинений к крайнему разврату и соблазну издаваемые не были, о том, как и о истреблении сего безбожного сочинения, купно же и о Пастырском сочинителя запрещении богомольчески прошу»²⁴.

Синод, рассмотрев донос Амвросия и присланную им речь Рейхеля, представил свое решение в Сенат. В этом решении подчеркивалось, что диссертация Аничкова «соблазнительна и вредна и для христианского закона предосудительна». В подкрепление этого мнения синод ссылался на речь Рейхеля, «в коей он доказывает, что оное Аничкова сочинение имеет свое основание на мнении авторов, как и от самих язычников почитались безбожниками и что за такое сочинение он Аничков ничего кроме худого мнению не заслуживает»²⁵. Синод требовал, «чтобы благоволено было Московскому имп. Университету подтвердить дабы таковых веры касающихся неосторожных сочинений, кольми же (особенно же. — М. Б.) паче до напечатания их допускаемо не было. А не меньше притом было наблюдаемо дабы и в преподаваемых лекциях — ничего бы такового применивано не было, чем закон каким-либо соблазнительным образом мог бы тронут быть»²⁶. Синод настаивал, чтобы аналогичные предписания были даны и другим типографиям. Что же касается наказания Аничкова, то синод оставлял определение меры наказания за Сенатом.

В результате доносов Амвросия, Рейхеля и Алексеева диссертация Аничкова (1-е издание), как сообщает в своем словаре Евгений, «была отобрана и по распоряжению начальства публично сожжена палачом на Лобном месте в Москве»²⁷. Это единственный в истории России акт публичного сожжения книги. В борьбе с материалистической передовой наукой мракобесы возрождали приемы средневековых расправ, устроив ауто-да-фе над диссертацией Аничкова. Результатом этого выступления реакционеров было и то, что талантливый ученый получил звание профессора только в 1777 году.

Синод рассчитывал на большее и почти 20 лет считал дело о диссертации в числе «нерешенных», прекратив его лишь за несколько месяцев до смерти Аничкова²⁸. Поскольку документы по делу о диссертации находятся в архиве в фонде «Сношения русских государей с правительственными местами», есть все основания полагать, что синод представил их Екатерине II. Ожидавшиеся синодом репрессии в отношении Аничкова не последовали, очевидно, лишь потому, что Екатерина изображала себя в это время покровительницей науки и просвещения и кокетничала с французскими просветителями Вольтером, Дидро и другими. Если бы история с диссертацией Аничкова произошла на два десятка лет позднее, то он не миновал бы судьбы Радищева.

Протокол Университетской конференции об осуждении диссертации Аничкова.
Лист 2. Библиотека им. Горького

Но если сам Аничков избежал тюрьмы и Сибири, то судьба его диссертации была не менее тяжела, чем судьба «Путешествия из Петербурга в Москву». Она была уничтожена, при жизни автора ни разу не переиздавалась и не была включена в четырехтомное собрание речей профессоров Московского университета, вышедшее в 20-х гг. XIX века. В XIX и XX веках в печати появилось о ней всего несколько страничек, да и те извращали как содержание диссертации, так и обстоятельства, связанные с ее защитой. В результате этого диссертация Аничкова, как и другие его работы, являющиеся важными страницами в истории русской материалистической философии XVIII века, оказалась забытой и совершенно неизвестной не только широким кругам читателей, но и специалистам.

Аничков рассматривал религию и ее происхождение с материалистических позиций. Он решительно отвергал утверждение, что религия является результатом божественного откровения и показал ее несовместимость с наукой. Выступая против религии, Аничков противопоставлял ей принцип научного, опытного познания вселенной и явлений природы и требовал изгнания из науки всех представлений, которые основаны на вере в возможность вмешательства сверхъестественных сил. Он показывал, как развитие науки разрушает антинаучные, религиозные представления о природе и ее явлениях. Решительно отбрасывая библейские сказки и игнорируя писания отцов церкви и средневековых схоластов, Аничков широко использовал материалистов античности (Лукреция, Петрония) и работы Ломоносова и Поповского. Именно естественно-научный материализм Ломоносова был той базой, на которой Аничков основывал атеистическое решение вопроса о происхождении религии. В ряде мест своей диссертации он прямо ссылается на работы Ломоносова и Поповского: «Письмо о пользе стекла», «О явлении Венеры на солнце», «О явлениях воздушных», «Опыт о человеке», использует их примеры, художественные приемы и т. д.²⁹

Аничков видел причину возникновения религии в страхе первобытного человека, в его удивлении и беспомощности перед непонятными ему силами природы. Не останавливаясь на этом, Аничков указывал, что в современных ему условиях религия держится на суеверии одних и сознательной лжи других, всячески поддерживающих эти суеверия из материальных соображений.

Хотя Аничков делал вид, что он ограничивается рассмотрением происхождения языческой религии и, критикуя современную ему религию, не имеет в виду христианства и особенно православия, в действительности он выступал против всякой религии. Он писал о «восхищенном страхом воображении» человека, который «дичится, ужасается и трепещет и думает, что во всяком встречающемся с его чувствами предмете присутствует некоторое невидимое существо, вооружающее всю тварь и всякую вещь против него»³⁰. Ясно, что это общее положение Аничкова, к тому же подкрепленное им специально подобранными примерами, вполне относилось и к христианской религии с ее верой в чертей, искушения дьявола, нечистую силу, всяческие чудеса и т. д. С другой стороны, приводимые им примеры отчетливо показывали, что он имеет в виду в первую очередь христианскую религию. Так, издеваясь над «чудотворными» или «явленными иконами», Аничков писал: «Если для обмана простых людей и для скверной прибыли выдумлет жрец какое-либо изваяние или образ, плачущий водою сквозь потаенные скважины, или оракул, глаголющий необыкновенным механическим голосом, то к такому месту тотчас толпами пойдут идолопоклонники молиться и удивляться как новоявленным чудесам»³¹ человека, а также «хитрость и проворство» шарлатанов, злоупотреблявших этим невежеством, Аничков приводил примеры жизни не из языческого, а христианского духовенства. Он показывает, что за мнимой «святостью» римского папы, капуцинов, монахов, иезуитов скрывается наглое шарлатанство, дикое корыстолюбие, невежество, грубый обман и ханжество. По вполне понятным причинам Аничков говорит только о католическом духовенстве, но все содержание диссертации таково, что даже неискушенный читатель без всякого труда мог отнести все сказанное Аничковым и к православной церкви. Аничков называл церковников «жрецами», ни к чему более неспособными, «кроме как только чтоб предстоять алтарю в необыкновенной испещренной одежде», которые «приватный из благочестия делают интерес, простирая алчные руки к ненасытному сребролюбию и под именем спасения разоряют порученное... стадо, сделав самую веру завесою мнений своих ложных»³².

Рассматривая вопрос о происхождении религии с рационалистических позиций, отрицая, что в основе ее лежит «божественное откровение», Аничков доказывал ее земное происхождение. Он показывал, какой огромный вред причиняли и причиняют развитию науки религия во всех ее видах и «жрецы». «Мы видим из истории, — указывал он, — сколь великое в том неблагополучие рода человеческого, что те самые, которые назывались проповедниками повелений небесных, толкователями божества и во всем не иными, как богомудрыми богословами, неоднократно доказывали себя наиопаснейшими роду человеческому и столько же вредными обществу, сколько они были неясны и непостоянны в своем учении, и которые, сверх того, имели еще сердце, столько наполненное ядом и гордостию». «Всякий благоразумный человек, который не держался неосновательного их мнения, почитался безбожником... проклинаем и от церкви ими отлучаем был... Они мучали людей и истребляли знатных и ученых мужей»³³, — обвинял он церковников. С гневом и возмущением Аничков говорил о религиозном фанатизме, нетерпимости и религиозных преследованиях. Обличая одно из наиболее диких проявлений религиозного фанатизма — Варфоломеевскую ночь, он называл ее «варварским заколением и бесчеловечием», «кровопролитием навеки поносительным»³⁴. Предвидя возможность выступления церковников против него, Аничков писал: «Ежели кто поумнее станет доказывать простому человеку, каким образом точно происходит что в натуре, на такового знатока еще и вознегодуют» и будут желать его наказания. Аничков усилил это положение большим примечанием, в котором высмеивал попытки церковников изобразить в качестве «кары божией» гибель профессора Рихмана во время опытов по изучению атмосферного электричества. Характерно, что в этом примечании Аничков почти буквально воспроизвел то место из «Явления Венеры на солнце» Ломоносова, в котором он высмеивал распространение суеверных сказок и небылиц богомолками³⁵.

Высказывая твердую веру в силу человеческого разума, Аничков утверждал, что в условиях развития естественных наук «нынешний ученый свет довольно в состоянии удовольствовать и во всем почти любопытство человеческое», и отмечал, что главным препятствием для этого является господство религии³⁶.

Боевая атеистическая направленность диссертации была с особой силой выражена в приложенных к диссертации тезисах, или, как их озаглавил Аничков, «Положениях, выведенных из всего при сем предложенного рассуждения»³⁷. Если в самой диссертации Аничков прибегал к своеобразному эзоповскому языку, делая вид, что имеет в виду в первую очередь языческую религию, то в тезисах он говорит о всякой религии вообще и в первую очередь о христианской.

Уловка Аничкова не смогла обмануть ни духовных, ни светских реакционеров. Они прекрасно понимали, что выводы Аничкова о происхождении религии и ее роли в отношении науки, о чудесах, жрецах, о системе лжи и репрессиях по отношению к передовым ученым и т. д. полностью относятся и к католической, и к православной религиям. Не помогло, конечно, и замечание, сделанное Аничковым в своей диссертации: «Никто, разве мой недоброхот и завистник... не может против предприятого мною рассуждения восстать с клеветою или с поношением»³⁸.

Диссертация Аничкова была, как уже указывалось, выдающимся произведением русской материалистической философии XVIII века. Она опиралась на материалистические и атеистические произведения Ломоносова, пропагандировала и развивала его идеи. Она была составной частью той борьбы, которую в это время вели представители передовой русской культуры против религии и церковников. Достаточно вспомнить появившиеся в это время «Философические предложения» Якова Козельского, работу А. Каверзнева «О перерождении животных», «Послание к слугам» Д. И. Фонвизина и недавно обнаруженное произведение неизвестного автора «Зерцало безбожия».

Атеистическая и материалистическая направленность диссертации Аничкова и работ русских просветителей этого времени была тесно связана с той классовой борьбой, которая развертывалась в стране и находила свое отражение в идейной борьбе против церкви и религии как надстройки крепостнического общества. Она сливалась с борьбой, которую вел в это время русский народ против крепостничества.

Не может быть никаких сомнений, что диссертация Аничкова оказала серьезное влияние на развитие передовой русской науки и культуры XVIII века. Об этом говорит и та высокая оценка, которую дал диссертации Н. И. Новиков. Через три года после защиты он писал, что Аничков сочинил «Слово» «о истинном богопознании, весьма много похваляемое за свободное и ясное сей важной материи объяснение»³⁹. Новиков, по всей вероятности, изменил название сожженной диссертации Аничкова исключительно из цензурных соображений. Не мог не знать диссертации Аничкова и А. Н. Радищев, связанный с Московским университетом через Новикова и решительно боровшийся против мистики и религии.

Конечно, в диссертации и в тезисах было немало ненаучного и наивного, характерного для всей атеистической литературы XVIII века. Так, например, анализируя вопрос о происхождении религии и ее роли в человеческом обществе, он, как и другие просветители, не видел социальных корней религии, не понимал, что религия является идеологическим оружием эксплуататорских классов и что простого развития науки и распространения образования далеко не достаточно для того, чтобы покончить с религией. Эти воззрения определились уровнем современной ему науки и ограниченностью материализма XVIII века, а выйти за рамки, поставленные ему эпохой, Аничков, конечно, не мог.

Анализ речей Аничкова, произнесенных им в 1770—1783 годах, показывает, что, несмотря на репрессии со стороны духовных и светских властей, он стоял на материалистических позициях и мужественно их отстаивал. М. Горбунов ошибается, изображая его речь «О свойствах познания человеческого» (30 июня 1770 года) как вынужденное раскаяние⁴⁰. В действительности и эта речь, и речи 30 июня 1779 г. и 22 апреля 1783 года как раз являются яркими доказательствами материализма Аничкова.

Материалистически решая основной вопрос философии, он отстаивал первичность материального мира и указывал, что он существует независимо от наших чувств. Рассматривая взаимоотношение реального мира и человеческого сознания, он утверждал, что материальный мир воздействует на наши органы чувств, а с их помощью человек и познает материальный мир, являющийся единственным источником идей. Аничков указывал, что стоит оборвать или повредить те или иные нервы, как возбуждение, вызываемое вещами, не дойдет до мозга человека и он не получит никакого представления об этих вещах и никакой «идеи» вещи у человека возникнуть не сможет⁴¹.

Для правильного понимания соотношения между материальным миром и представлениями, существующими в нашем разуме, Аничков сравнивал реально существующего попугая с картиной, на которой изображен попугай. Бытие и качества действительного попугая, утверждал он, не зависят от живописца, хотя картина, изображающая попугая, и помогает познать его качества. Это она выполняет тем успешнее, чем лучше художник изучит настоящих попугаев и осмыслит свои наблюдения⁴². Доказывая, что источником человеческого познания является внешний материальный мир и человеческие ощущения, Аничков решительно выступал против идеалистической теории врожденных идей, пропагандировавшейся картезианцами. «Чтоб врожденные о вещах идеи в нас находились, сего допустить не можно... Опыт довольно научает нас, что мы на сей земной шар вступаем, не имея еще никакого ни о чем понятия, а потом постепенно снискиваем идеи вещей телесных»⁴³. Столь же решительно отвергал Аничков и идеалистическую теорию «предуставленного согласия» Лейбница и Вольфа. Он прямо заявлял, что «система предуставленного согласия... несправедлива, и последователей сей системе объяснение философическим почтено быть не может, поколику основания и начала, на коих они утверждают свои мнения, суть неизвестные, сомнительные и произвольные»⁴⁴.

Рассматривая историю развития философии, Аничков высказал правильную догадку о том, что ее развитие является борьбой двух основных философских течений — материализма и идеализма.

«именуются те, кои утверждают, что одно только существо находится в свете и оное вещественное есть»⁴⁵. Называя идеалистами тех, «кои хотя и допускают, что душа человеческая есть вещественная, токмо вещественное бытие мира и тел опровергают, допуская одно идеальное бытие оных», Аничков показывал всю бесплодность попыток философов-идеалистов объяснить мир. «Плотин славный платонический философ... целые три дни разговаривал о соединении души с телом, но мало в том успел. Подобным образом славный Лейбниций хотя не три дни и не три года, но более 10 лет упражнялся... токмо толикими своими трудами точно и прямо совершенного не произвел дела»⁴⁶. Решительно выступая против идеалистов, Аничков говорил, что, только безнадежно запутавшись в решении этого сложного вопроса, можно дойти до «отрицания вещественных тел бытия».

Рассматривая идеалистическую философскую систему Лейбница, Аничков отмечал, что, по Лейбницу, следует, «что понятия, производимые о вещах, не суть подобия оных, и мы имеем оные врожденные себе». Наша душа, отвечал Лейбницу и другим философам-идеалистам Аничков, «всегда начинает свои размышления о тех вещей, которые прежде чувствам подвергаются, и никогда далее сего не поступает»⁴⁷.

Свои возражения идеалистам, отстаивавшим приоритет идеи, он подкреплял ярким и убедительным примером. Сколько бы философы ни размышляли над «идеей Сатурна», язвительно замечал Аничков, до тех пор, пока мы не начнем изучать Сатурн с помощью телескопов, мы ничего не будем знать о нем, и «от идеи Сатурна никакой пользы нет»⁴⁸.

Отвергая идеалистические теории относительно соотношения души и тела, Аничков писал: «Ежели сказать, что ничего кроме души не находится, то идеалисты своим мнением одержат верх над нами»⁴⁹. Он указывал, что нельзя противопоставлять душу (разум) вещественному миру, так как «справедливо именуется душа формою или видом человеческого тела»⁵⁰.

Вслед за Ломоносовым и Поповским Аничков подчеркивал единство материального мира и стремился рассматривать его во взаимосвязи и взаимодействии. «Мир есть порядок всех вещей вместе пребывающих, последовательных, переменяемых и взаимно между собою связанных... Все в свете сем состоящие вещи имеют такое свойство, что одна из них содержит в себе причину другой, то есть, все вещи взаимно между собою связаны»⁵¹. Отстаивая реальный характер времени и пространства, Аничков решительно отвергал чистое пространство, рассматриваемое «как бы некоторым существом, в особливости стоящим»⁵². Он считал пространство протяжением, а время — следованием вещей друг за другом в пространстве.

Аничков материалистически решал и вторую сторону основного вопроса философии, утверждая, что человечество в состоянии познать реально существующий мир. Он решительно возражал Лейбницу и Декарту, утверждавшим, что мы не должны доверять нашим чувствам. «Платоновы последователи, — писал он, — советуют, чтоб мы всегда мысль свою отвлекали от всякого чувствования; ибо утверждают они, что действия всякого чувства часто обманывают нас, и мысль наша светом истины тогда токмо озаряется, когда она не утверждается на чувственных представлениях, но сама к себе возвращается и не верит никакому чувству, как токмо себе»⁵³.

В речи 1770 года Аничков дал развернутую картину процесса человеческого познания: «Справедливее мне кажется, когда во всяком познании человеческом три степени различаются. Первый... состоит в движении или возбуждении телесного органа; второй заключается в некотором понимании оного изображения... — третий, наконец, состоит в рассуждении... Например, как скоро увижу я какой предмет, тотчас отвлеченный от оного свет доходит до моего глаза и приводит оный в движение; ибо из вещей ничего до наших чувств не доходит, кроме движения или впечатления. Потом такое изображение, впечатленное в самых нижних частях моего глаза, через посредство оптических нервов и тоненьких оного жилок к самому мозгу... переносится, от чего в душе (душа в терминологии Аничкова — это разум, сознание. — М. Б.) и последует понятие о том мною видимом предмете»⁵⁴.

Показывая процесс перехода от конкретного мышления к абстрактному, отвлеченному, Аничков подчеркивал, что последнее основано на познании человеком «телесных вещей». «Ум наш... невидимые вещи познает из видимых, от особенных вещей отвлекает всеобщие понятия, о будущем рассуждает из настоящего и из бытия вещественных сущих понимает о невещественных»⁵⁵. Отстаивая материалистическое миропонимание, Аничков решительно выступал против уступок, делаемых некоторыми материалистами религии и идеализму. Он считал недопустимым попытки объяснять какое-либо явление вмешательством сверхъестественных сил в тех случаях, когда по недостаточности наших знаний мы не можем объяснить его сущность. Именно за подобные уступки в пользу религии он резко критиковал Декарта. «Не почитается философическим такое объяснение, когда сказано будет: магнит притягивает к себе железо, и магнитная стрелка всегда и постоянно обращается к полюсу потому только, что бог, присутствуя при магните, движет железо и магнитную стрелку к полюсу...». Аничков указывал, что «никто чрез такое знание не делается разумнейшим»⁵⁶.

И диссертация Аничкова, и его речи дают полное основание утверждать, что в его лице мы имеем дело с выдающимся русским философом-материалистом, глубоким и оригинальным мыслителем ломоносовской школы. Его материалистическая и атеистическая диссертация не отдельное и не случайное событие в его деятельности, а органическая часть его материалистического мировоззрения. Последователь Ломоносова и ученик Поповского, он, несмотря на репрессии, до конца дней своих стоял на материалистических позициях.

Интересно отметить, что в том же году, когда в Москве происходила защита и сожжение диссертации Аничкова, во Франции впервые вышла одна из важнейших работ французских материалистов — «Разговор Даламбера и Дидро». Анализ диссертаций Аничкова и его речей, произнесенных как до защиты, так и после нее, показывает, что он независимо от французских материалистов работал над теми же вопросами и приходил к таким же выводам, которые лежали в основе «Разговора...» и других произведений французских просветителей. Одинаковое решение вопросов о соотношении материального и духовного, о источниках, средствах и процессе познания человеком материального мира и его явлений, отношение к религии и одинаковое объяснение ее происхождения свидетельствовали, что Аничков шел в ногу с наиболее передовым и боевым отрядом тогдашней материалистической философии. Причина общности их взглядов объясняется тем, что и перед Францией, и перед Россией стояла задача — борьба против феодализма в экономике, органах государственного управления и идеологии. Несмотря на все различие в социально-экономических условиях обеих стран, на известные отличия в общественном строе и на значительную разницу в расстановке классовых сил, выразители общенациональных интересов своих народов приходят к одинаковым выводам и положениям в своей борьбе с феодализмом.

О высоком уровне, достигнутом в это время материализмом, говорит то, что в своей борьбе против махистов, воскрешавших наиболее реакционные идеи субъективных идеалистов, В. И. Ленин использовал, в частности, и упоминавшийся «Разговор Даламбера и Дидро» как одну из первых работ, рассматривающих процесс человеческого познания с материалистических позиций и наносящих серьезный удар идеализму⁵⁷.

Конечно, материализм Аничкова, как и других материалистов XVIII века, был исторически ограничен, и ему были свойственны все недостатки метафизического материализма. Выше уже говорилось об ограниченности материализма Аничкова по вопросу о религии и ее происхождении. Но эта ограниченность сказалась и в ряде других вопросов. Рассматривая взаимоотношение тела (материи) и души (психики, разума) и указывая, что в основе духовного лежит материальное, Аничков в то же время делает ряд уступок идеализму, пытаясь интерпретировать теорию перипатетиков в материалистическом направлении, запутывая и затемняя свое изложение, не решаясь открыто отвергнуть бога и прибегая к целому ряду жалких оговорок⁵⁸. Правильно подчеркивая огромную роль человеческого опыта в процессе познания реального мира, он, как и другие просветители, сводил опыт лишь к наблюдению, чувственному восприятию и эксперименту, не понимал, что опыт включает в себя всю совокупность общественно-исторической и производственной деятельности людей.

необходимости уничтожения этого строя революционным путем.

Указывая на эти черты ограниченности в материалистическом мировоззрении Аничкова, необходимо иметь в виду, что он выступал со своими речами перед аудиторией, состоявшей из знати, духовенства и чиновников, враждебно относившихся к материализму. Кроме того, после истории с защитой диссертации, его речи, несомненно, подвергались особенно тщательной цензуре. Очевидно, в результате этого в ряде речей Аничкова мы встречаемся как с похвалами по адресу Екатерины, так и с неоднократными упоминаниями о боге и даже с возражениями против атеистов. Однако все эти упоминания о боге и т. п. находятся в непримиримом противоречии с материалистическим содержанием речей. Они совершенно несовместимы и с теми резкими выпадами против идеализма, которые содержатся в его выступлениях.

Огромное значение всей деятельности Аничкова в Московском университете заключалось в пропаганде материалистических идей, в борьбе за развитие и победу материалистического направления в русской науке и культуре. А это было важнейшим условием не только для развития науки, но и для уничтожения феодального строя.

Творчески развивавший материалистические идеи Ломоносова, отстаивавший и пропагандировавший их, Дмитрий Аничков много сделал для развития материалистической философии в России, для развития передовой общественно-политической мысли, для развития деятельности Московского университета в материалистическом, демократическом направлении. На примере Аничкова отчетливо видно, какое большое и плодотворное влияние оказали идеи Ломоносова на мировоззрение и деятельность передовых ученых Московского университета второй половины XVIII века. В истории русской культуры Аничкову по праву принадлежит почетное место наряду с Ломоносовым и Радищевым.

Семен Десницкий и Иван Третьяков

Крупнейшими представителями передовой науки в области права были в Московском университете XVIII века С. Е. Десницкий (умер в 1789 г.) и И. А. Третьяков (около 1734—1776 гг.).

Семен Ефимович Десницкий был сыном нежинского мещанина. Он поступил в гимназию Московского университета из Троицкой семинарии и окончил ее в 1759 г. в числе первых выпускников. После полутора лет учебы на философском факультете он вместе с Третьяковым был направлен в университет города Глазго в Шотландии для изучения юридических наук. Несколько месяцев перед отправлением за границу они провели в Академии Наук. Учитывая, что в это время работой академического университета и гимназии руководил Ломоносов, можно предположить, что и Десницкий с Третьяковым занимались под его руководством. О блестящих успехах Десницкого и Третьякова во время их обучения за границей уже говорилось. По возвращении в Москву Десницкий приступил к работе в университете и занимал профессорскую кафедру до 1787 г., когда он по неизвестным причинам был уволен из университета.

По своим философским взглядам Десницкий был материалистом. Он принимал деятельное участие в издании диссертации Аничкова и отказался присоединиться к тем, кто требовал ее осуждения. В своих собственных работах он проводил те же атеистические идеи, что и Аничков, но, как правильно отметил И. Я. Щипанов, наученный горьким опытом своего друга, он делал это более осторожно и завуалированно⁵⁹. О материализме Десницкого говорят и его отзывы о представителях идеалистической философии и, в частности, о Платоне: «Светило древнего мира, знаменитый Платон, является разсказщиком побасенок и небывальщины сравнительно с Ньютоном, обогатившим науку... действительными и великими открытиями»⁶⁰, — писал он.

земную, общественную направленность философии, Десницкий связывал философию с решением основных вопросов общественной жизни. Отсюда рассмотрение и решение философских вопросов у Десницкого неразрывно связано с правом. И, наоборот, решая те или иные вопросы юриспруденции, он старался опереться на философию.

Как и Ломоносов, Десницкий отстаивал теорию эволюционного развития мира. Он говорил о «порывчивом движении» «мира сего и его видимое с одного состояния на другое прехождение». «И весьма уповательно, — замечает Десницкий, — что человек, равномерно как и все животные и растущие на земле вещи, из всех таких всеобщих свету перемен исключен быть не может»⁶¹.

В области права С. Е. Десницкий являлся ученым мирового значения. Почти за сто лет до Моргана он связывал возникновение семьи с разделением труда и возникновением частной собственности. В то время когда даже передовые ученые Западной Европы не шли дальше теорий, связывавших происхождение и развитие семьи с религиозными и правовыми представлениями общества, Десницкий считал основой развития и изменения форм семьи развитие частной собственности. В его изложении процесс развития семьи выглядел следующим образом: на первоначальной стадии человечества не было «никакого порядочного супружества и ниже имени оного. Смешение у них обоего пола невозбранное есть вместо супружества»⁶². Переход к скотоводству повлек за собой появление многоженства, а возникновение хлебопашества привело к тому, что возникла моногамная семья. Новая ступень, «коммерческая», сопровождалась установлением господства единобрачной семьи. Исследуя вопрос о семье, Десницкий стремился выяснить процесс ее развития и подчеркивал, что в основе этого процесса лежит хозяйственное развитие. Чем выше хозяйственное развитие, тем более совершенной является и форма семьи — вот основная идея Десницкого. Рассматривая взгляды Десницкого по вопросу о происхождении и развитии семьи, следует подчеркнуть, что он выступал решительным сторонником равноправия женщин. Он считал, что наиболее совершенной формой семьи является та, где брак доброволен и не связан с экономическими расчетами, где женщина равноправна с мужчиной. Энергично высказываясь за женское образование, он писал, что женщины «мужскому (полу) не уступающими в науках доказали себя перед ученым светом»⁶³.

В то время когда в вопросе о происхождении государства вершиной западноевропейской науки была бесконечно далекая от выяснения действительных причин теория «общественного договора», Десницкий связывал происхождение государства с развитием частной собственности. Он утверждал, что основой власти является не божественное ее происхождение, не голое насилие, а «превосходное богатство есть первый источник всех достоинств, чинов и преимущества над другими. Превосходное також богатство действительное есть начало и основание всех чиноположений и оного разделения властей, которые столько ныне взошли в употребление во всех государствах». Единственно с его помощью, писал он, правители «делаются повелителями над своими согражданами и удерживают свое достоинство и власть над всеми»⁶⁴

Исследуя формы государственной власти, Десницкий связывал их развитие с изменениями в экономике общества и прежде всего с развитием института частной собственности. В истории человечества Десницкий различал четыре «состояния», отличавшиеся между собой по занятиям людей и степени развития частной собственности. По Десницкому, эти периоды характеризуются следующими признаками: 1-й период — ловля диких зверей, охота и сбор дикорастущих плодов. Пользование общее, нераздельное, и собственность выступает как общественная. Обмен отсутствует. 2-й период — пастушество. Возникает частная собственность. Но собственности на землю еще нет, и скот пасется на земле, находящейся в общем владении. Возникает обмен. 3-й период — хлебопашество. Люди переходят к оседлости. Обработка земли ведет к возникновению собственности на землю и развитию обмена. 4-й период — коммерческий. Развивается торговля и ремесло. Право собственности расширяется. Обмен становится важнейшей чертой хозяйственной жизни.

В периодизации Десницкого было много наивного и ненаучного. Достаточно сказать, что в ней нет намека на производственные отношения. Но для науки того времени она была огромным шагом вперед.

Несомненной заслугой Десницкого было использование для подкрепления своих положений, относящихся к характеристике первого и второго периодов, этнографического материала русских путешественников и особенно классической работы С. Крашенинникова о Камчатке.

Десницкий утверждал, что образование государства и возникновение законов связано с развитием собственности и прежде всего собственности на землю. «Начало и происхождение собственности... соединено с непосредственным происхождением и самых правлений государственных»⁶⁵— писал Десницкий и указывал, что именно собственность на землю привела к возникновению института баронов и маркграфов, к возникновению «феодального правления», которое, по его мнению, представляло собой власть земельной аристократии с «неполномощным» государем во главе. Дальнейшее развитие собственности привело к разложению и гибели «феодального правления» и к созданию современных европейских государств. Десницкий был одним из первых ученых, поставивших вопрос о том, что между феодальным землевладением в Западной Европе и землевладением в России нет никакой принципиальной разницы⁶⁶.

Рассматривая происхождение и роль законов в истории общества, Десницкий подчеркивал, что они в первую очередь имеют своей целью защиту частной собственности.

Очень важна мысль Десницкого о причинах, вызывающих сходство законов у различных народов. В то время даже передовые ученые при исследовании данного вопроса ограничивались выяснением того, у какого народа законы возникли раньше, а затем сводили исследование к доказательству, что сходство объясняется либо влиянием, либо непосредственным заимствованием. Десницкий шел совсем иным путем, свидетельствовавшим как о его самостоятельности, так и о прогрессивности его научных взглядов. «Само через себя разумеется, что в натуральном состоянии люди не имеют почти никакого понятия о собственности и живут по большей части управляемы не законами, но застарелыми обычаями, каковыми управляемы были древние афиняне, лакедемоняне и нынешние камчадалы. Удивительное сих народов примечается сходство», — говорил Десницкий и высмеивал любителей во всем видеть заимствования. «Суеверные любители древностей подумают, что камчатские народы переписывали когда-нибудь законы у Ликурга, хотя в ликурговы времена, может статься, люди столько ж искусны были в рукописании, сколько и нынешние камчадалы. Народные обыкновения везде бывают сходны, когда самые народы находятся в подобном между собой... состоянии»⁶⁷. Этот важный тезис Десницкий подтверждал примерами, относящимися к обычаям и законам разных народов.

Являясь выдающимся ученым-новатором, Десницкий решительно выступал против схоластической школы юристов и представителей этой школы в Московском университете. Десницкий указывал, что они занимаются казуистикой либо метафизическими, схоластическими словопрениями о том, что «согласно с волею божиею и что не согласно, разделяя притом человеческую совесть по логически, на предыдущую и последующую, на известную и вероятную, на сомнительную и недоумевающую. В таком лабиринте они ищут общего всем натуральным правам начала»⁶⁸«Ручаюсь, что все это абсурд», — замечал Десницкий и, издеваясь над схоластикой этих горе-теоретиков, писал: «Суть и другие основы естественного права, которые изысканы больше для меридиана немецкого нежели к делу в судах. Сей род ученых, чем недостаточнейший в своем знании, тем тщеславнейший в своих изобретениях, и гремит подобно пустой бочке — свет еще ничего не видит, а он уже в газетах гремит, что им сыскана квадратура круга. В следующую почту, может статься, и его же вечный двигатель выйдет!»⁶⁹.

Иностранные профессора-юристы, работавшие в Московском университете, — Дилтей, Лангер, Шаден на все лады превозносили и пропагандировали труды одного из таких схоластов — Пуффендорфа, который был для них непререкаемым авторитетом. В противовес им Десницкий отказывал трудам Пуффендорфа в каком-либо научном значении. «Пуффендорфов труд, подлинно был излишний, ибо писать о вымышленных состояниях рода человеческого, не показывая, каким образом собственность, владение, наследство и пр. у народов происходит и ограничивается, есть такое дело, которое не совсем соответствует своему намерению и концу»⁷⁰, — говорил он.

Десницкий выступил как создатель истории русского права и отводил ей большое место в целом ряде своих речей. Избранный при учреждении Российской академии ее членом, Десницкий выбирал для словаря, составлявшегося академией, юридические термины из «Русской правды», «Судебников», «Уложения 1649 г.»⁷¹.

Десницкий был инициатором и неутомимым пропагандистом изучения русского права в Московском университете. В 1778 году он выступил с «Юридическим рассуждением о пользе знания отечественного законоискусства и о надобном возобновлении оного в государственных училищах». В этой речи Десницкий подчеркивал исключительное значение изучения русского права и считал совершенно ненормальным такое положение, при котором вот уже 20 лет римское право изучается в Московском университете, а к изучению русского права все еще не приступили. Как указывал Десницкий, «без сомнения, всякому бы лучше советовать не знать права римского, нежели российского», так как без знания отечественного права немыслимо соблюдение свободы и собственности каждого гражданина⁷².

следствие незнания законов отечественных⁷³. Каждый дворянин, считая себя «врожденным судьей» и правителем и претендуя на получение соответствующей должности, абсолютно ничего не делает для того, чтобы хоть как-то готовить себя к этому, говорил Десницкий.

Рассматривая причины плохого состояния изучения отечественного права в Московском университете, он указывал, что это объясняется двумя главными причинами: отсутствием собрания российских законов, начиная с древнейших времен, и неправильным способом изучения русского права, при котором все сводится только к изучению практики.

Для того чтобы наладить изучение русского права, Десницкий считал необходимым создание специального архива, где бы сосредоточивались тексты всех законов и указов, изданных до этого времени. В этот архив должны были поступать и все новые законы и указы. Отражая давно назревшую потребность, Десницкий считал необходимым составление свода действующего законодательства, которое должно было быть расположено по соответствующим разделам в зависимости от содержания. Насколько назрела необходимость такого свода, убедительно говорит работа комиссий по составлению нового Уложения в 50-х, а затем в 60-х гг. XVIII века. Известно, что работа по кодификации развернулась только в 30-х годах XIX века под руководством Сперанского, но и она остановилась на полпути. Отсутствие свода действующих законов открывало широкие возможности для произвола, крючкотворства и взяточничества чиновников.

Десницкий считал необходимым учреждение специальных кафедр для изучения русского права и его истории в Академии Наук или Московском университете.

обязанности которого лежит толкование законов по разделам, показ их отношения к «правам естественным и народным»; 2) профессор «практического русского законоположения», который бы на примере отдельных дел проводил практический их разбор с учащимися. При нем должен быть адъюнкт из чиновников, хорошо знающих практику судопроизводства и действующее законодательство. Они должны организовать обучение так, чтобы студенты были готовы к исполнению любой должности в суде.

К речи было приложено «Оглавление 1 книги прав Российских». Содержание, вкладываемое Десницким в эту книгу, видно из его речи, произнесенной еще в 1768 году. В ней он следующим образом определял задачи и содержание натурального права: показать «причины и натуральное происшествие власти и старшинства у народов, изъясняя оные историческим описанием.., что учинив, показывать должно правления европейских держав, описывая оных начало феодальное, и их перемену из сего в аристократическое или монаршеское... в заключение сей первой части должно показывать начало, возвышение и совершенство своего отечественного правления»⁷⁴. Содержание первой части книги составляла история всеобщего и русского права.

Второй раздел книги предусматривал изучение «прав, происходящих от различного состояния и звания людей». Десницкий считал, что здесь должны рассматриваться права человека на защиту себя и имения, права государя и подданных, судьи и судимого, раба и господина, родителей и детей, мужа и жены, а также процесс формирования этих прав и причины этого процесса.

Очень важно следующее замечание Десницкого: «Сверх сего здесь должно показывать историческим, метафизическим и политическим порядком введение в государствах порабощения и закрепления народов, »⁷⁵. Формулировки Десницкого не оставляют сомнения в характере ответа, который он предлагал дать на этот вопрос.

Третий раздел книги Десницкий посвящал «правам, происходящим от различных и взаимных дел между обывателями», т. е. изучению того, что входит в состав уголовного и гражданского права.

Четвертый раздел он отводил для изучения «полиции или благоустроения гражданского». В этом же разделе, по его мнению, должны были рассматриваться «введение и ободрение мануфактур, покровительство коммерции, надежное учреждение банков и монеты для благопоспешности купечества... приведение хлебопашества в совершенство... собирание казны»⁷⁶

Анализируя речи и другие работы Десницкого, мы видим, что по своему содержанию и по характеру выдвигаемых им мероприятий, они носили антифеодальный характер и своим острием были прямо направлены против самодержавно-крепостнического строя России. Он говорил, что дворянам «все достается чужими руками и (они. — М. Б.) ни за что своего поту не проливают». Показывая, что они незаслуженно занимают руководящее положение в государстве, Десницкий требовал: «Пущай тот больше преимущества, чести и достоинства наслаждается, который больше в оном тягости имеет»⁷⁷.

С особой силой антидворянская сущность предложений Десницкого выражена в поданном им в Комиссию по составлению нового Уложения «Представлении о учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи» и его комментариях к переводу трехтомной работы английского юриста Блекстона. Основным принципом его «Представления» было требование строгого соблюдения законности. Оно находилось в прямом противоречии с системой произвола, царившего в екатерининской России. По его проекту высшим законодательным и судебным органом страны являлся выборный сенат«училищных мест», из «любых, кто в состоянии отправлять эту должность». Правом избирать пользовались все платящие подати свыше 50 рублей. По «Представлению» Десницкого, сенатор избирался на пятилетний срок из числа имеющих годовой доход не меньше 2 тысяч рублей. Избрание в сенат более двух раз не допускалось, чтобы «многие, а не одни только, люди имели больше случаев оказать свои услуги отечеству». Все члены сената заседали в одной палате и имели равные права. «Дворяне, разночинцы, равномерно как духовные и светские, находящиеся при сенаторской должности, будут уравнены без всякой отличности»⁷⁸.

Предвидя возможные возражения дворян, Десницкий указывал, что, поскольку сенат будет заниматься не частными делами, а нуждами всего государства, его члены должны отказаться от защиты своих чисто сословных своекорыстных интересов. Стремясь оградить депутатов от возможных репрессий со стороны самодержавия, Десницкий подчеркивал их неприкосновенность. С точки зрения роли, которую Десницкий отводил выборному сенату, следует рассматривать и настойчивое подчеркивание им того, что права депутатов Комиссии по составлению Уложения являются священными и неприкосновенными. По проекту Десницкого, в функции сената входило издание новых и надзор за соблюдением старых законов, установление налогов, объявление войны и заключение мира, заключение договоров с другими государствами, контроль над государственными расходами; одновременно с этим сенат являлся высшим судебным апелляционным органом. Десницкий подчеркивал, что «Сенат должен находиться при монархе безотлучно завсегда». Утверждение такого сената на деле означало ограничение самодержавной власти в России и установление буржуазной парламентской формы правления. В условиях укрепления самодержавной власти, превратившейся в реакционную силу, охранявшую незыблемость крепостнического способа производства, предложение Десницкого имело большое прогрессивное значение. Конечно, оно не вело и не могло вести к подлинному народовластию, так как не всегда последовательно проводило даже принципы буржуазной демократии, но оно превращало государство в силу, помогающую развитию новых буржуазных отношений.

Огромное прогрессивное значение имело положение Десницкого о равноправии народов России. Он считал необходимым, чтобы в сенате были представлены все народы, населявшие Российскую империю. Именно поэтому он приветствовал наличие в числе депутатов Комиссии по составлению Уложения депутатов от народов Севера. Прогрессивность требования Десницкого особенно возрастала, так как в это время происходило воссоединение с Россией ряда народов и значительный территориальный рост страны.

Предлагаемая Десницким организация судебной власти была несовместима с самодержавным строем крепостнической России. Он требовал независимости суда от административных властей, несменяемости судей, публичного и гласного суда, учреждения института присяжных и адвокатуры, печатания всех решений судов, специальной подготовки и проверки всех судей и адвокатов. Десницкий требовал абсолютного равенства перед законом и равного наказания для всех независимо от их сословной принадлежности⁷⁹. О прогрессивности предложений Десницкого убедительно говорит уже то, что даже во время проведения судебной реформы в 60-х гг. XIX века далеко не все его требования были осуществлены. Это тем более показательно, что в судебной реформе буржуазные принципы были проведены более последовательно, чем в других реформах 60—70-х гг. XIX в.

Решительно выступая против «послаблений» в наказаниях из сословных соображений, Десницкий одновременно с этим указывал на необходимость всячески избегать ненужных и излишних жестокостей. Особенно резко протестовал он против казней за так называемые государственные преступления, указывал, что в действительности по таким делам «часто казнят благороднейших и верных сынов отечества»⁸⁰. Следует подчеркнуть, как факт, имеющий первостепенное значение, что Десницкий предусматривал подчинение административной власти судебному контролю.

Значительный интерес имеет раздел «Представления», посвященный организации «гражданской власти» или управлению городом. Оно отдавалось фактически в руки купцов и ремесленников. По проекту Десницкого, городом управлял выборный орган с явным преобладанием купечества (в столице из 73 членов — 55 купцов, в губернских городах из 12 членов — 7 купцов)⁸¹ явления, нарождавшиеся в недрах этого строя.

Такой же характер имели и его требования относительно людей «нижнего рода», т. е. крепостных крестьян. Он указывал, что «нижний род», «всех выгод лишен и не имеет ни малейшей собственности».

Десницкий требовал, чтобы повинности крестьян в отношении помещиков были строго ограничены и регламентированы и чтобы крестьянам было предоставлено право на владение как движимой, так и недвижимой собственностью. Называя торговлю людьми вопиющим злоупотреблением, он предлагал полностью запретить продажу крестьян без земли, продажу их в розницу и на вывод, так же как и перевод из одной деревни в другую без согласия своих крестьян. Десницкий требовал категорического запрета всякого превращения вольных и государственных крестьян в крепостных. Одновременно с этим он считал необходимым ограничение числа дворовых и предусматривал, что помещик обязан возмещать убытки в семье крестьянина, один из членов которой был взят в дворню⁸².

Мы видим, что при решении вопроса о крепостном праве ярко сказывалась ограниченность Десницкого. Он не выступал с требованием полного уничтожения крепостного права и тем более не поднимался до идеи крестьянской революции. Он ограничивается лишь стремлением регламентировать повинности крестьян, резко сократить эти повинности, значительно ограничить привилегии помещиков в экономическом, политическом и правовом отношении; вместе с тем требования Десницкого исключали возможность распространения крепостного права на новые категории крестьян и на новые территории.

Прогрессивность предложений Десницкого о крепостном праве, несмотря на всю их ограниченность, совершенно очевидна, особенно если мы вспомним, что они выдвигались в условиях укрепления диктатуры помещиков-крепостников, небывалого усиления крепостного гнета, когда дворянам раздаривались сотни тысяч крестьян и происходило закрепощение миллионов крестьян на юге и юго-востоке страны. Именно поэтому предложения Десницкого отражали, хотя и не всегда последовательно, интересы крестьян, интересы новых, буржуазных общественных отношений. Эти предложения Десницкого совпадали с теми предложениями, с которыми выступали в стране в этот период лучшие представители передовой общественно-политической мысли. С аналогичными предложениями по крестьянскому вопросу выступил в 1766 году видный русский просветитель и экономист Алексей Поленов, представивший в Вольное Экономическое общество свою известную работу «О крепостном состоянии крестьян в России». Предложения Десницкого не только совпадали, но и шли дальше тех выступлений в защиту крепостных крестьян, с которыми выступили в комиссии по составлению нового Уложения Г. Коробьин и Я. Козельский. По широте охвата вопросов и по предлагаемым им мероприятиям проект Десницкого несомненно был самым радикальным из всех наказов, предложений и выступлений, имевших место в этой комиссии. Не случайно он не только не был представлен на обсуждение депутатов Комиссии, но о нем даже не упоминалось, а увидел свет он только полтораста лет спустя. Нельзя не отметить того, что предложения Десницкого по крестьянскому вопросу соответствовали позициям, которые занимала передовая русская общественно-политическая мысль в сатирических журналах конца 60-х и начала 70-х годов XVIII века. Таким образом, проект Десницкого был непосредственно связан с той классовой и идейной борьбой, которая происходила в это время в стране, и занимал в ней место на крайнем левом фланге.

«Представление» писалось для Комиссии по составлению Уложения и поэтому оно могло отражать действительные взгляды Десницкого далеко не полностью. Ведь не случайно Десницкий изложил свое учение о личных правах граждан на жизнь, честь и собственность и противопоставил эти «природные» права сословным правам самодержавно-крепостнической России не в официальных речах и не в «Представлении», а в комментариях к переводу работы Блекстона. Формулировки Десницкого в комментариях таковы, что они могут восприниматься как предтеча «Прав человека и гражданина».

До нас не дошли сведения о последних годах жизни Десницкого, и поэтому трудно понять, что означает фраза его первого биографа «Уволен из Университета в 1787 году»⁸³. Он умер в апреле 1789 года. Вполне вероятно, что это было увольнение, вызванное политическими причинами. Ведь это были годы дальнейшего укрепления дворянской диктатуры в стране и жестоких репрессий по отношению к деятелям передового, антикрепостнического направления.

Мы уже отмечали, что Десницкий был пламенным патриотом своей родины. Начиная с первой своей речи в университете, он славил мужество и стойкость русского народа, который преодолел «непреоборимые и внутрь и вне отечества препятствия» и, «аки некий исполин, проходя сквозь горы, огнь и воду.., неоднократно увенчан славою в средине льдов и в пределах знойных носил неувядаемый венец за свой кровавый подвиг»⁸⁴. Используя образы и сравнения Ломоносова, Десницкий славил боевые и мирные дела русского народа и твердо верил в его творческие возможности и светлое будущее. В этом плане любопытно сравнить речи, произнесенные в один день Дилтеем и Десницким. Если речь Дилтея являлась пустым восхвалением Павла и Екатерины, то Десницкий, следуя традиции Ломоносова, выдвигал целую программу действий. Он требовал, чтобы Павел употребил свою власть и могущество на «благоустроение гражданства, учреждение порядочных судов, совершение нелицеприятной истины, защищение и просвещение отечества. Это будет превыше всех побед», — заявлял он. «К чему завоевания, к чему покорение народов и распространение держав будет служить, ежели оным просвещение и благоденствие не будет доставлено?» — спрашивал Десницкий. Он говорил и о том, что без развития науки, художеств «вера превращается в гнусное суеверие, воинство в варварское бесчеловечие и гражданство — в сущее политическое грабительство⁸⁵».

В то время как Поповский и Аничков были по существу забыты, Десницкому посвящен ряд работ, появившихся как до революции, так и в советское время. В 1946—1948 гг. появились статьи Б. Сыромятникова, С. Покровского и М. Загряцкова⁸⁶. Однако ни с одним из этих авторов в оценке мировоззрения и особенно общественно-политических взглядов Десницкого полностью согласиться нельзя.

Совершенно неправильно как сближение требований Десницкого с «Наказом» Екатерины II, так и объявление его идеологом русской буржуазии, «которая в сознании своей слабости ищет своей опоры в абсолютной монархии «просвещенного абсолютизма», что делает Б. Сыромятников⁸⁷.

Неправомерно и утверждение С. Покровского, что Десницкий был «представителем раннего буржуазного либерализма, с его опасениями народной инициативы и революции, с его упованиями на реформы сверху». С. Покровский сожалеет, что не изучена роль Десницкого в развитии буржуазной либеральной идеологии⁸⁸«выразителем идеологии эксплуататорских классов», «выражал раболепное преклонение перед Екатериной II», «пытался обосновать и утвердить самодержавную власть». М. Загряцков пишет, что «о прогрессивном характере воззрений Десницкого можно говорить лишь с определенной оговоркой», так как «он был далек от защиты интересов и прав народных масс»⁸⁹.

Как нам представляется, все эти характеристики извращают просветительский, ярко выраженный антифеодальный характер мировоззрения Десницкого и смазывают значение его выступлений против самодержавия и крепостничества. Говоря о Десницком как представителе буржуазного либерализма, авторы этих статей отрывают его от той эпохи, в которой протекала его деятельность, и переносят его в XIX век. Требования Десницкого выражали интересы всей нации, а не только крупной буржуазии. Буржуазный характер требований Десницкого отнюдь не снимает вопроса об их большом прогрессивном значении, о том, что они являлись выражением интересов всего народа. Напомним классическое высказывание В. И. Ленина о просветителях: «.... необходимо оговориться, что у нас зачастую крайне неправильно, узко, антиисторично понимают это слово («буржуа». — М. Б.), связывая с ним (без различия исторических эпох) своекорыстную защиту интересов меньшинства. Нельзя забывать, что в ту пору, когда писали просветители XVIII века (которых общепризнанное мнение относит к вожакам буржуазии), когда писали наши просветители от 40 до 60 годов, все поэтому тогда в идеологах буржуазии не проявлялось; напротив, и на Западе и в России они совершенно искренно верили в общее благоденствие и искренно желали его...»⁹⁰. В мировоззрении Десницкого нашли яркое выражение как слабые, так и сильные стороны просветителей, но это не дает никаких оснований сомневаться в его прогрессивности или признавать ее лишь с оговорками. Десницкому была чужда защита своекорыстных интересов меньшинства. Продолжая и развивая линию, начатую Ломоносовым и Поповским, которые дали уничтожающую картину бесчинств европейских колонизаторов («Письмо о пользе стекла», «Письмо о пользе наук»), Десницкий подверг бичующей критике буржуазные порядки в Англии. Он под личиной демократии сумел рассмотреть истинное лицо отвратительной власти денежного мешка. В примечаниях к переводу работы Блекстона он пишет об «обмане, чинимом при выборе членов парламентских», во время которых помещик «может не токмо сам избран быть, но с собою и других премногих по сердцу своему выбрать в члены парламентские». Он указывает, что «сокровиществующие миллионщики ужасное во всем правительстве могут делать наваждение, influence и могут нечувствительно тьмы народов от себя зависящими сделать». Он с гневом говорит о тех «немногих богачах, которые своим безмерным достатком задавляют всех прочих», о том, что «у сокровиществующих миллионщиков даже и самое правосудие может быть нечувствительно на откупе»⁹¹.

Утверждение М. Загряцкова о «раболепном преклонении Десницкого перед Екатериной II» основано лишь на похвальных вступлениях к публичным речам Десницкого и свидетельствуют о непонимании самих речей, которые всем своим содержанием были направлены против политики Екатерины. Правильную оценку мировоззрению Десницкого, как впрочем и ряда других учеников и последователей Ломоносова, трудившихся в Московском университете (Поповского, Аничкова, Третьякова), дал И. Я. Щипанов в обстоятельной вводной статье к I тому «Избранных произведений русских мыслителей второй половины XVIII века». Одновременно с этим необходимо отметить, что благодаря этому изданию читатель получил наиболее важные работы Поповского, Аничкова, Десницкого и Третьякова, не переиздававшиеся с 60—70-х гг. XVIII века или, в лучшем случае, с 1820 года.

Мероприятия, предлагаемые Десницким, имели несомненно прогрессивный, антифеодальный характер. Они были прямо направлены против укрепления дворянской диктатуры, против политики Екатерины, сущность которой заключалась в закреплении крепостнических отношений и сохранении и укреплении власти помещиков-крепостников. Осуществление предложений Десницкого открывало путь для ускорения развития новых общественных отношений, рождавшихся в недрах феодального строя. Их осуществление превращало государственную власть в силу, способствующую формированию нового базиса, а не тормозившую всячески его создание, как было с русским самодержавием в XVIII веке. Они выражали и отражали интересы народа, а не интересы господствующего класса крепостников, которые говорили о реформах, писали проекты, не брезговали либеральной фразой, но одновременно с этим предусматривали сохранение феодального землепользования и власти в руках помещиков. В этом коренное, принципиальное отличие программы Десницкого от «Наказа» Екатерины, проектов Н. Панина или Дм. Голицина, преследовавших диаметрально противоположные цели. Всякое отождествление или сближение этих документов говорит о непонимании целей, поставленных перед собой их авторами, и тех результатов, к которым привело бы их воплощение в жизнь.

Соратником и единомышленником Десницкого был Иван Андреевич Третьяков (около 1734—1776). Одновременно с ним он пришел в университет из Тверской семинарии. Вместе они учились в университете, вместе были направлены в Глазго для подготовки к профессорскому званию. Вместе защитили там докторские диссертации и, возвратившись в Московский университет, начали свою работу на юридическом факультете. Научная и преподавательская деятельность Третьякова продолжалась менее 8 лет. Биографические сведения о нем крайне скудны. Небогато и дошедшее до нас его литературное наследство — всего 3 речи.

выяснить причины и предпосылки появления новых законов. Он указывал на огромную роль развития собственности в истории общества. Основу силы и процветания страны Третьяков видел в ее экономике и в первую очередь в развитии обмена и торговли. Он называл разделение труда источником развития общества и утверждал, что «по разделении трудов натурально происходит в обществе разделение и самих людей, как то: на хозяев и работников»⁹².

Третьяков был оригинальным мыслителем и экономистом. Его идеи содержат зачатки теории трудовой стоимости, получившей законченное оформление в работах Адама Смита. Он, называя заблуждением положение о том, что «государственное богатство заключается во множестве злата и серебра»⁹³, утверждал, что богатство страны определяется в первую очередь количеством товаров, имеющихся в стране. Одновременно Третьяков рассматривал труд в качестве основного источника богатства и, разбирая вопрос о «дешевизне и довольстве» той или иной вещи, указывал, что ее стоимость определяется количеством затраченного труда. Останавливаясь подробно на стоимости денег, он отмечал, что когда «люди начинают проницать в земные недры, доставать руды и преображать из них некоторые в монету», когда европейцы «завладели рудокопными заводами Мексиканскими», количество драгоценных металлов значительно возросло и стоимость денег резко понизилась. Третьяков указывал, что развитие промышленности, дальнейшее разделение труда и повышение культурного уровня населения ведут к росту производительности труда, следствием чего является понижение стоимости денег. Вместе с тем Третьяков утверждал, что человечество всегда в состоянии своим трудом обеспечить себя всем необходимым, и, в отличие от Адама Смита, отмечал большую роль государства в развитии хозяйственной деятельности людей и создании народного богатства⁹⁴.

Большое место в речах Третьякова занимал вопрос о положении людей «нижнего сословия». Он указывал, что «закоснение в одном (состоянии), есть такое злополучие смертных, что к претерпению оного и у самих стоиков великодушия не достает», и называя законы, закрепляющие это, «противными натуре человеческой»⁹⁵.

Он клеймил тех, кто «по своему высокоумию на вольность народную посягнул», и указывал, что монархия привела Рим к гибели.

указывал, что ремесла и «художества издревле и поныне во всех государствах всегда предваряют науки»⁹⁶. Рассматривая развитие и роль науки, он отмечал тесную взаимосвязь наук между собой.

С большой силой он говорил о той крайне вредной роли, которую сыграла в истории науки церковь. Он утверждал, что церковь поддерживала и распространяла самое дикое невежество и суеверие, «заставляла воевать за свои софизмы» и пользовалась невежеством народа, чтобы упрочивать и расширять свою власть и свои доходы.

В своих речах Третьяков очень резко обрушивался на вредную деятельность иезуитов, монахов, церкви. «Истинно удивления достойно, что Цицерон и Демосфен с неподражаемым красноречием не могли столько слушателей в свою сторону склонить, сколько гугнивый и косноязычный капуцин с безосновательным учением в своих школах успел»⁹⁷.

Он приветствовал отстранение духовенства от гражданского управления и изъятие университетов из-под непосредственного подчинения духовным властям. Позиции Третьякова по вопросу о происхождении религии, как уже указывалось выше, совпадали с позициями Аничкова.

«два рода учащихся людей: одни учились для испытания натуры и оныя испытанием и сами питались; другие, не входя в такую глубину, для препровождения праздного времени подражать и последовать первым за украшение себе почитали»⁹⁸. Он отмечал, что целиком посвящали себя науке и двигали ее вперед именно «поднявшиеся из нижнего состояния». Такое положение Третьяков считал типичным не только для далекого прошлого, что он подтверждал целым рядом примеров, но и для настоящего времени. «Нынешние ученые все почти такого ж происшествия и существа», — говорил он и призывал своих слушателей следовать их примеру. Что же касается представителей «вышнего состояния», то от них, по его характеристике, «никакой пользы науке нет»⁹⁹.

Занимаясь вопросами истории, Третьяков считал необходимым изучение народных преданий, легенд и других форм устного народного творчества.

Подобно другим представителям ломоносовского направления Третьяков подчеркивал, что необходимым условием развития наук и их широкого распространения является преподавание на родном языке. Одновременно с этим Третьяков требовал от преподавателей ревностного исполнения своих обязанностей.

Работы Третьякова по своему содержанию и направлению были тесно связаны с потребностями экономического развития страны и были выражением активной поддержки ростков нового, пробивавших себе дорогу в условиях крепостничества. Как и работы Десницкого, они занимают видное место в истории русской передовой философской и общественно-политической мысли третьей четверти XVIII века.

В 60—70-х гг. в Московском университете развернулась научная и общественная деятельность группы ученых-естественников, отстаивавших передовые принципы в науке и основывавшихся на материалистических идеях Ломоносова. К этой группе принадлежали естественники С. Г. Зыбелин, П. Д. Вениаминов, М. И. Афонин и И. А. Сибирский. Все они, за исключением Сибирского, были в числе первых питомцев университета. Их ближайшими руководителями были непосредственные ученики Ломоносова и в первую очередь Н. Поповский.

Семен Герасимович Зыбелин (1735—1802) и Петр Дмитриевич Вениаминов¹⁰⁰ — в Лейден. После защиты в 1764 году диссертаций и получения звания докторов наук, они возвратились в 1765 г. в Москву и приступили к преподаванию в университете анатомии, хирургии, химии, ботаники и других предметов естественно-научного цикла.

Занимаясь изучением человеческого организма, Семен Зыбелин основывался на материалистических взглядах Ломоносова. Он по праву может быть назван отцом русской профилактики и педиатрии, одним из создателей русской научной терминологии в области медицины.

Он шел за Ломоносовым, когда утверждал, что наука не может двигаться вперед, если будет держаться за устаревшие теории. «Науки страдают особенно от тех, кои обожают древность мнения, старость сочинителя или его знатность, почитая таких мыслителей за неотложных законодателей и подражают им по единому только предубеждению». Если бы люди науки боялись касаться утвержденных традициями и авторитетами «изобретаний и мнений», то мы до сих пор все еще были бы погружены в «глубокую глупость». «Робость в открытии своих мнений свободности наук неприлична; но смелость, разумом и искусством сопровождаемая, честь и похвалу заслуживает»¹⁰¹, — утверждал Зыбелин. В качестве примера такого смелого и исключительно важного открытия он приводил открытие кровообращения.

В многочисленных речах, произнесенных им в университете, Зыбелин рассматривал целый ряд вопросов, но через все его речи проходит красной нитью идея обеспечения долголетия человека, сохранения человеческой жизни и здоровья. Его речи лишь формально называются похвальными, в действительности это — серьезные научные работы, к которым в начале или в конце механически присоединены 2—3 страницы похвал по адресу Екатерины.

происхождении теплоты, строении воздуха, процессе дыхания, устройстве внутренних органов человеческого тела.

Зыбелин настойчиво пропагандировал идею о том, что основной задачей является не столько лечение болезней, сколько предотвращение их. Он требовал закалять организм человека, добиваться, чтобы он был невосприимчив к болезням.

Особенно большое внимание уделял Зыбелин вопросам охраны здоровья детей. На основе изучения смертности в разных странах и материалов о детской смертности в России Зыбелин указывал на исключительную важность этого вопроса для России. Он создал первые русские руководства по уходу за грудными детьми и наставления для беременных женщин. Оценивая работы Зыбелина в этом направлении, проф. Конюс замечает, что речи Зыбелина «предвосхитили будущие достижения науки в области диэтетики раннего детства». Что касается сохранения здоровья детей и предупреждения детской смертности, тот же автор пишет: «Зыбелин, почти 200 лет назад, давал советы, под которыми мог бы подписаться и сейчас любой из современных педиатров»¹⁰².

Уделяя большое внимание вопросам народонаселения, Зыбелин творчески развивал и дополнял положения, выдвинутые Ломоносовым в «Письме о сохранении Российского народа». Он утверждал, что причиной медленного роста народонаселения является тяжелое экономическое положение крестьянства, а «особливо чрезвычайные налоги и утеснения, кои заставляют больше воздыхать, нежели помышлять о браке»¹⁰³. Голод, крайне плохие материальные условия, полное отсутствие медицинской помощи уносят колоссальное количество людей, говорил Зыбелин и требовал, чтобы правительство рассматривало этот вопрос как вопрос исключительной важности.

во время эпидемии чумы в Москве в 1771 году был одним из организаторов и руководителей борьбы с этой эпидемией и сотни раз рисковал своей жизнью.

Ученый-патриот, он славил свою родину и, обращаясь к слушателям, требовал, чтобы они «учились быть полезны в обществе». «Проходите дебри и горы, презирайте пучины, попирайте землю, подавляйте море, побеждайте и карайте востревоживших Россию, отечество ваше...»¹⁰⁴, — звал Зыбелин. Он страстно ратовал за распространение просвещения и медицинских знаний среди своего народа. Он принимал деятельное участие в работе Вольного Российского Собрания и Российской академии. По его инициативе и под его руководством университет предпринял издание истории Татищева. Свое единственное богатство — большую библиотеку — Зыбелин завещал университету. Характерно, что после его смерти администрация университета упразднила кафедру практической медицины и химии, которая была восстановлена лишь по уставу 1804 года.

Как рядом с Десницким действовал его друг и товарищ Третьяков, так рядом с Зыбелиным шел Вениаминов. Вместе они пришли в университет, вместе учились за границей, одновременно получили профессорские кафедры. В Московском университете Вениаминов был первым профессором ботаники. Изучая растения, он указывал на то, что по составу веществ они одинаковы с телами животных. Вениаминов проделал большую работу по изучению флоры Московской губернии. Под его руководством студенты составили подробнейший гербарий этого района.

Почти 10 лет Вениаминов редактировал газету Московского университета «Московские ведомости». Так же как и Зыбелин, он пользовался известностью первоклассного врача и принимал деятельное участие в борьбе с чумой. Вениаминов весь отдавался преподаванию, и смерть застала его в 1775 году во время одного из занятий со студентами.

(1739—1810) вошел в историю русской науки как первый русский ученый, занимавшийся вопросами почвоведения и агрономии. Он поступил в университетскую гимназию в 1755 году и еще в годы своего учения обнаружил явную склонность к естественным наукам. В 1758 году он был направлен в Кенигсбергский университет, откуда переехал в Упсалу, где занимался под руководством Линнея изучением ботаники, зоологии, минералогии и других предметов, относящихся к естественной истории. Кроме того, находясь в Швеции, Афонин изучал горное дело и самостоятельно работал над изучением земледелия и луговодства. В Упсале Афонин защитил диссертацию и получил степень доктора. Линней очень высоко ценил его диссертацию и дважды ее издавал.

По возвращении в Россию (в 1769 г.) Афонин преподавал в университете естественную историю. Им впервые было начато преподавание «основ земледелия» (агрономии). Он первым стремился связать химию с земледелием.

В своих работах Афонин продолжал и развивал положение ломоносовской статьи «О слоях земных». Он изучал происхождение и виды почв, делал попытку их классификации и ставил вопрос о наиболее рациональном их использовании. Афонин разрабатывал вопрос о значении в сельском хозяйстве торфа и одним из первых в России поставил вопрос о его использовании в качестве удобрения.

Заслугой Афонина перед русской наукой является пропаганда изучения почв страны. Он выдвинул идею о необходимости создания почвенного музея, где должны быть сосредоточены основные виды почв для каждого из районов страны. Следует отметить, что эта важная идея Афонина была воплощена в жизнь только в наше время. Его предложение о присылке из всех частей страны образцов почвы для этого музея (по его терминологии, коллекции) прямо перекликалось с известным предложением Ломоносова о сборе образцов русских минералов. В своих работах Афонин показывал значение лесов для сельского хозяйства и требовал систематических посадок леса и необходимости производить рубку леса так, чтобы было обеспечено сохранение и восстановление основных лесных массивов страны.

¹⁰⁵. После нескольких лет работы по химии в Петербурге Афонин переселился в Крым, где он продолжал свою работу по химии и агрономии. Ученики Афонина профессор Ливанов и другие выступили организаторами первых сельскохозяйственных учебных заведений в России. Следует отметить, что Шевырев и другие представители буржуазной науки фальсифицировали биографию Афонина, утверждая, что он покинул университет по собственному желанию по причине «слабого здоровья»¹⁰⁶. Как первый русский профессор, работавший над вопросами почвоведения и агрономии, Афонин занимает видное место в истории отечественной науки.

В конце 60-х годов кафедру профессора занял выращенный университетом молодой химик и физиолог Иван Андреевич Сибирский. Он рано умер, но его немногочисленные работы показывают, что Сибирский был химиком ломоносовской школы. Он изгонял из химии флогистон и рассматривал горение как химический процесс.

Деятельность и труды передовых ученых-естественников университета показывают, что они двигали русскую науку вперед, укрепляли и расширяли базу для дальнейшего развития материалистической философии и были тесно связаны с насущными потребностями и жизнью страны.

*****

претворение в жизнь ломоносовских традиций, обеспечила успешное выполнение Московским университетом стоявших перед ним задач.

Между тем не только в старых работах (Шевырев, Снегирев, Бартенев, Ашевский и др.), но и в новых (Сыромятников, Гажинцев, Бахрушин) все успехи университета в XVIII веке в научной и учебной работе приписываются иностранным профессорам, приглашенным Шуваловым и Адодуровым в Московский университет (Рейхель, Шаден, Дилтей, Рост, Складан и др.). В связи с этим необходимо хотя бы кратко показать действительный характер их деятельности.

Большая часть иностранных профессоров, работавших в университете в 50—70-х годах XVIII века, не принадлежали к представителям передовой науки. Причина в том, что Шувалов и Адодуров приглашали через Миллера и Штелина отъявленных реакционеров.

При изложении вопросов о преподавании на русском языке, о составе студенчества, о работе лабораторий и кабинетов университета, об отношении профессоров к своим обязанностям и при характеристике деятельности отдельных представителей ломоносовского направления реакционная роль иностранной профессуры Московского университета уже была показана. Реакционеры в науке и в политике, иностранные профессора боролись против ориентации последователей Ломоносова на демократизацию науки и образования. Эта борьба сливалась с их борьбой против материализма. История с диссертацией Аничкова является ярким примером этой борьбы.

С позицией, занятой ими во время защиты диссертации Аничкова, смыкается их настойчивое требование об учреждении в Московском университете богословского факультета.

Впрочем, Дилтей не слишком утруждал себя лекциями в университете. Вся его энергия была направлена на организацию платных лекций у себя на дому. Едва приехав, он начал читать частные лекции по натуральному праву, к которым вскоре добавились геральдика, «универсальная история от сотворения мира до рождества христова», география и «политика». Причина такого «усердия» вполне понятна. Уже через два года после приезда Дилтей мог объявить, что «чтение лекции происходит в собственном доме профессора». О целях Дилтея достаточно ясно говорит опубликованное им объявление. «Чтобы не терять время в писании оных уроков, то он сочинил и перевел свои исторические лекции и их издал в печать по 2 рубля. Кто желает пользоваться книжкой не слушая толкования профессора, пусть пришлет 2 рубля»¹⁰⁷. В погоне за деньгами, Дилтей открыл впоследствии пансион для подготовки крепостных приказчиков, секретарей и дядек¹⁰⁸.

«Труды» Дилтея по праву, истории, географии представляют из себя псевдонаучные компиляции, поражающие своей отсталостью.

Чтобы не быть голословными, возьмем для примера изданную Дилтеем в 60-х годах трехтомную работу по всеобщей истории¹⁰⁹. Написанная в форме вопросов и ответов, она является попыткой насадить в Московском университете средневековую схоластику. Книга Дилтея представляла из себя пересказ библии и давно устарелых работ по истории. Убогая по содержанию, она не имела ничего общего с наукой. Рассуждения Дилтея о славянах, скифах и других народах Восточной Европы столь же нелепы и безграмотны, как и его сведения по ряду других вопросов.

даже профессорская конференция и куратор Адодуров. Дилтей был уволен из университета. В числе других обвинений, предъявленных Дилтею, фигурировало, что он часто не бывал на лекциях, а когда и бывал, то приходил лишь на последний час, однако и в этом случае «часто выходил не читав лекций», что в его сочинениях «из других весьма известных книг целые страницы от слова до слова выписаны к стыду университета и самого сочинителя»¹¹⁰, что его «Универсальная история» такова, «что публиковать и публике показывать не можно и стыдно»¹¹¹; что все свое старание он употребил не на пользу университету, а «к одному своему прибытку». Университет указывал, что в результате таких действий Дилтея «студенты к слушанию его лекций никакого желания не оказали и ходить на оные не хотели»¹¹².

Дилтей подал жалобу в Сенат, она два года странствовала от одной инстанции к другой, пока не попала в руки Екатерины. Ее решение по делу Дилтея заставляет вспомнить ее же решение по делу Шлецера. Оно было неожиданным для университета, но вполне закономерным для политики Екатерины II. Екатерина приказала восстановить Дилтея в качестве профессора, заплатить ему жалование за те два года, пока тянулось дело, прибавить ему жалование в дальнейшем, выделить ему немедленно студентов, и если он захочет, то поручить ему за особую плату преподавание греческого языка¹¹³. Впрочем, с греческим языком у Дилтея получился полный конфуз. Он не справился с переводом нескольких строк Гомера и дал совершенно безграмотный перевод отрывка из речи Демосфена. В отчете не без иронии отмечается, что когда он выпросил пять дней для перевода десятка строчек Гомера, «то и совсем там был еще меньший успех»¹¹⁴.

«основателем юридического факультета, первым, кто начал изучать русское право» и преподавать его историю. Фальсифицируя факты, он писал, что Дилтей «был замечателен у нас и своей педагогическою деятельностию: издал много полезных учебных, особенно географических книг»¹¹⁵. Эту совершенно неправильную оценку повторил и С. В. Бахрушин¹¹⁶.

Вместе с Дилтеем на юридическом факультете подвизался и некий Лангер, не имевший никакого ученого звания. Это не помешало Адодурову, по рекомендации Миллера, выписать его из Германии, сделать профессором и поставить в особо привилегированные условия. В том, что Адодуров всячески препятствовал получению кафедр последователями Ломоносова и одновременно с этим всячески покровительствовал реакционерам, которых рекомендовал Миллер, нет ничего удивительного. Это полностью соответствовало политике Екатерины II и отношениям Адодурова с Миллером. Именно в это время Адодуров писал ему: «Я так много с молодых лет Вами одолжен, что Вы имеете повелевать мне во всем»¹¹⁷.

Выше были показаны принципы, лежавшие в основе мировоззрения и деятельности Десницкого и Третьякова. Их прогрессивный характер выступает с особой силой при сопоставлении с идеалистическими, реакционными утверждениями Лангера. Он идеалистически решал основной вопрос философии. «Всемогущий бог благоволил оставить в человеке некоторые предложения и начала практические, которые философы называют начальными в душе изображавшимися понятиями, дабы вглубь самого сердца его иметь провозвестники своей воли»¹¹⁸. Лангер называл законы «божьим даром» и утверждал, что они божественного происхождения. Он подробно расписывал, как Моисей получил первые законы непосредственно от бога и они легли в основу всех человеческих законов. Само возникновение и развитие человеческого общества Лангер называл «проявлением божественного промысла». При объяснении вопроса о происхождении власти и государства Лангер основывался на священном писании и работах Пуффендорфа. Он проповедовал, что люди добровольно «прибегли к одному добродетельнейшему», который «не считаясь с силой и богатством, одними и теми же правами удерживал самых знатных и самых незнатных» и таким путем учредил судебную и государственную власть¹¹⁹ состоянии, на том основании, что в таком случае оно не могло бы пользоваться божественными законами и получать от бога себе правителя. Неудивительно, что самым тяжелым преступлением Лангер считал оскорбление бога. Он восхвалял самодержавную власть и утверждал, что любое желание монарха имеет силу закона¹²⁰.

Идеалистическая и антинаучная сущность этих и подобных утверждений Лангера не требует никаких пояснений.

Мы уже говорили об отношении к своим обязанностям профессора Керштенса. Яркое представление о его мировоззрении дает его утверждение, что Россия будет пользоваться внутренним и внешним спокойствием до тех пор, пока в ней будет сохраняться монархия. «И ежели в России находятся поселяне, которые для себя ни пищи, ни других нужных к житию припасов сыскать не могут, то в том ни на суровость климата, ни на неплодородие земли, жаловаться не можно». Все дело в их лени и неумении работать, объяснял Керштенс. «Кто вздумает жаловаться на подати и пошлины, то тот несправедлив и великий клеветник»¹²¹, — заявлял он. В довершение всего Керштенс делал следующее откровение: «Труд не приносит крестьянину вреда, особенно когда он не столько для себя, сколько для помещика трудится»¹²².

Одним из самых крайних реакционеров, главой этого лагеря, был профессор И. Г. Рейхель. По рекомендации Миллера и Штелина в 1757 году он был выписан для преподавания немецкого языка, но скоро оказался в роли профессора истории. Шевырев, расписывая его «выдающиеся заслуги», утверждал, что «Рейхель принадлежал к числу профессоров иностранных, действовавших с большою пользою на молодое поколение студентов»¹²³.

«догматы православной церкви» и речи, посвященные памяти такого же мракобеса и изувера, как он сам, московского архиепископа Амвросия. Он расточал особые похвалы Екатерине II за «ревностное её старание о утверждении православия и веры» и видел в этом яркое проявление «ее мудрости»¹²⁴. Рейхель был сторонником подчинения науки религии. Утверждая, что наука основана на «божественном провидении», он рассматривал историю в качестве «зерцала божеского провидения»¹²⁵.

Рейхель на все лады расхваливал философов-идеалистов, особенно Платона, которого он называл великим философом, противопоставлял «нынешним заблудившим философам» и утверждал, что сам Юпитер не сказал бы лучше, чем говорил Платон¹²⁶.

Идеализм у Рейхеля сочетался с крайней политической реакционностью. Он называл государя «представителем бога на земле», которому «сам бог даровал величие, силу и управляющую власть». Его действия Рейхель называл выполнением воли бога, а исполнение желаний и повелений государя — «высшей честью для подданных». Сравнивая монархию с республикой, Рейхель утверждал, что только монархия «обеспечивает воспитание подлинной любви к отечеству», и называл ее «несравненно совершеннейшим образом правления». Высшим проявлением этого божественного провидения Рейхель называл Екатерину II и расточал самые безудержные похвалы по ее адресу, называя начало ее царствования началом новой эпохи в истории человечества¹²⁷.

Рейхель был ярым врагом русской национальной культуры, он презирал русский народ, его язык и не верил в его творческие силы. В связи с составлением нового устава и штата Московского университета Рейхель злопыхательски издевался над проектом расширения университета. Он заявлял, что такой университет чересчур велик и не нужен для России¹²⁸.

и Скиадан.

Шаден так же, как и Рейхель, на все лады восхвалял монархию и утверждал, что перед ней должны отступить все другие формы государственного правления. Курс философии, который он читал в университете, представляет собой яркий образец пропаганды религии и идеализма. «Бог — вот главная и первая истина, составляющая душу всех истин; как бог есть начало и конец всего, так существенная и притом чистейшая любовь к богу есть душа всех законов», — утверждал Шаден. Он требовал, чтобы ученые и студенты усердно молились, прежде чем начинать заниматься философией. Шаден настаивал на подчинении науки и разума могуществу веры и уверял, что только религия может «объяснить тайну соединения души с телом»¹²⁹.

Скиадан, как и Шаден, доказывал, что особенности России требуют для нее монархического правления, и утверждал, что ничего лучше для русского народа нельзя придумать. Он настаивал на божественном происхождении законов и монархической власти¹³⁰. Скиадан пропагандировал идеалистические концепции, восхвалял Платона и других философов-идеалистов. В центре его речей — душа, религия, бог.

Существование материальных вещей, их качества Скиадан объяснял действиями «некоторого существа, само по себе необходимо существующего, все прочие вещи сотворившего, следственно всемогущего, премудрого, всеправедного, святейшего, всеистинного и всеблагого, богом называемого»¹³¹«Скиадан своим учением старался противодействовать материализму наук медицинских»¹³². Сопоставление речей Скиадана и представителей ломоносовского направления в медицине и естественных науках — Зыбелина, Афонина и Вениаминова, показывает, какая пропасть лежит между ними.

Та острая идейная борьба, которая развернулась в университете, отнюдь не была борьбой «русских и немцев», как это пытались изобразить представители официальной историографии. Это была борьба передовой, материалистической науки против реакции и идеализма, борьба формирующейся освободительной общественно-политической мысли против монархических и продворянских концепций, борьба течений, которые выражали, с одной стороны, интересы новых общественно-экономических явлений и широкие общенациональные интересы, а с другой — интересы помещиков-крепостников. Выше уже говорилось, что реакционные профессора опирались на постоянную поддержку со стороны администрации университета, которая целиком состояла из русских аристократов и русских чиновников. Во время обсуждения острых вопросов размежевание проходило не по национальному признаку, а в зависимости от того, какую позицию в науке и политике занимали те или другие ученые. Сошлемся снова на диссертацию Аничкова.

Среди иностранцев, работавших в университете, мы встречаем профессоров, которые честно относились к своим обязанностям. Назовем хотя бы медика Керестури Ф. Ф. (1735—1811), систематически проводившего изучение органов человека на трупах и введшего в практику занятий применение микроскопических исследований. За время своей работы в университете Керестури подготовил значительное для того времени количество врачей, а в начале XIX века выступил как один из организаторов первого в России научного медицинского общества.

О том, что реакционная профессура выступала против передовой науки независимо от того, кто являлся ее представителем, как нельзя лучше говорит дело молодого немецкого ученого проф. Иогана Мельмана, работавшего в университете в 1786—1795 гг. Вскоре после расправы над Радищевым, Новиковым и другими представителями передовой русской культуры московские власти узнали, что Мельман в своих лекциях выступал против религии и советовал студентам отбрасывать все, что противоречит человеческому разуму и реальной действительности. В университете против Мельмана единодушно ополчились и потребовали его немедленного увольнения из университета и русские, и немецкие реакционеры. Подвергнувшийся аресту и пыткам в тайной канцелярии, Мельман был доведен до психического расстройства и самоубийства.

почему он так старательно раздувал и приукрашивал их роль в деятельности Московского университета и в то же время замалчивал и фальсифицировал деятельность и заслуги выдающихся деятелей русской передовой науки. Совершенно прав был Щапов, когда называл Дилтея и Шадена «немецкими Катковыми прошлого столетия» и утверждал, что своей деятельностью они долго и сильно сдерживали развитие в России естественно-научного реализма (читай материализма). Он был совершенно прав, когда обвинял их в том, что они не только не содействовали развитию науки, а мешали этому. Своей пропагандой схоластики, мистики и идеализма они стремились задушить передовое, материалистическое направление в русской науке¹³³.

Характеристика деятелей передового направления с одной стороны, показ содержания деятельности реакционеров — с другой, со всей убедительностью раскрывает ошибочность очерков по истории Московского университета, появившихся в 1940 году. Автор раздела по истории университета в XVIII веке С. В. Бахрушин извратил роль и место Ломоносова и его последователей и вслед за Шевыревым поднял на щит представителей реакции.

В данной работе мы лишены возможности осветить деятельность и мировоззрение просветителей, связанных с Московским университетом, но непосредственно в этот период в Московском университете не работавших. Сказанное в первую очередь относится к просветительской деятельности Николая Новикова, которую Белинский назвал благодетельным подвигом необыкновенного человека, «которого вся жизнь и деятельность была направлена к общей пользе»¹³⁴. Из Московского университета Новиков вынес страстную любовь к русскому слову, к русскому народу, его истории и столь же страстную ненависть к крепостничеству. Новиков, на всю жизнь сохранивший чувство глубокого уважения к Ломоносову, заботливо собирал и публиковал материалы о Ломоносове и его ученике Поповском. В свой словарь он включил биографии всех представителей ломоносовского направления в Московском университете. О связях Новикова с университетом говорит то, что он был избран членом Вольного Российского Собрания. Его замечательная деятельность по изданию журналов и книг была непосредственно связана с университетом и была подготовлена просветительской деятельностью последователей Ломоносова и издательским делом самого университета.

То же можно сказать о Денисе Фонвизине, получившем образование в университете, начавшем еще в его стенах свою литературную деятельность и связанном с ним и в последующие годы, о Василии Баженове, Петре Плавильщикове, Михаиле Чулкове и многих других деятелях русской культуры и науки. Но это так же, как и вопрос о развитии в университете ломоносовских традиций и борьбе за научное и философское наследство Ломоносова в Московском университете XIX века, составляет темы для больших самостоятельных работ.

¹ В. И. Ленин. Соч., т. 15, стр. 435—436.

² «Протоколы», т. V, протокол № 12 за 1758 г.; т. VII, стр. 10, 36.

³ «Протоколы», т. V, № 3 за 1759 г.; ЦГАДА, р. XVII, д. 38, лл. 79—80; ЦГИАЛ, ф. 789, д. 27/29, л. 6. Характерно, что студенты академического университета прекрасно понимали значение этих действий Московского университета. Так, Иван Лепехин, впоследствии выдающийся натуралист и путешественник, прося в 1762 г. о направлении его для продолжения образования за границу, писал: «А понеже де в намерении скорейшею распространения наук между природными российского государства подданными как из Московского Университета и медицинского факультета для обучения разным наукам посыланы были многие в чужие края на казенном содержании» (Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 270, л. 33).

⁴

⁵ Пенчко, стр. 131.

⁶ «Протоколы», т V, протокол № 3 за 1758 г.; «Московские ведомости», 26/IV 1756 г.; 17/XII 1758 г.: 27/IV 1759; № 34, 1760; № 34, 1761.

⁷ Спутав Аничкова с Афониным, С. Б. Бахрушин написал, что «Д. С. Аничков учился у Линнея в Упсале» , стр. 13). Использовав крайне некритически статью Бахрушина, П. К. Алиференко повторила эту нелепость в одном из разделов «Истории Москвы», хотя к этому времени об Аничкове уже имелось несколько статей. См. «Историю Москвы», т. II, изд. АН СССР, 1953, стр. 488.

⁸ «Полезное увеселение», 1761, ч. I, № 23; ч. II, № 1, 4.

⁹ Д. С. Аничков

¹⁰ «Протоколы», т. VIII, протокол № 8 от 30 марта 1762 г.

¹¹ Д. С. Аничков. Теоретическая и практическая арифметика, М., 1786, стр. 5.

¹² Новиков. Избр. соч., М. — Л., 1951, стр. 283.

¹³ «Протоколы», т. VIII, протокол от 1 августа.

¹⁴ ЦГАДА, ф. 261, д. 5477, № 8, лл. 83—86.

¹⁵ «Протоколы», т. XIII, протокол № 9 от 8 апреля 1769 года. Диссертация Аничкова вышла под следующим заглавием: «Рассуждение из натуральной богословии о начале и происшествии натурального богопочитания, которое... производимый публичным ординарным профессором в публичном собрании на рассмотрение предлагает философии и свободных наук магистр Дмитрий Аничков. 1769 года августа... дня». 24 стр. На экз. Горьковской библиотеки рукой проф. Снегирева на латинском языке написано: «Эта речь очень редка, она некогда сожжена на форуме (площади. — М. Б.). Она вышла в другом издании с изменениями в том же году».

¹⁶ «Вопросы философии», 1950, № 1, стр. 276—280.

¹⁷ И. А. Третьяков—31.

¹⁸ «Вестник МГУ», 1952, № 7, стр. 170.

¹⁹ «Русские мыслители», стр. 38—42, 57—63; «Вестник МГУ», 1952, № 7, стр. 151—153.

²⁰ Несмотря на все поиски, речь Рейхеля обнаружить не удалось. Ее содержание известно по доносу Амвросия и книге Шевырева.

²¹ «Протоколы», т. XIII, стр. 172—173.

²² «Философическое рассуждение о начале и происшествии богопочитания у разных, а особливо невежественных народов, которое производимый публичным ординарным профессором в публичном собрании на рассмотрение предлагает философии и свободных магистр наук Дмитрий Аничков 25 августа 1769 года», М., стр. 23.

²³ «Вопросы философии», 1950, № 1, стр. 277. Кстати, неизвестно, почему Петровский объявляет донос Амвросия доносом Алексеева.

²⁴ ЦГАДА, ф. 168, д. 113, л. 1. На донесении пометки: «Получено 1769 г. сентября 17 и записано в книгу, предложено к докладу. Слушано сентября 18, 1769 года».

²⁵ ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 50, д. 342, л. 2.

²⁶ ЦГАДА, ф. 168, д. 113, л. 5.

²⁷ . Словарь светских писателей, т. I, стр. 14.

²⁸ ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 50, д. 342, л. 4.

²⁹ «Русские мыслители», стр. 112—114, 119, 129, 132.

³⁰ Там же, стр. 118.

³¹ «Русские мыслители», стр. 129—130.

³² Там же, стр. 128, 132. Сравни — «Гимн бороде» Ломоносова:

Мать дородства и умов,
Мать достатка и чинов,
Корень действий невозможных,

³³ «Русские мыслители», стр. 114, Ср. Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 353—354, 487—489, 583, 604—606.

³⁴ Там же, стр. 114—115.

³⁵ Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 353.

³⁶ Там же, стр. 114.

³⁷ Там же, стр. 132—133.

³⁸ «Русские мыслители», стр. 112.

³⁹ Н. И. Новиков. Избр. соч., М. — Л., 1951, стр. 283.

⁴⁰ М. Горбунов

⁴¹ «Русские мыслители», стр. 170—171.

⁴² Там же, стр. 167.

⁴³ «Русские мыслители», стр. 136.

⁴⁴ Там же, стр. 181.

⁴⁵

⁴⁶ Там же, стр. 171.

⁴⁷ Там же, стр. 180.

⁴⁸ «Русские мыслители», стр. 180.

⁴⁹ Там же, стр. 179.

⁵⁰

⁵¹ Д. С. Аничков. Слово.., говоренное 30 июня 1767 г., М., 1767, стр. 6.

⁵² «Русские мыслители», стр. 157.

⁵³

⁵⁴ «Русские мыслители», стр. 140.

⁵⁵ Там же, стр. 136.

⁵⁶ Там же, стр. 175—176.

⁵⁷ См. В. И. Ленин—27.

⁵⁸ «Русские мыслители», стр. 41—42.

⁵⁹ «Русские мыслители», стр. 60; см. также стр. 240, 242—243, 249—252, 255—256.

⁶⁰ М. И. Сухомлинов

⁶¹ «Русские мыслители», стр. 269.

⁶² Там же, стр. 260.

⁶³ Там же, стр. 267.

⁶⁴ «Русские мыслители», стр. 217.

⁶⁵

⁶⁶ «Русские мыслители», стр. 285—286.

⁶⁷ Там же, стр. 196.

⁶⁸ Следует заметить, что, выступая против схоластических словопрений, Десницкий брал приведенную цитату из тезисов диспута, происходившего в университете под руководством проф. Дилтея.

⁶⁹ «Русские мыслители», стр. 201.

⁷⁰

⁷¹ См. М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, т. V, стр. 8.

⁷² «Речи», т. IV, стр. 344, 346.

⁷³

⁷⁴ «Русские мыслители», стр. 204—205.

⁷⁵ Там же, стр. 205.

⁷⁶ «Русские мыслители» стр. 206—207.

⁷⁷ Там же, стр. 196.

⁷⁸

⁷⁹ «Русские мыслители», стр. 193—194, 301—308.

⁸⁰ «Речи», т. IV, стр. 256—261.

⁸¹ «Русские мыслители», стр. 313—316

⁸² Там же, стр. 318—322.

⁸³ «Речи», т. I, стр. 211.

⁸⁴ «Русские мыслители», стр. 188.

⁸⁵ См. С. Е. Десницкий. Речь 29 сентября 1773 г.

⁸⁶ Сыромятников. С. Е. Десницкий — основатель науки русского правоведения, Известия АН СССР, отд. экономики и права, 1945, № 3, стр. 33—40; С. А. Покровский. Учение С. Е. Десницкого об обществе и государстве, Труды Воронежского Государственного университета, т. XIV, вып. 2, 1947, стр. 78—101; М. . Общественно-политические взгляды С. Е. Десницкого, «Вопросы истории», 1949, № 7, стр. 101—112.

⁸⁷ Сыромятников. Указ. соч., стр. 36, 39.

⁸⁸ Покровский—98.

⁸⁹ Загряцков. Указ. соч., стр. 110—111.

⁹⁰ В. И. Ленин. Соч., т. 2, стр. 473.

⁹¹ «Русские мыслители», стр. 289—291.

⁹² «Русские мыслители», стр. 336—337, 351—353.

⁹³ Там же, стр. 356.

⁹⁴ Там же, стр. 353—356.

⁹⁵ Там же, стр. 338.

⁹⁶ «Русские мыслители», стр. 339.

⁹⁷ Там же, стр. 351.

⁹⁸ Там же, стр. 341.

⁹⁹ Там же, стр. 339.

¹⁰⁰ Во время учебы в университете Зыбелин значился под фамилией Герасимова, а Вениаминов — под фамилией Дмитриева.

¹⁰¹ «Речи», т. IV, стр. 86—87.

¹⁰² Э. Конюс. Истоки русской педиатрии, Медгиз, 1946, стр. 122, 127.

¹⁰³ «Речи», т. I, стр. 178.

¹⁰⁴ «Речи», т. IV, стр. 145.

¹⁰⁵ ЦГАДА, р. XI, д. 946, ч. 1, л. 124. Эти документы были обнаружены и использованы И. И. Назаренко. См. «Вестник Московского Университета» № 3, 1954, стр. 150—151.

¹⁰⁶ Шевырев, стр. 206; Биографический словарь профессоров Московского Университета, т. I, стр. 49.

¹⁰⁷ «Московские ведомости», 1756, № 56; 1757, № 79; 1759, № 38; 1760, № 83; 1761, № 44; 1763, № 40 и мн. др.

¹⁰⁸ «Московские ведомости», 1779, № 2.

¹⁰⁹ Дилтей. Первые основания универсальной истории с сокращенною хронологиею, тт. I—III, М., 1762—1768.

¹¹⁰ «Протоколы», т. X, л. 43—44; ЦГАДА, р. XVII, д. 42, л. 21.

¹¹¹ «Протоколы», т. IX, стр. 611—613, 617.

¹¹²

¹¹³ Там же, л. 15.

¹¹⁴ ЦГАДА, р. XVII, д. 42, лл. 18—19.

¹¹⁵ Шевырев, стр. 33—34.

¹¹⁶ См. , стр. 12—13, 20. Странно, что редакция «Истории Москвы» сочла возможным поместить псевдонаучные компиляции Дилтея в числе трудов, характеризующих русскую науку XVIII века («Ист. Москвы», т. II, стр. 687).

¹¹⁷ ЦГАДА, ф. 199, д. 546, портф. 1, № 1, л. 123.

¹¹⁸ К. Г. Лангер

¹¹⁹ К. Г. Лангер. О начале и распространении положительных законов и о неразрывном союзе с учением, М., 1766, стр. 3, 5, 7, 10.

¹²⁰ См. К. Г. . Слово о происхождении и свойстве вышнего криминального суда, М., 1767, стр. 3, 4, 6—8, 15.

¹²¹ И. Х. Керштенс. Наставления и правила врачебные для деревенских жителей, М., 1769, стр. 5—7.

¹²²

¹²³ Шевырев, стр. 35.

¹²⁴ И. Г. Рейхель

¹²⁵ И. Г. Рейхель. О том, что науки и художества процветают защищением и покровительством владеющих особ и великих людей в государстве, М., 1762.

¹²⁶ И. Г. Рейхель. О способе, каким древние возбуждали в гражданах любовь к отечеству, М., 1775, стр. 14—15.

¹²⁷ —19; 1775, стр. 3, 19, 20; см. также И. Г. Рейхель. О наилучших способах к умножению подданных, М., 1766, стр. 7, 18—19.

¹²⁸ См. Шевырев, стр. 89.

¹²⁹ —159.

¹³⁰ См. М. Скиадан. Слово похвальное... 23/I 1778 г., М., 1778.

¹³¹ М. Скиадан

¹³² Шевырев, стр. 145. Совершенно непонятно каким образом Р. Г. Гурова зная это, зачислила Скиадана в число тех, кто «дает нам образцы передовой психологической мысли того времени». См. «Вестник Московского университета», 1952, № 11, стр. 71—81.

¹³³ См. А. Щапов. Естествознание и народная экономия, Казань, 1906, стр. 49.

¹³⁴ Белинский. Избр. философск. произв., т. 1, 1948, стр. 96.